Человек выдумывает, сочиняет целый мир понятий, которые переживает, как вещи, как сущие, живет с ними и ими. И все это он строит благодаря такой сознательной процедуре, которую называет «редукция». Он специально, осознанно наделяет реальным значением свои выражающие, выразительные переживания и пережеванные, мятые выражения, чтобы заполнить свою жизнь философским смыслом. Это вам не болтун, не софист, чья жизнь заполнена словами, ибо он знает то, что и о чем говорит, а говорит он о словах. Это мыслитель, который говорит то, что думает, а думает он о том, что и как думает, рефлексирует. Он отражает то, что излучает, доказывая тем самым собственным примером то, что доктринально утверждает, чему учит, - тому, что сознание имеет свой предмет, который не просто отражает, но порождает. То есть, сознание не только, не просто предпосылочно, но и беспредпосылочно, имеет собственную онтологию.
Так и я не только могу быть сведен к автору, редуцирован к нему, но и существовать самостоятельно. Я есть не столько симптом невроза, на который автор адекватно, резонно реагирует, сводя меня к функции, к роли героя, которым он управляет, справляясь таким образом с самим собой, сколько та инстанция, к которой он прибегает за помощью, чтобы разобраться с самим собой. Эта инстанция есть инстанция не героя, а автора, судьбы, Я. Может быть таким путем, подставляя вместо себя меня, он пытается добиться объективного суждения, самой истины своего реального положения. Пусть так. Но это не отменяет моего самостоятельного существования, как Я. В это же время я могу разобраться с самим собой и в ваших глазах, дорогой читатель, с вами.
Недавно на глаза моему автору попалась книга некоей Барбары О´Брайен «Внутренняя жизнь шизофреника. Операторы и вещи». Якобы эта Барбара была одним из контактеров инопланетян, в частности, марсиан, которых называет «операторами». Кто скрывается за именем этого автора? «Барбары О´Брайен» -это псевдоним. Но кого? Шизофренички? Или умелого психиатра, например, мужского пола, который разыгрывает целое представление перед своим читателем – потенциальным клиентом психиатра. Мой автор, почитав сей занимательный опус позволил себе не поверить ни одному слову автора. Он решил, что тот все выдумал. Это понятно. Но по себе не судят объективно. Правда, я никакой не Витгенштейн, чтобы сводить мышление к работе языка, который никак не может в его голове разобраться с самим собой, показать ему выход из своей ловушки.
Могут ли вечность и время, бессмертие и смерть существовать друг без друга? Они, так же, как рай и ад, немыслимы друг без друга. Их противоречивое единство, как противоположностей, скрывает борьбу того и другого за жизненное пространство, за свое, в желании тотальное, место в бытии. Положительное здесь оказывается отрицательным из-за своего противопоставления противоположной силе. Бессмертие - это то, что не знает, не чувствует смерти, не живет ей. Получается, бессмертие обусловлено смертью в качестве ее отсутствия.
Если смерть есть, то бессмертия нет. Но каким образом есть смерть? Образом не-бытия, ничто, тем, что не есть. Она есть то, что не есть. Тогда как бессмертие есть то, что есть, есть ввиду отсутствия не-бытия, не-есть, ничто. Оно есть "что", а не "ничто".
Бессмертие есть в жизни, если в ней ничего нет другого, кроме нее самой. Бессмертна жизнь без обратной своей стороны, без изнанки, без того, что скрывается в ней. Поэтому бессмертие не ведает глубины. Оно откровенно. Ему нечего скрывать. Бессмертие не утаивает. Оно есть нечто не-сокрытое, истинное.
В обычной же жизни есть то, что она скрывает от нас, в том числе и от самой себя. Она скрывает свою ущербность, то что ей не хватает, - не хватает самой себя, бытия. Это ее тяготит, заставляет прятать от самой себя, забывать. Грех жизни заключается в смерти. Смерть имманентна жизни, ей предшествует и следует за ней. Можно сказать, что жизнь беременна смертью. Она даже производна от смерти. Смерть есть "до" и "после" жизни. Пауза в смерти порождает жизнь. Запаздывая, жизнь появляется на втором шаге. Повторение отрицания служит утверждением того, что отрицается. Поэтому жизнь чревата собственным отрицанием. Она не идеальная, а со щепоткой грязи. Но это жизнь, пусть и жизнь смертного.
Глава двенадцатая. Если бы я был…
Если бы я был женщиной, то смирился ли со своей участью не только в поте лица трудиться, как мужчина, но и в муках рожать, быть машиной рождения детей? Наверное, я принял бы свое женское бытие. Ну, куда бы я делся, точнее, делась. Дает о себе знать мое производство от автора-мужчины, идентификация себя с ним.
Но как я приняла бы свою женскую долю? Терпеливо, послушно, безропотно?
Ко всему прочему быть еще машиной любви, инструментом удовлетворения ненасытного мужского желания и его мужского превосходства сексиста, потому что у него есть то, чего не было бы у меня и в чем бы я обязательно нуждалась, чтобы не быть пустой ввиду комплекса кастрации. У меня была бы дырка, которую нужно было бы по необходимости затыкать его затычкой. Доя чего? Для роста новой жизни внутри меня в качестве компенсации отсутствия того, что является знаком, символом превосходства, истока, зачатия, начала.
Связанность женской ролью, судьбой, своей натурой, предназначением быть сосудом, бочкой новой жизни ограничивает в свободе духа, связывает его узами природы. В таком образе мне просто не хватило бы сил предаваться свободе размышления, не обремененной тяжестью естества, земного бытия.
И все же, неужели нет выхода для такого вида? Есть музы. Они вдохновляют в качестве идей своих подопечных авторов. Но это положение дамы духа их и связывает тем, что приходится думать не о своем, а о чужом творении, быть поводом для него. Они предоставляют себя творцам в качестве идеального объекта, картины любования собственной красой.
Другое дело быть стариком. Если бы я был старым человеком, вроде моего автора, который стареет на глазах, то мне пришлось бы со временем смириться со своим смертным уделом и больше не обострять чувство бытия самим собой, ибо оно не могло бы не отнимать лишних сил в борьбе за жизнь с обязательной болезнью быть старым и ее итогом - смертью. С возрастом мудрее забывать, отмысливать себя, думать и говорить не от себя, а от самого безличного бытия. Так спокойнее само собой приближаться к «вечному покою». В помощь будет и Альцгеймер. Придет старческий маразм, который снимет боль неизбежного м естественного ухода из жизни, ее трагического крушения (living wreak).
Чем дальше от истоков мысли и ближе к нам, современникам века сего, - века симуляции, - тем меньше мыслей от себя и больше ссылок на чужие мысли или рефлексию по поводу мыслей других. Это особенно видно по частоте цитирования традиционно трех столпов современности – Гуссерля, Хайдеггера и Витгенштейна, Да, и кого могут цитировать, к кому обращаться за помощью в извращении истин мысли ничтоже сумняшеся в мысли, пигмеи в ней, как не этих ренегатов мысли, настоящих мизософистов? Что там софисты с их мнениями, которые они выдавали за знания, нынешние софисты, вообще, не замечены не то что в любви к мысли, но даже к знанию, основанному на ощущении; они любят только информацию, по которой сверяют, измеряют мысль. То есть, их интересует только такая мысль, на которую можно сослаться и к которой можно отослать на такую-то страницу, точнее, строку текста.
Современные мизософисты обучены описывать то, что они видят, ввиду того, откуда видят (вот такое вводное условие огляда: оглянись вокруг себя, - не имеет ли кто-либо уже в виду тебя), утробно понимать или соблюдать порядочное, по счету и по грамму употребление (ничего слишком). Сначала мы думали дословно, потом пословно, а теперь по счету, платим по счетам, мыслим зачетно, за слово по головам. Это философия уже не козлов («ме»), а баранов («бе») да красноперых, радужных петухов («кукареку»).
Глава тринадцатая. Философия как любовь
Мне интересно то, как люди понимают философию. Они называют философию любовью к мудрости. Но что такое любовь? Любовь - это желание, влечение? Казалось бы, да. Желание чего? Того, что не хватает? Оно есть, но его никогда не хватает. Чего именно? Ну, например, времени, свободного времени или ума, мозгов. Поэтому философ - это не тот, у кого "много мозгов" или "ума палата", но, напротив, тот, у кого мозгов нет и их не купишь, не займешь, или у кого ума не палата, а лукошко или только ложка.
Вот почему философы любят мудрецов, у них пытаются найти то в избытке, что у самих себя "кот наплакал". Они по капле выдавливают из себя мысль и вот этому безмерно радуются, - радуются тому, что стремится к бесконечно малой величине. Вот подумают и вроде появилась не плохая и даже хорошая мысль, а присмотрятся внимательнее и оказывается, что "гора родила мышь".
Именно в таком виде, в таком качестве представляется публикой, то бишь, народом, философ, как тот, кто занимается философией, то есть, имеет задумчивый вид. Он любуется тем, что никак не возьмет в толк, созерцает мудрость. Здесь он мудрит, хитрит, обмануть хочет. Они ничем не хочет конкретно заниматься, работать руками или, хотя бы, головой, считать деньги, "зашибать или считать деньгу". За это его осуждают простые люди. Видно, он не простой, а хитрый, хочет ничего не делать и жить хорошо. Жить хорошо - это все иметь, то есть, иметь то, что нужно человеку для счастья. И что иметь то? То, что есть у других, а у тебя нет. Это что? Ум. У тебя нет ума и ты его ищешь у других, у тех, кто может им поделится.
Но кто из людей будет делиться тем, что он имеет бесплатно? Никто. Что с философа взять? Нечего, кроме слов. Это болтун. Так чаще всего представляют люди успешных философов, которые продают, торгуют своими словами. Это те философы, которые добились своего, стали софистами, мудрецами. Они все знают, знают на словах и ничего, кроме этого, не умеют делать. Правы ли люди в том, кто такие философы? Конечно, нет. Это не философы, а софисты или те, кто перепутал «софию» с софистом в качестве философиста. София - это не слова и не дела, а мысли. Философ не говорит, как софист, уверяя всех, каждого встречного и поперечного, с кем спорит о том, кто прав, у кого больше прав на мудрость в качестве знания (они думают, что чем больше знаешь, тем ближе к истине, держишь ее за хвост), он молчит и думает, медитирует, созерцает.
И что он созерцает? Ну, конечно, истину, о которой и сказать нечего, - настолько все понятно и слова лишние. Эта медитация и есть
