В первую голову Писатель обращается к чтению его «Философии свободного духа». Он любит читать про дух, духовную литературу. Его устраивает, как Бердяев пишет о духе. Я чувствую мыслью, мысленно переживаю, как Писатель увлекается мыслью Бердяева. Но у него нет некоторой отстраненности от мысли Бердяева, создаваемой свое собственной мыслью, мешающей соблазниться философией Бердяева. Мысленный поток увлекает самого Бердяева, и он договаривается до того, что можно назвать «философской сказкой» – преображением в мысли человеческой плоти до такой степени что она одухотворяется и становится вечной.
Но Бердяев, увлеченный мыслью, имеет в виду дух, путает их, не попадя. Сои размышления и переживания их он называет духовным опытом. Одно дело - опыт воплощения духа в материю, и совсем другое дело - вдохновение души, зажигание ее светом разума, который несет светоносный, эманирующий дух. Это дух вечен в идеальном, а не в этом, материальном мире. Здесь он миом вспыхивает и тут же гаснет, поглощенный толщей материи, на мгновение освещая его лучом, молнией разума. Реакцией на этот неземной свет является рефлексия мыслящего существа, вроде Бердяева, растягивающего в мысли освещение в просвещение своей разумной души. Это просвещение принимается им за вечную жизнь.
Свет разума живет в душе, пока существует человек в здешнем, материальном мире. Но это не означает, что сам мир становится идеальным. Ему только видится, кажется он в идеальном измерении, потому что он соответствующим образом настроил свою ментальную оптику на идеальный лад. Его мысль, говоря богословским языком, превратилась в икону иного мира. Но это еще не сама идея, не сам дух, существующий независимо от твоей мысли.
Конечно, нельзя сказать, что Бердяев наивен в мысли, как младенец, и принимает ее за реальность. Мысль реальна, но реальна в качестве мысли. Здесь Бердяев увлекается и опыт медитации принимает за жизненный опыт. Это его, свойственная ему «прелесть», ментальное прельщение плотского существа, полного желаний, существа возможности, как реальности. Таковы многие, если не все, экзистенциально мыслящие философы. Они модальные грешники. Их грех имеет волюнтаристический характер. Они многое хотят, ждут от мысли, В тайне от самих себя они догадываются об этом и вовремя переводят дух, переходят на него, не в силах сами совершить чудо не в мысли, но мысли. Это чудо возможно только для существ мысли.
Ну, как можно совместить человеку идеальность и материальность, бессмертие и смертность, безгрешность и греховность, виновность? Никак. Пример Иисуса непоказателен, ибо он умер. Воскрес не Иисус, а Христос. Причем воскрес не человек, а миф. И ему самое место не на земле, а на небе. Туда вознесся дух. На земле е осталась весть (евангелие) в качестве керигмы, провозглашения, оглашения, исповедания, признания, проповеди, которая существует для того, чтобы можно было верить в это. Вечен не человек, но его идея, вечна вера человека в спасение, которая переживет его.
Что же остается человеку на земле? Только верить в свое спасение. Такая вера помогает жить дальше, больше не задаваясь философским вопрос о том, что будет, когда меня не будет. Тот, кто не верит, тот знает, что будет врем, будет будущее, в котором тебя уже не будет. Ты останешься в прошлом, в памяти, но не в своей, а в чужой. Это в лучшем случае. В худшем случае о тебе и не вспомнят, не будут напрягать память, предпочитая. хорошей памяти забвение. Лучше ничего, чем плохое воспоминание, кошмар. Он и есть ад. После смерти душа замирает, забывает о своем существовании до следующего воплощения. Живет, бодрствует дух. Преображение души в дух – это чудо не человека, а бога. Для человека единственная возможность обрести бессмертие - это стать Я. Такое возможно по идее только в мысли. Свидетелем чего является слово (местоимение «я»).
Что я могу еще подумать о том, что значит быть спящим? Заснуть - не есть забыть, но помнить то, что было, при условии ясного сознания перед сном. Если смерть есть вечный сон, то спустя вечность, в случае ее существования в качестве несчетной длительности и ясного и полного сознания накануне смерти, можно вспомнить все, что было, и кем ты был. Сознание не знает рождения и смерти. Но оно прекращается на время, если опустошается. Что же в нем опустошается? Настоящее. Оно опустошается постоянно. Но постоянно и заполняется новым настоящим содержанием мысли, чувства и действия, если печь идет о человеческом сознании.
Главное в пробуждении не то, что возвращается из за-бытия, как не-бытия, сознание Я. Сознание Я - это не просто самосознание или сознание сознания, а сознание реальности того, кто сознает реальность. Возвращается в реальность тот, кто есть Я. Откуда возвращается? Из сна. Сон со сновидением - это живой сон. Сон без сновидения - это мертвый сон, мертвый для Я. Этот сон и есть то, что люди называют смертью.
Можно вернуться из смерти, ожить? Можно, но не физически, а метафизически, в мысли, мысленно. Мысль не умирает. Тот, кто был в мысли, жил в ней, мысленно не умрет. Важно только в момент смерти быть в мысли, сознавать то, что ты не просто умираешь, но умер. Если у тебя это получилось, то есть шанс, заснув вечным сном, спустя целую вечность, вновь пробудится, но уже в ином качестве, уже не человека, но того же Я.
Жизнь Я вне земного, материального мира находится за бытием, за вечностью. Человека разделяет с ней целая вечность. То есть между событиями, которые случаются во времени лежит целая вечность. Но она представляется во времени паузой. Поставить на паузе - это остановить время. Оно останавливается для смертного в смерти. Как снова запустить, подтолкнуть его? Нужно напомнить богу о своем существовании. Небытие есть переключение внимания бога с одного на другое. Он разобрался с тобой, теперь разбирается с другим. Пока бог не разберется со всеми другими, он не вернется к тебе. Он вернется к тебе, но для этого должна пройти вечность. Ты этого не заметишь, ведь ты будешь после смерти пребывать вне времени.
В обычном, трехмерном времени все делится на прошлое, настоящее и будущее. Во времени можно разделиться. Если делиться, не обращая внимания на то, что разделилось, явилось результатом деления, но обращая внимание на само деление, то оно представляется непрерывным, а потому и не делимым.
Но можно во времени не делится, не углубляться в него, пытаясь докопаться до начала времени, до времени собственно, до того, что стало началом и ассоциируется с рождением, осознанием себя. Стремление разделиться может довести до досознательного состояния бытия.
Можно, напротив, не разделиться, но удвоиться, умножиться, расширив свое сознание во времени настоящего.
И, наконец, можно возвыситься во времени над самим собой, уйти не в мир, не в себя, а на небо идей, с которым во времени связан образ будущего. Здесь есть перспектива, пространство, тут чувствуется дыхание творения, как воскресения и возрождения. Обратная перспектива намечается в углублении во времени. В прошлом есть не растянутость будущего, но спрессованность, уплотнение времени. Здесь нет полутонов, одни контрасты средневековой готики рядом: верх и низ, небо и подземелье, рай и ад. То, что было "до", досознательно, находится с тем, что будет "после", сверхсознательно или внесознательно.
В настоящем же есть сознание момента, близости неразделенного и не удаленного времени.
Глава одиннадцатая. Понимание
Понимаю ли я, что понимаю? Могу ли я согласиться с самим собой? Часто я замечаю, как мой автор печатает какой-нибудь текст, не смотря на то, как и что он печатает. У него на ноутбуке западает клавиатура и через слово, а порой через знак, он впустую нажимает, бьет по клавишам, но буквы и целые слова выпадают из строки в его сознании в пустоту. так и не отражаясь на экране (окне) монитора.
У иного человека такое опустошение наблюдается в речи, а бывает в зрении, представлении, репрезентации, созерцании или даже презентации, существовании. Налицо он есть, но как бы отсутствует. Вот так и я, как (если) бы есть в сознании моего автора, но вместе, одновременно меня нет в его самосознании. Почему? Не потому ли, что я слит в его самосознании с ним для него. Но тогда получается, что я разделен с ним для меня. Я есть часть его, которая не знает о моем существовании. Но в моем лице он то знает, что я есть! Значит, я есть он, который внутри себя расщеплен с самим собой. Так кто на самом деле субъект? Я или он? Или мы вместе как необходимые части одного субъекта шизофрении? Так кто на самом деле есть: я или он? Кто сошел с ума? Мой автор, спрятавший меня, как часть себя, от себя, чтобы чувствовать себя психически здоровым человеком? Если бы это было так, то все было бы элементарно просто. Но то не так. У меня есть другое объяснение моего существования. Я есть Я и тот, кого я называю, именую «мой автор» есть во мне. Но я есть не только в нем, но и в тебе, читатель моего автора. Ведь ты не отказываешься от того, чтобы быть Я. Я уступаю любому быть мной. Мне не жалко. Быть мной – значит, быть собой. Но что значит, означает «быть собой»? Каждый наполняет эту абстрактную (пустую) фразу своим живым, конкретным опытом ощущения, представления, воображения, восприятия, переживания. Он нечто и некто представляет или воображает, это переживает, как самого или саму себя. Переживая же, понимает. У многих людей не хватает понятия, так его нехватку они восполняют переживаниями, сводя понимание к переживанию, как родовые душеные существа.
Чем интеллигент отличается от простого человеческого существа? Тем, что он умеет прилично, культурно выражаться, выражать, манифестировать свои переживания так, что приятно слушать его собеседнику. То есть, он переживает то, что чувствует, - представляет или воображает. Правда, среди интеллигентов есть и такие (их немало, если не большинство), которые ничего не переживают, когда говорят, выражают словами то, что обычно представляют другие люди. Интенция их значения, означивания пустая. Она заполнена только словами, одними словами. Это болтуны. Они внимают не вещам, а только словам. Именно их имел в виду Эдмунд Гуссерль, как один из них, - самый понятливый, - «назад, к самим вещам». Он пытался всю свою сознательную жизнь, то есть, жизнь, которую посвятил целиком сознанию, наполнить не пустым значением. ОН пытался осмыслить свою жизнь, придать ей смысл, наполнить ее смыслом. Каким смыслом? Смыслом вещи, в качестве которой взял понятие? Или восприятие? Он и был настоящий писатель - описатель своего сознания. Предметом его описание стало само сознание. Оно же было и автором. Он описывал, выражал то, что видел, а видел то, что воображал. Он есть лицо, олицетворение,
