других не мучил!
А так ли это? Ведь для него, несчастного, всё происходит совсем не так, не легко, и совсем не безболезненно! Я ведь как это понимаю? Если сердце остановилось, то тут же прекратился и поток крови, выталкиваемой из сердца, и какой-то участочек спинного мозга, выполняя свою работу, немедленно забьет тревогу: «Аврал! Так быть не должно! Не хватает кислорода! Следует без промедления восстановить кровообращение!»
Ну, а если оно не восстанавливается, хотя уже другой какой-либо участочек спинного мозга, которому положено, этим занимается, как следует? Тогда первоначальный испуг по нервам доходит до головного мозга. Он, да и сам человек, первым делом впадает в панику, на которую, в свою очередь, панически реагирует уже центральная нервная система. Именно она для экономии самого ценного в это время кислорода, переставшего доставляться с кровью в головной мозг, отключает наиболее прожорливые относительно кислорода органы, разумеется, за исключением самого мозга. Сразу в проигрыше оказываются все мышцы. Именно в этот момент окружающие видят, как несчастный падает, если стоял, поскольку мышцы его ног отключились, или заваливается на бок, если сидел, и так далее.
Отбросим в сторону лишенные смысла охи и ахи, поскольку специалист в такой ситуации хладнокровно проверит пульс. И правильно сделает! Только потом он выдаст своё последнее: «Всё!» Это означает, что сердце больше не бьется, а несчастный отмучился! Вроде бы, всё верно! Это конец!
Но я думаю об этой ситуации, – как бы, не так! Мозг-то больного всё ещё работает! Значит, человек так или иначе живет и понимает, что попал в непоправимую беду. Он остро чувствует сердечную боль и боль от падения, он переживает мучительное удушье, он пытается понять, что с ним происходит и что будет дальше? Он ведь жив, пока жив его мозг. И так будет продолжаться еще несколько минут! Он, возможно, даже слышит вас, собравшихся вокруг, и даже видит что-то, попавшее в поле его зрения, хотя повернуть голову или глаза уже не в силах… Мышцы-то отключены. Но он жив! Ему по-прежнему больно, ему страшно, ему тяжело! Это лишь для окружающих он скончался, отмучился, а в действительности-то он страдает! И более всего потому, что сам уже ничего не может поделать. Он утратил возможность бороться за жизнь, но слышит, как его запросто подталкивают туда, вместо того, чтобы спасать!
Кажется, подобное состояние величают клинической смертью. И из нее некоторым смертным удавалось возвращаться. Они-то о потустороннем мире потом и рассказывали в цветах и красках всякие восхитительные небылицы, будто действительно побывали на том свете, которого нет, и видели своё безжизненное тело со стороны, и прочие совсем уж невероятные байки.
Как-то, приехав в Одессу к матери, я разговорился с хорошим соседом. Гляжу, а он немощно по лестнице поднимается, отдыхая на каждой ступеньке. Предложил ему на себя опереться, помог. Заодно постояли, обсудили, что да как? Оказалось, перенес инфаркт, да еще, рассказал, как интересно всё с ним получилось.
– Лежу, – говорит он, – я на полу собственной квартиры, всё слышу, а сил совсем нет, даже моргнуть не в состоянии! Один медик со «скорой» проверил пульс, пару раз надавил на грудную клетку и предложил второму сворачиваться. Мол, конец мужику настал, нечего понапрасну возиться, только время терять, то да сё... Так второй ему сначала посоветовал заткнуться и стал мне делать какой-то больнющий укол; а я-то всё слышу, хотя ответить не могу. Но первый вдруг завелся: «Поехали поскорее, не видишь, что ли? Готов он!» Тогда второй, как мне на слух показалось, его к стене прижал и размеренно так прошипел: «Ты только вякни еще разок, я ведь рассержусь! Врач, называется!» Это он так заставил делать мне массаж сердца, искусственное дыхание и прочее. Долго они возились со мной, и знаешь, ведь вытянули с того света. Хотя, если честно, там я, кажется, еще не побывал! Разве, где-то поблизости!
Вот он – реальный случай! Человек еще живой, всё видит, слышит, страдает, а кто-то спешит приписать ему легкую смерть, избавиться поскорее! Вот попал бы он, скажем, под асфальтоукладчик, который мгновенно привел бы все его мозги в нефункционирующее состояние, тогда бы он, возможно, ничего и не успел почувствовать, не стал бы страдать… Всё ведь произошло мгновенно! Однако очень уж неприглядно выглядел бы такой «счастливчик» после того, как стальная махина с него скатилась! Нет, в подобной участи, даже если она такая уж легкая, я не заинтересован! Такую смерть, как говорится, и врагу не пожелаешь!
И всё же! Боюсь ли я смерти? На сегодняшний день отвечаю честно, как на духу! Страха не испытываю, но очень не хочется! То, знаете ли, в старческом возрасте медленно так, постепенно и размеренно происходит трансформация сознания, в результате которой старики смиряются с печальным исходом и даже ждут его, а для меня эта встреча пока крайне нежелательна! Ведь я не без оснований уверен, будто всё у меня, как говорят, впереди, а тут, на тебе, словно обухом по голове… Конечная остановка! Вываливайте его! И все планы сразу в прах; и то, что всегда считалось второстепенным, оставлялось на потом, становится вдруг самым важным; и цена каждой секундочки взмывает, и за каждую из них, предстоит ещё побороться. Но времени на борьбу не осталось!
А если нет времени, но нет и сил для борьбы! Бр-р! Только с этого жуткого момента, с этого понимания безысходности и приходит, как я понимаю, настоящий страх смерти, которая с тобой может сделать всё, что ей вздумается, а ты не только не в состоянии сопротивляться, но даже возразить не в праве!
Бедная моя девочка! Ведь я, думая об этой чертовке-смерти, лишь пытаюсь понять то, что испытываешь ты, чтобы знать, как тебе помочь. Но ни к чему так и не пришёл!
Глава 17
Недавно я, скрытно от тебя, посетил районную поликлинику, чтобы выписать рецепт на обезболивающие средства. Собственно, сильных болей до сих пор, с твоих же слов, ты не испытывала, но я опасался что подобные лекарства понадобятся внезапно. Попробуй тогда нашу медицину быстро раскрутить! Но в поликлинике меня вежливо послали… Наркотические препараты, группа «А»!
Я дошел до главного врача, изрядно возмущаясь их порядками, но ничего не достиг.
Мне всюду твердили, будто подобные средства отпускаются в особом порядке, поскольку они наркотического действия, а я заводился и требовал, чтобы они включили тебя, наконец, в этот свой пресловутый особый порядок. Ведь ты давно находишься у них на учете, а для чего этот учет, если помощи от него никакой! «Получается, что всё это лишь ваши внутренние игры, нужные только вам, а не больным людям!»
Но медиков, обличенных некоторой властью над нами, не пронять: «Таков порядок, не нами заведенный!».
Я едва сдерживался:
– Вы же клятву давали, что станете беззаветно служить интересам людей, или как там у вас это называется! А пришло время доказать свою состоятельность, и все оказались клятвоотступниками! И скоро опять под свои профессиональные праздники грамоты да ордена начнете себе вручать, будете трезвонить о гуманности своей профессии и о том, как она и вы нужны людям! А на деле вы мало отличаетесь от палачей! Даже в масках, как и они! И помощь оказываете лишь ту, которая вам выгодна! Разве не так? Молоденькая женщина стала жертвой злого рока – и где же ваша хваленная гуманность? Больная мучается, а у вас инструкции, которые во вред больным! И никакой гуманности на самом деле и никакого сострадания!
Я ушел, хлопнув дверью, лишь после того, как главврач со всей очевидностью (стало быть, я его все-таки пронял) тоже стал закипать, как и я, и зловещим голосом поинтересовался, смогу ли я успокоиться без вмешательства в наш разговор родной милиции? Тебе о своем провальном вояже, чтобы дополнительно не волновать, я, конечно, ничего не рассказал.
В феврале, и я уже говорил тебе об этом раньше, – помнишь? – ты из-за прогрессирующей мышечной слабости не вставала, и мне срочно пришлось решать и эту задачу, ведь я должен был как-то и работать, задерживаясь, иногда допоздна. Тебе же в таком состоянии оставаться без присмотра больше было невозможно.
«Как же быть?» Задача заранее казалась мне неразрешимой. Тем не менее, всё вышло значительно проще, нежели мне представлялось изначально. Я всего-то вызвал на дом участкового врача, а он легко и просто открыл на меня «больничный» по уходу за больным, то есть, за тобой, поскольку ты официально являлась инвалидом первой группы, а твоя беспомощность стала очевидной.
Уже после этого я решил самую трудную для меня часть этой задачи: поставил в известность своего начальника, главного инженера Станислава Николаевича, что мне представлялось большой свиньёй с моей стороны. Надо сказать, что он, коль именно ему вменено организовывать науку и производство нашего НПО, конечно, едва устоял от столь обезоруживающей новости. Еще бы! Неожиданно из обоймы выпадал самый нужный, практически незаменимый заместитель, на котором всегда держалось почти всё, и который до той поры «больничных» никогда не брал, выздоравливая, если уж приходилось простужаться или температурить, непосредственно на рабочем месте! И вдруг, на тебе! Ушел на «больничный»! Да еще на неопределенный срок! Бунт на корабле! Измена!
Но его реакция оказалась иной:
– Сергей, ты мне скажи, совсем Светлане плохо? – только и спросил Станислав Николаевич. – Ну, что же! Мы как-то выкрутимся и без тебя! А ты, смотри, поддерживай ее, бедняжку; в такое поверить до сих пор трудно, и сам держись. Вижу ведь, давно тебя качает от семейных твоих проблем! Ну а понадобится что, о нас не забывай!
С тех пор у меня началась другая жизнь, ведь на работу спешить не приходилось, словно я опять оказался в отпуске. Вот только отпуск тот вынужденный, растянувшийся на полтора месяца, стал для меня сущим адом. «А что же вы хотели, ухаживая за лежачим больным!» – подтрунивал я над собой поначалу, однако через несколько таких дней и ночей юмора моего, как будто и не бывало! Осталась лишь незнакомая ранее предельная или абсолютная усталость и раздражение на весь мир.
Надо мной постоянно висела и давила, словно рухнувшая бетонная плита, почти неразрешимая задача. С одной стороны мне следовало срочно устроить нашу с тобой совместную жизнь в ее новом качестве, что с непривычки оказалось мне не совсем понятно, трудно и утомительно. А с другой стороны, и говорю это всерьез, при этом надо было выжить и самому, ибо я уже давно подумывал о том, что взялся за непосильную ношу.
Ко всем моим заботам добавилась еще одна: ты теперь не хотела, чтобы я отлучался от тебя хоть на минутку. И мне приходилось только и делать, что покорно сидеть у постели, гладить твою руку, а урывками выполнять всё остальное, то есть, приносить, выносить, стирать, гладить, поправлять, менять, заправлять, разогревать…
Иногда ты просила что-то вспомнить, или что-то рассказать, и тогда слушала с большим интересом, но скоро утомлялась и на несколько минут впадала в чуткий сон. Потом, видимо, просыпалась, поскольку, не открывая глаз, тихим голосом призывала меня. «Я, Сереженька, кажется, заснула. Прости! Мы на чём остановились?» И я продолжал, радуясь хоть такому интересу к тому, что, собственно,
