и сам заливисто смеялся. А Екатерине вовсе было не до смеха: как взглянет на него, так ахнет от холодности ответной в серо-голубых глазах. Ещё вчера дарил ей золотой браслет. А что сегодня, кончилась любовь?
Подошла и спросила смело:
– Я к вам с большой душой и открытым сердцем, а вы шалите мною?
Ничего не ответил Пушкин, скоро попрощался, только и видели.
Даже Лиза позже заметит, шепнёт мужу:
– Катичка от своей любви совсем одурела, пора бы её к доктору свезти!
Екатерину забота эта выбесит, она в ответ скажет про молодую семью «мадам Кис-кис»: «Они щастливы до гадости». Но поделиться больше не с кем – Пушкин умчался в Петербург свататься к другой – разве что брату Ивану написать, что жизнь её окончена.
«Скажу тебе про себя, что я глупею, старею, и дурнею; что ещё годика четыре, и я сделаюсь спелое дополнение старым московским невестам, то есть надеваю круглый чепчик, замасленный шлафор, разодранные башмаки, которые бы немного сваливались с пяток, нюхаю табак, браню и ругаю всех и каждого, хожу по богомольям, не пропускаю ни обедню, ни вечерню, от монахов и попов в восхищении, играю в вист или в бостон по четверти, разговору более не имею как о крестинах, свадьбах и похоронах, бью каждый день по щекам девок, в праздничные дни румянюсь и сурьмлюсь, по вечерам читаю Четьи-Минеи или Жития святых отцов, делаю 34 манера гран-пасьянсу, переношу вести из дома в дом, не нахожу ни одной хорошенькой, по середам и пятницам ем постное, (перед обедом и ужином пью по рюмке ерофеичу) и, наконец, при всякой трогательной истории разливаюсь горькими слезами... Вот, любезный Жан, что я подразумеваю под именем Старой Девушки, и, представь, что половина столицы наводнена этими тощими пиявками. Ежели я доживу до этого праздника (чего – боже упаси!), то позволю тебе меня посадить в кибитку и отправить в какой тебе угодно монастырь. На мой взгляд, нет ничего более отвратительного, чем старая дева…» (Из письма Екатерины Ушаковой брату Ивану, 26 мая 1830 года).
…Она решится выйти замуж только после смерти поэта. Муж будет дико ревновать Екатерину к Пушкину, потребует сжечь всё, что связано с его именем. Она его обманет, а перед самой кончиной позовёт к постели дочь и велит ей сжечь письма поэта из заветной шкатулки. Дочь умоляла её не делать этого, но Екатерина Николаевна была непреклонна: «Мы любили друг друга горячо, это была наша сердечная тайна, пусть она и умрёт с нами…»
Пушкин навещал чету «мадам Кис-кис» и в Москве, и в Петербурге. В мае 1833 года Сергей Дмитриевич пишет жене: «Под моими окошками на Фонтанке проходят беспрерывно барки и разного рода лодки, народ копошится, как муравьи, и между ними я заметил Пушкина (при сем имени вижу, как вспыхнула Катя). Я закричал, он обрадовался, удивился и просидел у меня часа два. Много поговорили и о нём и об старинке, вспомнили кой-что и окончили тем, что я зван в семейственный круг, где на днях буду обедать; мне велено поторопиться избранием дня, ибо барыня [Натали Пушкина] обещает на днях же другого орангутанца произвесть на свет…»
Елизавета действительно будет счастлива с мужем. Единственное, чего она будет бояться все двадцать один год семейной жизни – повторения судьбы Павла Дмитриевича Киселёва. Старшего брата мужа, как известно, жена застала в объятьях со своей сестрой. Не дай бог пережить такой позор! Впрочем, Сергей Дмитриевич никогда не давал ей повода для ревности. Он был старше жены на семнадцать лет, любил детей и очень много работал. Елизавете Николаевне исполнится сорок лет, когда она потеряет мужа.
Московский вице-губернатор
Год начался как обычно. Сёстры в Санкт-Петербург не поехали. Долго собирались на новогодний бал к генерал-губернатору князю Голицыну. Была ёлка. Лиза танцевала с мужем, Катю дважды пригласил Наумов, но потом она стала от него прятаться в дамской комнате, и он отошёл.
Возвращались молчаливые. Дома, когда Екатерина ушла к себе, Лиза сказала мужу:
– Серёжа, милый, ты только не обижайся! Но мне кажется, что наше финансовое положение становится тягостным. Я полгода не меняла наряды, нам не на что обновить экипаж. Даже Катя заметила. Мы неделями никого не зовём в гости, скоро уже всё подъедим. Надо что-то делать…
Оба долго не могли уснуть, расстроенные.
В Крещенье Сергей Дмитриевич, как это было ежегодно, встречался с однополчанами. Шестнадцать лет назад, он, полковник Киселёв, вышел в отставку, но традицию этих встреч с офицерами полка поддерживал. Из них многие тоже ушли со службы, стали советниками – кто надворным, а кто и действительным статским.
После купания в проруби обычно собирались за столом. Пили грог, грелись глинтвейном, играли в карты по маленькой. Киселёв не стал играть, как ни звали. Друзья заставили объявить причину. Один тут же пообещал дать любую сумму на неопределённый срок, другие убеждали, что надо идти в Дворянский банк, там помогут. А тот, кто служил при генерал-губернаторе и недавно получил действительного статского советника, сказал весомо:
– Вы, Киселёвы, всегда отличались скромностью. Это самое главное качество на партикулярной службе. И потому боевому офицеру-гвардейцу путь один. Я готов составить протекцию, доложить о тебе князю Голицыну, он боевой генерал и очень уважает тех, кто насмерть стоял на Бородинском поле. Тем более что у нас есть вакансии…
А в понедельник, 23-го, в дом Киселёвых явился губернаторский фельдъегерь с приглашением в казенный дом на беседу. Встретил его князь Голицын, как родного. В одной руке держа лорнет, обнял крепко другой.
– Наслышан, наслышан! И братьев ваших знаю, как же!
Дальше разговор шёл по-французски. Дмитрий Владимирович Голицын большую часть жизни провёл в Европе, знал несколько языков. Кроме русского. И это решило судьбу Сергея Дмитриевича.
– Вы ведь, сударь мой, из литературной среды? И с Пушкиным дружите, не так ли? С родителями вашими Николай Михайлович Карамзин, покойный ныне, в дружбе состоял, всё правильно?
Пришлось подтвердить. И тогда князь откровенно рассказал, что ему срочно нужен помощник: тексты всех выступлений приходится писать самому и по-французски, а кто переведёт на хороший русский язык? Но это не главное, конечно. Заместитель должен стать правой рукой. Москва до сих пор не отошла от наполеоновского пожара, много строится капитальных сооружений, планируется железная дорога, такая же, как от Северной столицы до Царского Села.
– Дел много, сударь мой! Берётесь?
В конце недели чиновникам был представлен новый вице-губернатор – Сергей Дмитриевич Киселёв. А на следующий день пришло страшное известие о смерти Пушкина. Все в семье были потрясены. Лиза напросилась ехать с мужем – заказывать молебен в Елохове. Катя рыдала в своих комнатах и не желала открывать. Вот так он начался, этот год…
А дел, действительно, было много. Готовилось место под будущий Храм Христа Спасителя – надо было перенести в другое место Алексеевский женский монастырь и церковь Всех Святых. Строились новые мосты через Москва-реку и Яузу. Открывались лечебницы для всех страждущих и учебные заведения для мещан. Расширялась Московская биржа. Торговые ряды и ярмарки стали еженедельными. Набережные оделись в гранит, а на бульварах по весне были высажены тысячи деревьев.
Сергей Дмитриевич мотался по городу, контролировал все стройки, ругался с подрядчиками, писал для князя такие тексты, что публика ахала от проникновенных и доходчивых слов. Всё кипело в руках нового вице-губернатора. Приезжал он домой ближе к полночи, уезжал засветло.
Канцелярия Сергея Дмитриевича была открыта для ходоков. Подражая государю, он всех, кто являлся к нему на приём, называл на «ты», письменно же величал на «вы» независимо от звания просителя, пусть хоть мещанин или даже крестьянин. Год пролетел незаметно. Со всеми долгами Киселёвы рассчитались. А в начале следующей весны генерал-губернатор предложил Сергею Дмитриевичу возглавить Московскую казённую палату.
Не было, наверное, ни одной сферы городской жизни, которой не касалась бы казённая палата в ХIХ веке. Это рекрутские дела и перепись населения, таможня и сбор пошлин, торговля солью и винный откуп, мосты, перевозы и казенные постройки, земли и леса... За всё палата отвечает, а сама ответственна только перед верховной властью, она «не принимает законов и указов и ни к кому иному не подает и не присылает рапортов и доношений».
Тогда особо сложно было в Москве с питейными заведениями. Это ж традиционно в России: как война закончится, так надо годами за викторию чокаться. Специальный чиновник казённой палаты ходил по шинкам, проверял, не нарушает ли кто порядок, не покушается ли на государственную монополию, не разбавляет ли водку. Да не просто ходил, а сидел, наблюдал исподтишка. Звался такой служащий – сиделец.
Таковой и явился к новому председателю палаты с прошением: «Одному человеку при нынешней обширности столицы и по множеству находящихся в ней питейных домов смотрением управиться никак невозможно». И коллегиально решено было учредить дополнительно двадцать сидельцев-смотрителей для проверки питейных домов. А через газеты городские официально объявлялось: «Всякое упущение или неточное исполнение повеленнаго Казённой палатой остаётся на ответе провинившегося».
У палаты было даже право выселять из Москвы неугодных.
Экстремистские взгляды одного молодого человека знатной фамилии были замечены тайной полицией. Но не было доказательств, на основании которых можно было бы его выслать из столицы. Известно лишь, что он имел связь с замужней дамой, также из высших кругов. Кроме свиданий, между ними была и постоянная переписка. Благодаря подкупленной прислуге письма вскоре оказались в руках тайной полиции. В одном из них болтливый любовник объявлял, что, жертвуя собой, решил убить государя. Разумеется, переписка немедленно легла на стол императору. Николай I сказал графу Бенкендорфу: «Возврати этому молодцу его письма, скажи, что я их читал, да вразуми его моим именем, что, имея любовную связь с порядочной женщиной, надо беречь её честь и не разбрасывать свои письма где попало». Молодого человека высылать не пришлось, он всё понял...
…Словом, дел оказалось больше, чем достаточно.
У Киселёвых родилось уже четверо детей – два мальчика и две девочки. Бывшая статс-дама Прасковья Петровна часто приезжала проведать обожаемых внучат. После смерти мужа ей было одиноко, а в этом тёплом доме её искренне любили и всегда ждали. Елизавета заменила ей уехавших дочерей, а внуков ни у старшего сына, ни у младшего не намечалось – вот она и зачастила к среднему.
Дети и внуки Сергея Дмитриевича
Всего у Сергея Дмитриевича и Елизаветы Николаевны было три сына и три дочери. Сыновья могли стать прекрасными продолжателями всего рода Киселёвых. Но что-то пошло не так.
Старший, Павел, родился через год после свадьбы родителей. Если учесть, что это был первый внук, можно представить, сколько радости было в семье. Особенно у бабушки, Прасковьи Петровны. Когда её не стало, Павлуше было десять лет, брату Николаю – девять, все три сестры – ещё моложе, а самый младший, Алёшенька, только-только родился. Бабушке сообщили об этом, она успела сказать: «Хорошо, что трое…»
