Таким образом, вышеупомянутая проблема имеет не научно познаваемое и даже не философски осмысленное, но только богословское решение веры, а не знание и мысли. Знание отрезвляет, мысль вдохновляет, а вера утешает человека в страдании, напоминающем человеку о его смерти. В то, что человек бессмертен можно только верить, не зная этого наверняка и не находя в этом большого смысла. Смысл в бессмертной жизни есть только для бога, но отнюдь не для человека. Если есть бог, то он бессмертен. Человек смертен и нет никаких ни видимых, фактических, ни мысленных оснований для его бессмертия. Другое дело, все ли в человеке от самого человека и от его природы, естества? Может быть, в нем есть нечто от бога, сверхъестественной природы. Есть и это очевидно для ума, умозрительно. Правда, это не нечто, а некто, кто есть в человеке. Это Я Оно бессмертно. Это я знаю по себе, хотя я не есть человек, а призрак сознания автора.
Правда, в прошлом столетии был такой психологически, душевно настроенный философский автор, который говорил о некое философской вере. Не совсем понятно, что он имел в виду, когда так выражался. Может быть, он имел в виду настолько отвлеченную от фактов мысль, которую можно принимать «за чистую монету» (достоинством в сто талеров) только в качестве мысли? Как тут не вспомнить Канта с его сто талерами в голове, а не в кошельке. Но твое собственное переживание (аффект) личного существования твоя экзистенция фактичная, но не является никому, кроме тебя. Она не сообщается другим. Другой не может пережить ее за тебя; он может пережить только за себя. Может быть, это переживание философский автор, имя которого, как вы уже догадались, знающий читатель, Карл Ясперс, называет философской верой? Да, это вера. Но почему она философская? Потому что ты переживаешь собственное существование в фактической (реальной) пограничной ситуации наедине с богом с полным сознанием себя, как Я. Так ты это или бог переживает себя в качестве Я, находясь в твоем положении? Так это думает не бог, а ты, читатель. Бог не думает – он вечно существует. Ты же думаешь о вечности, как о том, что доступно тебе в мысли. Это твоя философская вера.
Одним из таких философских верующих был литературный герой Федора Достоевского – Иван Карамазов. Ему как своему предшественнику я посвятил небольшой очерк, с содержанием которого готов теперь на этих страницах поделиться с вами, любезный читатель.
Черт Ивана Карамазова
Прежде, чем я поведу речь о черте, который являлся Ивану Карамазову, нельзя не сказать несколько слов о самом Иване Карамазове, как главном действующем лице последнего романа Федора Достоевского. Я думаю, что этот роман, по преимуществу философский, более других его произведений побуждает меня думать, как только я открываю роман. И прежде всех прочих героев, населяющих его страницы, именно Иван Карамазов, привлекает мое пристальное внимание. Его образ тревожит мое сознание и заставляет с ним спорить. Для меня диким является сравнение самим Федором Достоевским со слов его последней жены Анны, в девичестве Сниткиной (Снитко), Ивана Карамазова с философом Вл. Соловьевым, имевшим вполне библейскую внешность. Ну, никоим образом этот литературный герой Достоевского, как его описывает писатель, не напоминает Соловьева ни своей внешностью, ни тем более своим умонастроением. Положим мне, как призраку, нет никакого дела до того, как выглядел Иван Карамазов, но все же, для приличия (что за блажь такая, эти приличия, для постороннего или даже потустороннего, каким я полагаю себя), следует дать вам, уважаемый читатель, мое понимание этого образа мысли писателя. Иван Карамазов является одним из творений гения Достоевского. Достоевский гениален, как писатель. Он отлично описал то, как думает сам, когда находится в образе философа. Поэтому Иван Карамазов является образом не философа Соловьева, но писателя Достоевского. Только Иван Карамазов не пишет, а думает так, как думает сам писатель, когда входит в образ философа. Вот почему Иван Карамазов напоминает не Владимира Соловьева, а Федора Достоевского.
Конечно, как это бывает в обществе, так в романе Достоевского, думает не только средний брат семейства Карамазовых, но и прочие братья, как младший единокровный брат, Алексей Карамазов, так и старший брат, Дмитрий Карамазов, склонный более к чувству и страсти, к решительному действию, нежели к отвлеченной мысли. Думает и незаконнорожденный брат Павел Федорович Смердяков (правда, думает пошло), который находится в качестве слуги при своем пожилом отце, Федоре Павловиче Карамазове, либеральном помещике, который сколотил свое богатство на приданом первой жены и преумножил оное благодаря ростовщичеству. Отец семейства не лишен ума и отличается довольно «едкой проницательностью» прагматика-реалиста, умением на все посмотреть с шутовской стороны и опошлить любую высокую идею, которой «болеет» его средний сын. Если Алексей «видит сердцем» и реагирует на «свинцовые мерзости жизни», смущенно потупив очи, как манерный послушник, и незаслуженно не осуждает, а благодушно прощает, пытаюсь выдержать дистанцию из романтических, шиллеровских (сентиментальных) соображений, то Иван Карамазов не просто рационально рассуждает, так сказать, «резонирует» (у него есть свои резоны), но и вслух размышляет, беседуя со своим братом. От вопросов отца о бессмертии и бытии бога он отделывается скептическими фразами, соразмерными умонастроению старшего Карамазова.
Именно своему брату, расчувствовавшись после скандала с прежней любовью, такой же гордой, как и он, Катериной Ивановной Верховцевой, Иван признается, сидя в трактире, в сцене «Великий Инквизитор» в пятой книге “Pro et Contra”, в своей экзистенциальной идее бесценной слезы ребенка, из-за которой он мира, сотворенного богом, не принимает и почтительным образом возвращает богу входной билет в рай, где восседают в согласии и любви палач и мать его жертвы, все простившая во искупление грехов. Иван так взволновал Алексея своей горячечной историей о замученном ребенке, что в нем, в этом кротком монашке, разбудил дух мщения. Напоследок он рассказал брату, сочиненную им сомнительную легенду о Великом Инквизиторе. Сама эта легенда не стоит и «выеденного яйца». Не в ней суть, а в тезисе Ивана Карамазова о том, что он не бога не принимает, а мира, который он сотворил. Карамазов бунтует не против бога, а против мира, как дьявол, как Люцифер. Вот почему ему является черт, как посланец дьявола. Он своего рода русский Фауст, которому является русский же Мефистофель с ретроградной физиономией приживальщика, «известного сорта русский джентльмен, лет уже не молодых».
Важны не сами рассказанные им легенды о «Великом Инквизиторе» или о «Геологическом перевороте» и не анекдот о «Квадриллионе километров», а он сам, как образ мыслящего персонажа. Хотя какие-то мысли все же водятся в этих его устных рассказах. Одна из них та, что именно мысль о собственном бессмертие придает человеку силу жить смертной жизнью. А иначе зачем жить? Для того, чтобы просто жить? Ивану этого мало. Почему? Потому что, живя без мысли о бессмертии, человек позволит себе все, что угодно. Во тогда и наступит, так сказать, «геологический переворот», новое время – врем нового человека, не человека вообще, а человеко-бога, который окончательно, конечным образом решит свой экзистенциальный вопрос: «Зачем жить»? И как он решит этот вопрос?
Или взять тот же анекдот о квадриллионе километров. Вот идет по иному миру, а ему говорят: «Вот пройдешь квадриллион километров и придешь к вратам рая, которые тебе и откроются». Ничего себе испытание. Такая игра не стоит свеч. Лжет этот смертный поперек дороги и будет лежать из духа протеста против такого тяжелого, немыслимого испытания. Но потом устанет, встанет и пойдет. Ведь там, в ином мире нет времени, потому какая разница, - один километр или квадриллион? Возьмет и дойдет до рая и возрадуется? Вот глупость какая! Чистый анекдот, да и только.
Но самая известная притча, рассказанная Достоевским в романе устами Ивана, - это поэма о «Великом Инквизиторе». Этот инквизитор, доживший до преклонного возраста, намного старше земного Иисуса; он изведал все и на правах искушенного спрашивает вернувшегося на землю Иисуса о том, что тот здесь делает, когда он, инквизитор, знает, как сделать людей счастливыми. Он упрекает Иисуса в том, что он не воспользовался тем, чем его после крещения в пустыне искушал дьявол, от которого он спасался постом и молитвой. Это три силы, перед которыми слабы люди, - чудо, тайна и авторитет. Чудо творения жизни, хлеба насущного из подручного материала (камня в пустыне), тайна выбора и авторитет веры. Люди слабы перед материальным, которое необходимо для жизни. Но это материальное можно понимать, как реальное воплощение идеального, что недоступно идиллическому дьяволу, который не способен принять бога в качестве творца всего из ничего. Кстати, не способен на это и Иван Карамазов, как утопический идеалист.
Люди слабы и перед тайной выбора, перед свободой. Они боятся свободы за ответственность перед вытекающими из нее последствиями, которых не знают, и потому зачастую толкуют ее превратно, как произвол. Быть избранным – это отдавать себе отчет в очевидном, - в том, что следует из акта выбора самого тебя. Эту тайну никто не знает, кроме тебя. Поэтому не вводи в искушение бога спасать тебя от глупости.
И последнее перед чем люди проявляют слабость - перед кем требуется
