а просто не хотел никогда больше возвращаться жить в Луганск в край, где война и горе, он сам рос на войне и, оказавшись в России в Ростове выбрал еще одну Родину себе в спутницы.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
По дороге домой Гриша решил зайти к родителям и сказать, что его призвали в армию и во дворе встретил мать Боре Семенцова.
— Здравствуйте тетя Маша!
— Здравствуй Гриша! Ты к родителям?
— Да!
— Что за рюкзак у тебя?
— Мобилизуют меня! На Украину! Как Боря? Суд уже был?
— Был! Десять лет дали! Только с суда, слушала приговор!
— Как десять, за что?
— Потерпевший умер в больнице!
— Как умер?
— А вот так! Сначала ничего и пошел на поправку, а потом умер. Суд откладывали пока был живой, чтобы показания как следует дал. Ну вот он и дал, с того света и присудил десять лет!
— И что теперь будет?
— Борис в Вагнер хочет вступать! Сказал мне в зале суда.
— А что пусть! Искупить кровью!
— Он уже кровь пролил!
— Так вы против?
— Пороть мне его надо было, да голубям его крылья отрывать, а я все потыкала. Пусть теперь делает, что хочет! — сказала тетя Маша и стала уходить, но вдруг остановилась и пожелала. — Береги себя Гриша у тебя жена! Мой то холостой, все на Ани хотел жениться, но видно теперь судьба!
— Так Аня замуж вышла!
— За кого? Не знала!
— За брата Алёшке Данилу, что к нему с Украины приезжал!
— Так Аня сейчас на Украине?
— Да!
— Теперь понятно, может и мой Борька неспроста на войну хочет податься. Может, встретятся?
— Не знаю то навредили! Только если судьба! Будет Боря звонить, передавайте привет, скажите, что я тоже на Украине!
А вечером накрыли стол, и позвали друзей и соседей, словно проводы. Но не было на тех проводов, шуток и безудержного веселья, как бывает, когда срочник идет служить в армию. А все одно что на поминках.
Коллега Гриши по работе Михаил Скворцов был темнее других, он только на той неделе отгулял свадьбу и думал, что следящая повестка может прийти и ему. Молоденькая Катя жена Скворцова была напугана и боялась смотреть на жену Гриши Лиду. Лида была растеряна и вдруг не выдержав горько заплакала по среди грустного застолья.
Все больше молчали. И только один соседский паренек семнадцати лет, не выдержал и вдруг заговорил за столом, его словно прорвала.
— А где Россия была все прошедшие восемь лет? А ответ простой, Путин ждал, наблюдал. Я представляю, когда ему приносили сводки о погибших из мирного селения. Путин изучал, подчитывал убитых. И наверное, говорил, что нет еще рано, надо больше, еще и еще! А потом Путин сказал, что теперь уже нельзя было терпеть и начал войну. Это как получается, что жизнь одного человека вообще не имеет цены, и Путину, чтобы развязать ему руки нужны были тысячи погибших. А война, нужна вообще не Донбассу. Плевать он хо тел их суверенитет. Ведь по сути Донбасс должен был быть независимым государством. И Донбасс стал частью России надеясь на то, что его защищать, а в конечном итоге большая часть защитников погибнет. Потом заселяй Донбасс кем хочешь. Ну и это не самое страшное, ведь вообще Путину плевать, на Донбасс и Украину, ведь это война, чтобы именно начать в стране террор и борьбу со свободой слова. Задавить все прогрессивное и разделаться со всем и каждым на своем пути списав все на войну!
— Опасные мысли у тебя Егор! — сказал один из гостей на проводах.
Егор помрачнел, от того, что все понимают и даже разделяют его мысли, но будут молчать, потому что бояться. Это был болезненный и худой юноша всем видом, что прилежный, начитанный. Может из него получился бы хороший учитель и он это чувствовал и поступил этой осенью в педагогический. Ему хотелось изучать именно историю, чтобы знать и уметь разъяснять ошибки, чтобы они больше не повторялись. Но может быть по причине своей честности и порядочности Егор не выдержал и наследующий день после проводов написал плакат, что нет войне и пришел с ним к Администрации Ростова — на Дону.
Он стоял твердый и уверенный. Егор понимал, что ему ничего не изменить, но он хотел, чтобы люди, все кто пройдет мимо, прочтет и пусть даже отвернётся, но увидят, что есть кто открыто разделяет их мысли, которые они гонят прочь.
Через полчаса к Егору и его пикету, были вызваны полицейские.
— Сворачивайся! — грубо сказал один.
— Ваша акция не санкционирована! — сказал другой.
Егор не пошевелился.
Тогда тот, что нагрубил, выхватил из рук Егора плакат.
Егор хотел было сопротивляться, но его туту же повалили на землю и надели на руки наручники. Не дали поднять на ноги и со злостью тащили прямо по асфальту к машине.
Одна женщина не выдержала и стала кричать.
— Что же вы издевайтесь, куда вы его тащите?
— Хочешь с ним на пару? -выкрикнул в ответ один из полицейских. — Это мы тебя быстро устроим!
— Да это вы только и можете! Только хватать и измываться! Но придет время и вам тоже достанется!
— Дура! Такое время не придет никогда! — ответил полицейский и Егора повезли в отдел.
ОВД было обнесено высоким забором, железные двери были закрыты, и прежде чем попасть внутрь нужно было, ждать пока все засовы будут сняты, словно как в какой крепости, словно сама полиция, которая была призвана защищать граждан, сама пряталась, боялась и от всего скрывалась.
Вызвали следователя. Это был уже повидавший многое в жизни коренастый мужчина, на лице которого было равнодушие или наоборот следователь хотел скрыть свои чувства и торопился опросить и как можно быстрей избавиться от смелого юноши, который был совсем не похож на уголовника.
— Последний вопрос, — сказал следователь. — Если я вас сейчас отпущу, вы больше не будите писать и выступать со своим взглядами на публики?
— Буду! — решительно ответил Егор. -Завтра же встану снова с плакатом у всех на виду!
— Я так и думал Колесников! — вздохнул следователь. — В таком случае, мне придется взять вас под стражу.
— Я не боюсь тюрьмы!
— Вы не знаете, что такое русская тюрьма молодой человек, — ответил следователь.
Не дожидаясь следующего утра, Егора Колесникова повезли на Ростовский централ, знаменитую тюрьму на Кировском.
Раньше, когда Егор видел тюрьму в самом центре Ростова — на — Дону, ему всегда делось прискорбно на сердце. Молодой человек почему представлял всегда не преступников, а нечастных людей, которых насильно удерживают и над которыми издевается власть.
Как только открылись двери тюрьмы и Егор Колесников был передан на руки тюремщиков его стали унижать и смотреть на его поведение.
Сначала приказали раздеться.
Егор подчинился и снял одежду и остался в одно нижнем белье.
— Трусы снять! — сказал один из тюремщиков.
Егор заколебался.
— А что вы хотите там увидеть? — разозлился Егор.
— Так положено! — ответили Егору.
Это было часть бесчеловечного правила и закона тюрьмы, с первых же минут заставить и подавить все свободы заключенного. Сказать и на деле доказать вновь прибывшему в тюрьму, что такое унижение. Все в тюрьме делается и так в тюрьме устроено, чтобы поломать заключенному психику.
Егор голый стоял на холодном и грязном полу, но отчего то, ему совсем было не страшно, он наоборот стал злой и решительный.
— Видите уже в камеру! — злобно сказал Егор. — Наверное в камере меня встретят люди ни то, что вы!
Почему-то Егору так представилось, что в камере его встретят с пониманием, и ему будет с кем поговорить, но его повели по мрачному и темному коридору и привили и посадили в одиночку. Егор сразу не понял, что так сделано специально, что администрация тюрьмы не желала пускать такого заключенного к остальным, чтобы он не стал бы пропагандировать свои запрещённые взгляды и идеи и не дай Бог, чтобы ни склонил кого ни будь на свою сторону.
Камера была маленькая по тюремному двойник. Полу мрачный и с каким то удушливым и специфическим запахом, таким, что словно обволакивает тебя всего с ног до головы и скоро начинает впитываться в одежду и в кожу так, что потом будет еще долго не выветриваться даже еще после как вы покинете тюрьму.
Всего одни нары и общак, стол с лавкой, чтобы принимать пищу и всего в двух метрах от параши с дыркой в полу вместо унитаза и ржавой раковиной. Все стены были исписаны, где карандашом, где ручкой. В русских тюрьмах так и бывает, что люди пишут в камерах на стенах. Кто стихи, кто просто мысли. Почему-то это не возбраняется и когда перваход попадает в камеру, он жадно начинает читать эти послания, которые по сути написаны людьми, чтобы совсем не впасть отчаянье, чтобы сохранить о себе память, и чтобы в страшный час кому-то сказать смотри ты не одинок, я так же как и ты здесь был, жил страдал и мучился. Мы вместе!
Егору вдруг захотелось страшно пить, так что он стал словно задыхаться.
Он открыл кран, из которого пошла полу ржавая желтоватая вода. Егор сначала побрезговал и испугался пить тюремную воду, закрыл кран, но через минуту снова открыл и стал жадно пить. И пил пока его не стошнило и вырвал желтую жижу на пол.
Не матраса ни подушки ему не выдали и Егор лежал просто на грязных и железных нарах. Тусклая лампочка под самым потолком, делала больно глазам если смотреть на свет более одной минуты. Егор не спал всю ночь и в конец измучившись заснул только на рассвете.
Его разбудили скрипом железного оконца, что был сделан в железной двери, для приема пищи.
— Завтрак! — раздалось из оконца.
Егор быстро встал и подошел. Он не хотел есть, ему вдруг мучительно больно захотелось увидеть живое лицо.
За дверью это поняли и баландер показался. Это был один из заключенных, что после вынесения приговора остался работать на тюрьме в надежде на досрочное освобождение. Такой человек понимал, что в одиночке человек может полезть на стену и его надо подбодрить.
— Чай сладкий! — сказал баландер и улыбнулся и тихо, чтобы не видел постовой протянул Егору одно отварное яйцо, которое может быть и было не положено, но которое всегда было на такой случай. Он рисковал и мог получить нагоняй от постового, но всегда не смотря на риск, приходил на помощь, предавал тюремную почту, приносил запрещенные режимом вещи. Так было заведено.
Егор взял яйцо.
— У меня нет кружки! — сказал Егор.
Баландер на минуту скрылся, вернулся вновь и подал через оконца пластмассовую кружку с чаем.
— И тарелки у меня тоже нет!
— Устроим! — весело ответил ему человек и подал тарелку с сечкой и ложкой.
— Спасибо! — ответил Егор и получил еще полбулки хлеба. Весь хлеб полагающийся на сутки выдавали утрам так, что его надо было делить весь день.
Карман закрылся. Егор сел за стол на лавку намертво приделанную к полу. Есть не хотелось, но Егор себя пересилил. Каша была отвратной, жидкая и словно такая на вкус как будто прежде чем ее варить в ней завелись насекомые. Чай же напротив вкусный хоть и приторный. И только отварное яйцо Егор съел с аппетитом.
Через некоторое время железные двери открылись.
В камеру зашел постовой заступивший новую смену.
— Выйти из камеры, — приказал постовой. Так делалась утренняя поверка.
Постовой заходил в камеру смотрел крепка ли держится на окне решётка, мог перевернуть матрас на шконки и заглядывал в каждый угол.
— Я требую, чтобы меня перевели в общую камеру! — решительно сказал Егор.
— Я сказал выйти из камеры! — сквозь зубы
