пытаясь хотя бы в общих чертах представить тот, который постоянно обновлялся внутри него. Беспрестанно в голове Вячеслава мелькали непонятные и вроде бы бессмысленные слова и словосочетания. Он все чаще слышал их в своих снах, разлетавшиеся подобно галактикам из центра Вселенной. Многие из этих слов забывались при пробуждении, едва лишь он открывал глаза, но Вячеслав знал, что они никуда не исчезали из головы, просто сознание его, лишенное элементарного алфавита, откладывало их на потом, собирая в целый лексикон, который ему еще предстояло освоить. То же, что он помнил, открыв глаза, просто невозможно было элементарно вымолвить, проговорить обычным языком.
Казалось, он знал тот язык. Всегда. Но по какой-то причине просто не мог вспомнить, загруженный чуждой ему формой общения, выдаваемой за родное с пеленок. Слово оставалось ключом, который помог бы ему вспомнить хоть что-нибудь. Слово было подобно его божественной силе, его индивидуальности, неповторимости, а потому недоступности и как следствие – покою. Он привык к нему, неспешно и размеренно занимаясь документацией в офисе. Вячеславу повезло: руководство выделило ему пусть небольшой, но отдельный кабинет, в котором он мог засиживаться до ночи, отложив в сторону бумаги, и достав из стола толстую тетрадь в клетку с намерением начать, наконец, выводить на бумаге свое Слово.
Первый же лист тетради пестрел синими чернильными точками, перевести в правильные символы которые Вячеслав пока был не готов. Его Вселенная должна была достигнуть определенных границ, чтобы он смог что-то написать. А потом он увидел бесчисленное множество других Вселенных внутри его собственной, окружавшей его, находящегося в самом ее центре. И в отличие от нее другие уже сформировались и обозначили свои пределы. Все они имели свои обозначения, берущие начала из его Слова, из него самого.
-Все сущее во мне, - впервые услышал он свой собственный голос, звучавший в бесчисленном множестве Вселенных и в своей тоже, - Не подчиняю, но подчиняюсь.
Да, Слово требовало подчинения, в том заключался его смысл. Слово было сильнее его, и лишь подчинение ему могло дать Вячеславу желаемый результат. Находясь в самом центре Вселенной, он осознал насколько велико было значение единства его собственной ничтожности и нескончаемого пространства, чьи границы являлись лишь вероятностью. Кажется, тогда ему открылась возможность начертить первое из возможных определений, составлявших его Вселенную. Не на бумаге, физически не способной передать то значение, что стало доступным. Во сне Вячеслав управлял Вселенной при помощи тела, совершая странные движения и пассы руками. Так хотело Слово, ведущее его к желаемому пониманию. На бумагу же он мог перенести несколько понятных лишь одному ему странных символов, являвшихся обрывочными фрагментами своих действий, что остались поутру в памяти. День ото дня символов становилось все больше, появлявшихся в тетрадных листах строчка за строчкой.
И вот уже глядя в получавшийся текст, Вячеслав пытался воспроизводить движения наяву. Это было похоже на каждодневную гимнастику, каждый сеанс которой становился чуть длиннее. Плавные движения поочередно сменялись грубыми и резкими по мере того как ему открывалась сущность той или иной Вселенной, наполнявших безразмерное пространство вокруг него. И он понимал, что каждое совершаемое им движение так же имеет свое Слово, смысл которого достигался скоростью и четкостью производимого Вячеславом действия или нескольких действий. Он будто вдыхал жизнь в кружившие вокруг него миры, говорившие с ним уже на более менее понятном языке. Понятном благодаря его Слову. И всякий раз он чувствовал как получившая жизнь такая Вселенная оказывалась в нем, награждая его сознание чем-то новым, добавляя к его Слову все новые, но важные фрагменты.
Он вновь получал уже известные ему знания. И они были лишь началом той жизни, которая началась чуть больше десяти лет назад, которая должна была быть посвящена его Слову, которая сулила множество необычного и доселе непривычного.
И вновь их с тем пожилым доктором пути пересеклись; вновь неожиданно и вновь случайно. Это случилось в один из первомайских выходных, на третий или четвертый день после официального открытия летнего сезона в центральном парке культуры и отдыха. Вячеслава пригласили в гости очень хорошие знакомые, просто посидеть в душевной компании, съездить на пикник, отказывать им не очень-то и хотелось. И так уж получилось, что кратчайший путь в том направлении пролегал именно через парк. Утро выдалось теплым и солнечным, без каких-либо намеков на дождь (уже хорошо, чтобы только грязь домой не таскать). Вячеслав вышел пораньше, чтобы пройтись по затененному деревьями парку и подышать свежим воздухом неспешным прогулочным шагом.
Доктор будто ждал его, сидя на одной из свежевыкрашенных в синий цвет лавочек вдоль аллеи, по которой тот шел, облизывая молочную шапку мороженого в стаканчике, купленного на входе в парк. Доктор, казалось, ничуть не постарел с того времени как встретил тогда еще подростка Славика на рынке. Лишь трость покоилась рядом с ним пока доктор, в черных брюках и заправленной в них белой рубашке, вальяжно сидел, откинувшись на деревянную спинку и заложив ногу за ногу. Глаза его были прикрыты. Однако едва между ним и Вячеславом оставалось метров пять, старик повернул голову в сторону молодого человека с мороженым в руках и приветливо улыбнулся при встрече со старым знакомым.
-Как настроение, Вячеслав? – негромким приятным голосом поинтересовался доктор, пригласив парня присесть рядом.
И было удивительно, что он помнил имя последнего, которое просто обязан был бы забыть за такой немалый период времени. Хотя, не каждый день за годы его работы в больнице к нему попадали подростки с рассеченной на стройке головой, в панике требовавшие наркоз. Но что было более удивительным, так это факт того, что за прошедшие десять с небольшим лет Вячеслав и этот дедушка больше ни разу не виделись, Слава вообще не мог припомнить, что где-либо замечал его, даже мельком.
-Не жалуюсь, - кивнул головой Слава, - Занимаюсь по утрам гимнастикой, после которой чувствую себя бодрым весь день.
И это было сущей правдой.
-Впрочем, это не просто гимнастика, - дополнил он свой ответ, - Скорее, азбука.
-Терпение и только терпение, - улыбнулся доктор, - Когда-то в молодости я тоже считал, что познал Слово таким какое оно есть, таким каким я его видел – сложным, однако поддающимся для понимания. Но до сих пор храню целую стопку исписанных тетрадей, чтобы не забыть его уникальную, можно сказать, божественную структуру. Думаю, ты понимаешь насколько этот язык неповторим, насколько чист и недоступен для искажений. Язык чувства реальности, язык восприятия окружающего мира.
Он даже закрыл глаза в удовольствии, неподдельно наслаждаясь тем, что говорил.
-Чей это язык? – только спросил Слава.
-Так ли уж важно его происхождение? – с блаженной улыбкой уклонился от ответа старик, - Гораздо важнее то, что он передается из поколения в поколение. И всегда находит только тех кто умело им пользуется. Кто понимает его Слово и хочет познать его силу.
-Единение с окружающим миром?
-Оно не более чем способ оказаться на своем подлинном месте. Но так бывает, что не хватает и целой жизни, чтобы найти его. И это тоже место.
-Почему Вы показали мне этот язык? Только не говорите мне, что язык моя стихия, - не смог сдержать улыбку Слава, - Что я достоин.
-Ты быстро учишься.
Доктор наконец поднялся на ноги, намереваясь уйти. Выпрямился, хоть и опирался на трость.
-Все мы в юности совершаем ошибки, Вячеслав - делаем много глупостей, занимаемся всякой ерундой; что ж, такова наша природа. Вопрос в том, как и когда наступит понимание своего взросления. В твоем случае оно обернулось серьезными проблемами со здоровьем, едва не ставшими фатальными. Думаю, тогда ты стал немного старше, готовый к новому мировосприятию и желавший новых знаний… Ну и еще, ты просто хороший человек.
После этого он неспешным шагом направился по аллее в направлении, обратном направлению Славы, прошедшего через главный вход. Слава следил за ним пока старик не скрылся из виду. Вновь и вновь прокручивались в его памяти последние слова доктора, насчет хорошего человека. Вроде бы прежде Славе не приходилось слышать что-то подобное из уст посторонних. И оттого все внутри него как-то приятно размягчилось и потеплело. Перед глазами сами собой вспыхивали уже знакомые фигуры и их сочетания – жесты и действия, совершаемые им каждое утро и занесенные в тетрадь. Слава помнил их назубок. Но сколько еще ему предстояло их совершить и запомнить. Несмотря на ту необычность, к которой он давно привык, которая стала частью его жизни, перспектива ее продолжительности (целая стопка тетрадей), и возможность остаться так до конца и не изученной (и это тоже место), выглядела несколько мрачноватой. Уж очень не хотелось Славе владеть Словом без возможности свободно пользоваться им по своей воле. Разве не для того, чтобы пользоваться Словом, оно было открыто ему для изучения?
Но ведь он уже давно пользовался Словом. Просто его алфавит множился все новыми и новыми символами, и там он мог различить уже существующие обозначения, лишенные, однако, искажающих их внешних форм. Его гимнастика управляла тем, что скрывалось внутри, заставляла его следовать единственному заложенному в каждом из бесчисленного количества прочих видимых им в его Вселенной Слов смыслу. Как будто он выдумывал привычный мир заново, проведя свое тело через каждый составляющий его элемент, стать буквально всем, пропустить через себя даже то, о чем Слава имел самое поверхностное представление, если вообще имел.
Он использовал Слово с того дня как вернулся к учебе после больничных в результате несчастного случая на стройплощадке. И его растущие подозрения насчет бессмысленности родного (как он считал) языка на самом деле были первыми попытками использовать Слово по назначению. Неподконтрольные ему, захватившие все его воображение, не отпускавшие ни днем ни ночью на протяжении всего прошедшего с того знаменательного дня времени, эти попытки навсегда подстроились в его жизнь, требуя от Славы беспрестанного внимания. До того как начать записывать свою азбуку в тетрадь Слава оставался ведомым Словом, легко воспринимая прежние правописание и чтение, пусть вызывавшие отторжение, но все еще бывшие его коньком. Оно только дополняло знакомый тридцати трехбуквенный алфавит множеством других символов. Слово насыщало его значениями, знакомыми Славе когда-то, очень и очень много лет назад, кажется, в другой жизни.
Но сколько их должно было быть в конечном итоге? Кажется, очень и очень много. Слово мироздания не должно было открыться ему целиком так просто. Слава и сам понимал, оно было смыслом его жизни, к которому ему следовало стремиться, и лишь в самом конце он мог рассчитывать на ответы. В конце концов, такой вариант предполагал насыщенность событиями, отличными от нудных стандартных перспектив. Конечно он считал себя каким-то особенным в детстве: чувствовал внутри себя нечто, какую-то истину,
