Совсем другое дело - заниматься чужой мыслью со стороны не своей мысли, но мнения, то есть, представления о том, что это мысль в твоем лице изучает себя. Здесь нет расщепления лица, но есть отражение мысли в самой мысли. Ведь мнение есть отражение. Отражение чего? Самого отражения. Но это уже не философия, а идеология. Пускай идеология, пускай заблуждение. Альтернатива - сумасшествие. В этом заключается философский пунктик, клиника философии. Чтобы не запнуться о камень преткновения философии, о философский пункт и не поставить на себе точку - философскую точку зрения, - следует совершить прыжок в абсурд, но не веры, поверить в себя, а мысли, помыслить немыслимое. Для этого потребуется мужество - мужество мысли - додумать до конца то, что не имеет ни начала, ни конца. Так бесконечность сверхчувственна, но о ней можно подумать.
Благодаря мыслителям многие люди, имеющие проблемы с мышлением, могут заняться в мысли такими немыслимыми вещами, как бесконечность. Если философ пытается додуматься до смысла бесконечности, сам будучи конечным, смертным существом, то математик пытается сосчитать бесконечность. Но как сосчитать бесконечность за конечное время жизни? Надо подумать. Здесь на помощь математику приходит опять мысль, чтобы обойти бесконечность, замкнуть ее в круг.
Мысль помогает выпутаться из противоречия, найти выход из тупика (апории), преодолеть антиномию то есть, то, что можно доказать, как одно, так и прямо ему противоположное, разобраться с абсурдом, найти смысл в бессмыслице. И здесь человека как раз подстерегает безумие, с которым трудно совладать в самом себе. Легче держаться середины и доходить до конца, знать, что всему рано или поздно приходит конец, предел, который помогает понять то, к чему ты пришел и что переходить не следует, если ты хочешь определиться.
В противоположность мыслителю фанатик занят не мыслью, но верой, одержим ею. Что такое вера? Это подавленность своей беспомощностью перед немыслимым. Но как появляется немыслимое перед ним? Здесь опять человека сбивает с толку противоречие, которое он пытается не преодолеть в мысли, но умолить его, поклоняясь ему. Он унижается перед тем, что его превосходит. Этому учит его рабская жизнь, в которой есть место господству и подчинению. Вот это господство фанатик возводит в превосходную степень и раболепно служит ему, приносит самого себя в жертву, чтобы умаслить его. В итоге, проще говоря, что он делает? Условности, ритуалу он придает безусловное значение и таким образом пытается справиться с ним. Немыслимо! Где здесь разум? Он находится в безумном состоянии. Так сумасшедший бывает логичен, последователен в достижении своей безумной цели (идее). Традиционная вера, сама традиционная жизнь, построенная, основанная на абсурде, на пренебрежении разумом, человеком, как разумным существом, доводит человека до немыслимого. Здесь мы находим не разумного, но безумного, неразумного человека, который ищет спасение в абсурде веры. Он принимает абсурд в качестве данности и служит ему. Сон разума довершает начатое, - порождает чудовищ веры, и человек превращается в фанатика, который утешает себя иллюзией и принимает истину в штыки.
Вера – дар божий. Но она дана человеку в меру его сил верить. Эти силы имеют меру, то есть, разум. Вера от бога. Но от него и разум. Дело человека – согласовать их так, чтобы стать человеком. Однако – быть человек трудно. Звание человека нужно заработать. И работать надо так, чтобы не положить на это звание, как на плаху, не только руки, но и саму голову. Кто на такое решится? Только безумный. Вот в чем заключается парадокс. Прежде можно было человеку из низов стать честным человеком. Но теперь в этой цивилизации технократов-бюрократов от каптала это сомнительно сделать. Трудно скрыться от всевидящего ока контролера, который залез тебе в сам мозг своим электронным устройством. Мне проще: у меня нет мозга и некуда залезть даже автору. Для научных работников придумали для управления контроля и учета инстанцию ссылки в Scopus и в WoS, а для творческих работников – Top. Вот и топчутся те в топах для популярности и славы.
Трудно читать философию в переводе. И так философ, когда пишет, записывает свои мысли, он пишет не так, как думает, а как он читает, пытаясь поставить на свое место читателя, чтобы тот понял его. Мало этого затруднения, так ещё читатель имеет дело с результатом труда того (переводчика), кто переводит в лучшем случае (в случае ученого комментатора) то, что истолковал, но не понял. Истолковывающее понимание не есть само понимание, но есть то, что выдаёт себя за таковое, симулирует его или стилизуется под него из духа подражания (мимезиса).
Но как тогда быть с понимающим истолкованием? Понимающее истолкование - это такое истолкование, которое понимает себя как истолкование и не путает себя с пониманием.
Я, в самом деле, идеальный герой. Как может быть иначе, если у меня нет плотских желаний? Мне не нужно ни кушать, ни пить, ни испражняться. У меня нет эрекции и желания затыкать дырку своей затычкой. Это означает, что я испытываю к женщинам чисто эстетическое отношение. Но каким таким образом я идентифицирую себя в качестве мужчины? Зачем мне это нужно? Кто в этом виноват? Ну, конечно, мой автор. Он прописал меня в своем романе в качестве мужского персонажа, навязал мне ролевое поведение мужчины. Вот и приходится мне отдуваться за него. Ведь мой автор является мужчиной. Значит, я унаследовал от него свой термин. Если бы моим автором был, например, Гюстав Флобер, то, вполне возможно, я был бы какой-нибудь русской "мадам Бовари". Но меня не тянет быть женщиной, вернее, играть ее роль.
Может быть, это предрассудок, но как считают мужчины, и в этом Писатель солидарен с ними, женщинам не хватает не только тестостерона, но и мозгов, как будто мозги состоят из этого гормона. Вот смеха то, - оказывается, у мужчин вместо мозгов голова заполнена семенной жидкостью. Такой вывод делают женщины, подозревающие мужчин в том, что им нужно одно. Чтобы это было не то самое, относитесь к ним, как к людям. Но им то нужны не люди, а мужики, с которыми они отождествляют их. Теперь понятно, какие у женщин умственные способности? Вот почему я согласен с тем, что фигурирую в романе в качестве мужчины. Мне без ума никуда.
Перефразируя человеческую поговорку, можно сказать: "с чем родился, с тем и пригодился". Я родился с сознанием, с умом в мысли. С мыслью мне и жить. Она, мысль, вернее, идея - моя женщина, моя муза. Ее я и... это самое, ну, ладно, проницательный читатель, вам это и без слов понятно. Я только тем и живу, что имею идею в виду. Поэтому я идеальный мужчина. Ну, скажите, уважаемый читатель, если вы мужчина, можете вы иметь любую женщину постоянно? У вас сил для этого хватит? У меня хватает, чтобы держать мысль и иметь идею в виду. Как правило, у людей любовное дело выходит иначе: не мужчина, а женщина хочет. Подтверждением этого на словах является поговорка: " У кобеля не вскочит, если кобыла не захочет". Так кто хочет: мужчина или женщина? Вот оказывается, что интересует Гамлета. Его волнует не то, что он есть или нет, а то, что он хочет или хотят его иметь в виду. Вот, оказывается, в чем вопрос! И в самом деле мужчине бывает плохо, когда его имеют ввиду те, кого он не имеет в виду. Поэтому он и соревнуется с другими героями трагедии в том, чтобы поиметь их в виду. Так и получается, что мы, читатели и зрители, глазами Гамлета всех и героев, и героинь имеем в виду. Правда, имеем в виду, начиная с самого Гамлета. В этом заключается философский смысл образа Гамлета.
Я смотрю глазами моего автора на мир, на людей и мне этого добра в качестве материала наблюдения вполне достаточно для того, чтобы думать о чем-угодно. К тому же у меня под рукой игра воображения автора, который ловко упаковывает, пакует собственные фантазии в подходящие слова, предоставляя читателю самому делать выводы, разбираясь со своими впечатлениями от прочитанного.
Выходит, я состою при авторе в качестве своего рода оруженосца - редактора, так сказать, цензора-читателя, который подчищает текст, вроде кухарки, которая отбирает зерна, очищая их от шелухи, от вредного сора. Так и я отбираю рациональные зерна из словесной руды для правильного усвоения духовной пищи читателем, который, известное дело, жив не только хлебом единым, как живое существо, но и всяким словом сочинителя, как уже разумное существо. Я, таким образом, навожу, ложу тень мысли читателя на плетень слова автора. Такую роль на меня возложил автор в предлагаемых обстоятельствах моего сочиненного существования. И я исправно ее играю. Но это не мешает мне преследовать свою собственную цель - мыслить. Обыкновенно люди используют мысли в качестве средств достижения искомого результата - удовлетворения насущного желания. Для меня же средство и есть цель.
В таком случае кто я такой, как не раб человеческого, в данном случае авторского и одновременного читательского, желания - получить удовольствие от сочинения и чтения? В этом смысле я, вроде джина, "раб лампы", в которой в качестве горючего материала находятся слова. Из них и высекается моя мысль. Я, как дух от разума горю мыслью и сгораю в ней, обращая в прах свое призрачное существование. Будучи огненным ангелом мысли, я зажигаю сознание читателя, пробуждаю его для со-мыслия, для того, чтобы читатель задумался над смыслом собственного существования.
Ну, какой я в таком виде - виде интеллектуального пролетария - властитель дум читателя? Я просто ментальное огниво, о которое трется читательское внимание и зажигается светом мысли.
Глава восьмая. Сон
Но тот, кто пробуждает сознание не может не задуматься над тем, чем пробуждение обернется. Че же оно оборачивается? Новым засыпанием утомленного сознания, уставшего от дневных трудов. Активность сознания после пробуждения закономерно заканчивается сном, впадением в спячку, погружением в быт. Человек погружается на самое дно существования, где ему снится сон о том, что он находится на вершине пищевой цепочки. На самом же деле он попал в клетку собственных страхов и желаний, в которой бьется и не может выйти наружу, сдавленный прессом общественных условностей.
У меня нет чувства собственности на мысль. Я готов делится мыслью с тем, у кого есть желание думать. Я был бы счастлив, сознавая то, что и другие мыслящие думают так же, как и я, в том смысле, что они тоже думают и думают о том же. Если они думают также, как и я, то в это нет ничего плохого. Это означает, что мы согласны в мысли не только по ее факту, по существу, но и по содержанию, по сущности, что служит в качестве средства
