(ради ее просьбы ему пришлось притормозить выгрузку товара и чуть задержаться на точке) его собственные руки наполнились приятной легкостью. Сева будто перестал чувствовать вес носимых им тяжестей. Да и болезненные судороги перед сном как-то быстро сошли на нет, а если и возникали то сопровождались минимумами болевых ощущений и времени.
Однако этот период времени, принесший Севе немалую долю внутреннего облегчения и удовольствия, имел и свою цену. И ценой стала больничная койка после реанимации в результате жуткой аварии, в которую он угодил по вине водителя большегруза, догнавшего такси с Севой в салоне. От сильного удара легковой автомобиль занесло в сторону, он подскочил на бордюре и на скорости несколько раз перевернулся. Сева получил множественные ушибы и переломы, жутко расшиб голову и потерял сознание. Тогда же он обнаружил как трепетно и нежно держит на руках родную красавицу дочь, внешне ничем не отличимую от той Надьки одноклассницы чей образ легко вспоминался, вызываемый завораживающим Севу голосом Аллы. Она тоже была с ним, ласково обнимала за плечи, ее теплое дыхание дрожало и замирало от восторга. В тот момент Алла, Сева и их дочь были единым целым. И такого счастья Сева еще не испытывал, оставшись с любимой семьей вдали от всего остального мира. Тогда Сева обрел свой настоящий Дом – вечный и светлый. И руки его были крыльями всемогущего нежного Света.
-В твоих руках так легко, так просторно, - твердила счастливая Алла в ухо Севы, - Как будто в руках Матери. Как будто в колыбели. Нет ни сил ни желания ее покидать, хочется оставаться там вечно. И парить и раскрыть себя всю, всем своим естеством почувствовать этот теплый легкий Свет. В твоих руках я чувствую себя правильно и целиком сложенной. Чувствую как они подходят мне, будто все до них было чужим. Поправляйся скорее, ради меня, ради тех кому нужен…
Она была рядом с Севой пока он лежал в больничной койке без памяти, пока пребывал с Аллой в Доме в любви и радости. Она была одной из совсем немногих посетителей, проводивших свободное время в больнице возле Севы, без капли фальши беспокоясь за его здоровье. Алла осторожно брала его за пальцы загипсованных рук. Она чувствовала еле заметную дрожь и пульсацию их, чувствовала как быстро и сами по себе исцелялись они, пребывая в состоянии некоего постоянного движения. Этот процесс не прерывался ни на миг, но в хватке ее собственных пальцев заметно ускорялся, будто заряженный ее прикосновениями. И тогда Алла тоже видела образы ее собственных воспоминаний детства, в котором было совсем немного боли и слез горестей и в которое иногда так сильно хотелось вернуться.
Это был дар, приобретенный Севой с рождения. Дар, предназначенный Алле. И Сева мог пользоваться своим даром по назначению. Он однозначно был воспитан и вполне начитан и грамотен, но Алла очень тонко чувствовала его закрытость от внешнего мира, которая уже стала неотъемлемой частью Севы, которая могла удерживать его подобно каким-то щупальцам на одном месте в случае попытки освободиться. Лишь его руки были неподвластны окружавшим Севу стенам. Стоило Алле ухватиться за них, и он бы покинул свое добровольное заточение сам, открыв все свое внутреннее богатство. Он определенно хотел этого.
-Твоя мама говорит, ты пишешь стихи, - со стеснительной улыбкой говорила Алла, сжимая пальцы Севы в своих руках, - Она говорит, что ты наотрез отказываешься читать их даже ей. Она уверена, что это очень хорошие стихи, что у тебя есть талант. Но я знаю, что дело не только в нем. Все дело в твоих руках. Это руки созидателя, руки творца. Столько души в них. Я очень хочу послушать что-нибудь из твоих стихов… Поправляйся скорее, слышишь?
Алла легонько коснулась губами его открытого носа. И не заметила как маленькая, соленая и горячая ее слезинка упала Севе на лицо…
без окончания
Глава 24. Пять минут.
…-Олеська повесилась.
Два слова, в смысл которых почти невозможно поверить. И в первую очередь потому, что Стас общался с ней только что, всего каких-нибудь пять минут назад. Однако шок и страх услышанной новости расширили этот промежуток времени до целой бесконечности, в один миг стерли все возможные воспоминания о той кого Стас помнил еще с детства до чистого листа. В памяти не осталось даже ее лица. Но то было не единственным непонятным безумием, свалившимся на Стаса вместе с до дрожи напугавшим его сообщением. Ведь Олеся адресовала ему последнее прижизненное сообщение – клавишную мелодию. Она зазвучала практически в тот же самый момент, надежно впиваясь куда-то прямо в центр его мозга, затмевая собой все остальные мысли, чувства, образы, эмоции.
И когда Стас открыл глаза, ведомый приятной его уху музыкой к пробуждению среди ночи, он понимал, что Олеся не умерла. Что этих пяти минут ему было достаточно для ее спасения, стоило ему лишь ухватиться за протянутую ею руку.
А еще он обнаружил, что Наташи нет рядом с ним. И каким-то особым чутьем Стас догадался, что у него есть не больше пяти минут. Мелодия в голове его не смолкала ни на миг, благодаря ей Стас достиг кухни практически в долю секунды. Стас уже знал, что его ожидало за прикрытой дверью, из-под щели внизу которой лился свет. Стас толкнул дверь одним резким движением.
Как он уже знал Олеся стояла на стуле прямо под люстрой, на шею ее была накинута веревочная петля. Одетая в ночную сорочку с растрепанными волосами, заплаканная и скомканная Олеся представляла собой просто кошмарное зрелище. Она плакала вот уже несколько дней не в силах смириться с выкидышем. Стас слышал всхлипывания Олеси по ночам. В такие моменты кроме него у нее больше никого не было. И тем не менее Олеся не смогла побороть свою боль, решившись на столь отчаянный страшный поступок.
-Прости, Стасик, - полушепотом смогла выдавить она сквозь слезы, даже протянула к нему руку как в его недавнем сне.
В следующую долю секунды она намеревалась шагнуть со стула. Только Стас был к тому готов, про себя он понимал, что контролирует происходящие вокруг события, где-то глубоко внутри получая удовольствие от каждого их мгновенья. Клавишная мелодия в его голове менялась прямо на ходу, будто продолженная самим Стасом, вырванная из его сновидения и оттого просто беспомощная.
Безмолвно он просто сжал вытянутую дрожавшую руку Олеси, а потом притянул несчастную к себе, желая как можно крепче ее обнять и согреть своим теплым дыханием. И не было больше никакой веревочной петли на ее шее, лишь безудержный отчаянный плач и причитания. И еще беззащитная, но приятная ему дрожь, которую Стас чувствовал своим телом.
О да, пять минут после пробуждения были, пожалуй, самым сладостным отрезком времени почти каждого утра в его жизни. В них заключалось куда больше переживаний в сравнении с событиями в сновидениях, куда больше концентрации в сравнении с целым днем. В эти пять минут Стас чувствовал себя полностью обнаженным, настоящим, таким каким являлся с рождения. Хм, даже Наташа заслуживала тогда чуть меньше искренности. И кажется ради пяти утренних минут Стас всякий раз засыпал по ночам. И очень, между прочим, нервничал если долго не мог уснуть.
Все потому, что эти пять минут были ЕГО ЛИЧНОСТЬЮ, недоступные никому другому. Стас не имел права разбрасываться ими как попало, не имел права заикаться о них с кем бы то ни было и упоминать о них в общении с Наташей. Тем более, что с ее появлением они никуда не делись из его обыденности несмотря на все опасения Стаса утратить столь драгоценную часть его сущности. Даже наоборот, событий стало больше. Самых разных, наполненных бесчисленным множеством ощущений и завершений.
Что касается Олеськи, черт его знает почему она оказалась сюжетом в его сновидениях, впервые, спустя почти тридцать лет после того как закончилось их общение еще детьми. Стас вообще забыл о ее существовании, что уж говорить о том, чтобы помнить лицо девочки из квартиры за стенкой. И его сон о самоубийце с петлей на шее практически не содержал достоверных деталей ее внешности. Вместо этого Стас помнил кого-то иного, с привлекательными чертами лица. И дальше как по маслу. В том заключалась эссенция всего наслаждения пятью минутами пока Стас нежился в кровати, проснувшись поутру, но не торопясь открыть глаз и продлевая не сохранившиеся при пробуждении события с целью закончить их самому, непоколебимо уверенному в правдивости финала. Как сейчас, с Олеськой.
Или с Наташей, которая с легкостью ее заменяла. Сколько раз Стас чувствовал внутри целое ликование, стискивая Наташу в объятьях, целуя ее в губы, да и просто ее касаясь. Про себя Стас чувствовал ее хрупкость и утонченность, постоянно нуждавшиеся в защите, на которую он был способен. Он очень хотел сделать для Наташи нечто героическое, оказаться рядом в самый последний момент, почувствовать ее дрожь и боль как свои собственные, согреть ее своим теплом. Образ Олеси был первым подобным его желанию образом в период отношений с Наташей, и последние пять минут лишь разжигали это стремление стать спасителем. И Стас нисколько не сомневался в том, что его звездный час не за горами.
конец
Глава 25. Болезнь, недуг, хворь (нематериальное).
1.
Стас (так пузатый седой дядька представился) остановил свой синий «Форд» возле знакомой многоэтажки. Мимо нее я прокатывался каждый будний день по дороге на работу утром и домой вечером на протяжении трех с половиной лет, что снимал жилье в этом районе города. Ничем не примечательная серая панельная высотка ни разу не вызвала за это время моего интереса. Я и думать не мог, что однажды окажусь внутри нее.
С виду это был обычный многоквартирный дом. Только часть первого этажа его занимали какие-то офисные помещения. На гранитной стене возле входной двери висела блестящая табличка «Убежище» с графиком работы конторы. Разумеется, ни о какой работе в самом начале затяжных новогодних выходных не могло быть и речи, однако в закрытых жалюзи окнах горел мягкий, слегка голубой свет. Благодаря ему же я смог увидеть за стеклом входной двери подобие больничной регистратуры с дежурившей по ту ее сторону толстой пожилой женщиной в белом медицинском халате. В ту же секунду внутри меня заговорило сомнение по поводу причин моего пребывания возле этого дома. Впрочем, я должен был засомневаться едва только получив приглашение из уст моей неожиданной новой знакомой Татьяны.
Она лично встречала меня по ту сторону входной двери, сунув руки в карманы все того же медицинского халата. В том не было ничего сверхъестественного, просто Стас, внезапно подобравший меня на троллейбусной остановке, сделал ей короткий телефонный звонок, сообщив, что подъезжает к офису. Ровно неделю назад на этой самой остановке наши с Татьяной пути пересеклись, и я бы не сказал, что тогда это были самые приятные обстоятельства в ее жизни. Тогда она выглядела просто ужасно, расстроенная неприятными новостями.
-Добрый вечер, Евгений, - улыбнулась она самой доброжелательной улыбкой когда я вошел в офис, - Я рада, что Вы нашли свободное время и пришли сюда. Кстати, искренне хочу поздравить Вас с прошедшим днем рожденья и пожелать Вам всего самого наилучшего.
-Спасибо, - кивнул я, желая услышать что-либо
