успокаивался, — был такой действительный статский советник, Александр Григорьевич Лопатин, губернатор Смоленский во второй половине ХIX века… Добрую память о себе оставил. Да вот вроде и все.
Судя по лицам находящихся в кабинете людей, особенно местного начальника Кожевникова, необходимость в услугах профессора отпала. Они явно они рассчитывали на нечто большее, и Кривицкий даже неуклюже развел руками, мол чем смог, тем помог.
— Благодарю вас, профессор. Николай Иванович, проводите товарища Кривицкого, да возвращайтесь, есть у нас новости, по-нашему… вопросу. — старик уже отвернулся к столу, явно выбросив местного историка из головы.
Неожиданно для себя самого, Кривицкий уже направлявшийся в сопровождении начальника Смоленского КГБ, к двери, остановился. Откуда-только взялась, смелось и решительность:
— Простите, товарищ! Не смею настаивать больше, узнать что-то запретное, но прошу быть ко мне снисходительным, как к ученому, отдавшему многие годы предмету своего интереса. Что-то мне подсказывает, что мы с вами практически коллеги. В чем я не прав?
По лицу генерала Кожевникова, видно было, что он не понял вопроса, а вот трое незнакомых военных как раз сразу уловили суть. Тот, что был низенький и чуть полноватый, одобрительно кивнул, глядя на профессора, а красавчик с усиками даже негромко сказал:
— Молодец старикашка.
Их главный лысый старик повернулся к Кривицкому и пристально посмотрел ему в лицо.
— Ну что же… Вы действительно заслуживаете это знать. Ваша беда в том, что ученые, подобные вам, слишком консервативны. Вы знаете, что такое шоры?
Профессора был озадачен:
— Э-э-э… если вы о предмете конской упряжи, то знаю…
— Да, именно об этом. Шоры ограничивают зрение лошади, не позволяют ей отвлекаться на посторонние предметы, позволяют оставаться ей уравновешенной и спокойной. А в вашем случае роль этих шор играют так называемые исторические догмы. Вам вбили в голову, что чего-то не может быть, потому что быть не может. А тем временем, огромный мир остается вами непознанным из-за этой зашоренности. Вы просто не видите его. Вам, и подобным вам кабинетным сидельцам, в голову даже не приходит сомневаться во многих вещах. Например, в том, что пирамиды на плато Гизы в Египте построены рабами с использованием медных инструментов как усыпальницы для своих фараонов, и история человеческой цивилизации с трудом насчитывает три или четыре тысячи лет до нашей эры и начинается с Шумеров. И отчего, — скажите уж мне, вы, профессиональный историк, — человечество, вступившее в наше тысячелетие с копьями и луком со стрелами, к его концу обладает ядерным оружием? Сколько люди пользуются луком, а? Скажем так, тридцать или сорок тысяч лет. Ведь предыдущие тысячелетия люди оставались все с теми же копьями и луками. Ну разве что додумывались менять на них наконечники, с костяных и каменных на бронзовые, а потом на железные? В наше тысячелетие человечество так же встретило с этим, признаю, довольно эффективным оружием убийства, но к концу тысячелетия, появилось ядерное оружие, способное убивать миллионы одним нажатием кнопки. Что, судя по вашему лицу, вы этим вопросом просто не задавались? А вы попробуйте!
Человечество как современный вид по общепринятой версии существует всего десятки тысяч лет. Возраст цивилизации исчисляется жалкими тысячами, ну а современной высокотехнологичной цивилизации от силы сто пятьдесят-двести лет. Когда же мы изучаем геологическую историю Земли, мы имеем дело с десятками и сотнями миллионов лет, таким образом, получается, что срок существования гипотетической доисторической цивилизации ничтожен и проскочить его — проще простого. Кто может реально опровергнуть версию, что, ну, скажем… в силурийском периоде более 400 миллионов лет назад, не существовала на Земле другая цивилизация? Он длился 25 миллионов лет. Сколько цивилизаций могло возникнуть и погибнуть за это время? Иных цивилизаций, в которых господствовал совсем не человек, а скажем рептилии.
Стоит вам скинуть эти шоры и очистить голову от догм, как информация сама хлынет вам в голову неудержимым потоком. Только… прежде задайте себе вопрос, нужно ли это вам. Не зря царю Соломону приписывают слова:
— И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это — томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.
Я сказал. И вижу, вы профессор, меня поняли. Прощайте!
****
Кожевников «сдал» заметно ошалевшего профессора Кривицкого в дежурную часть. Распорядился, чтобы его отвезли домой и вернулся к Дубровину минут через пятнадцать. Когда он вошел, Миша и Гриша сосредоточенно шуршали бумагами, стоя по разные стороны большого стола. Полковник, сложив руки на груди, смотрел в окно и даже не обернулся, когда хлопнула дверь.
— Что, товарищи, зря выходит профессора с его дачки вытащили? Не особо он помог в нашем деле? — ни к кому конкретно не обращаясь, спросил Кожевников.
— Отчего же, зря, — отвернулся от окна Дубровин, — как раз то, что он него требовалось, он рассказал. На кое какие мысли меня навел.
— Ты, Павел Петрович, еще скажи, что тот деревенский Лопатин, из благородных, от самого Смоленского губернатора, родом! — усмехнулся генерал.
— Полно язвить, Николай, конечно к губернатору наш Лопатин, отношения никакого не имеет. Однофамилец, не более. А вот про места силы, что на островах и берегах рек, тут здравое зерно может быть.
— Так там же болота гиблые кругом, и Кривицкий этот ясно сказал, что болото из реки и озер образуется за многие тысячи лет. Какие еще там — места силы? — Кожевников даже поморщился от недоумения.
— Хм… на тебе, товарищ генерал-майор. Те же шоры, что у лошади и у вашего Смоленского профессора! Тебе-то простительно. Как разведчик ты толковый, а в остальном с тебя и спросу нет. Но тут такое дело… Есть такое собрание древних текстов Авеста. Очень древнее. Там кроме прочего упоминается Ариана Ваэджа — прародина древних ариев. И находилась эта страна далеко на севере. Как раз в свое время с Барченко в тех местах и искал остатки ее. Рассказывал я тебе немного об этом. Арии, представители последней белой расы, создали свою цивилизацию в Арктиде, это материк, существовавший ранее в Северном, тогда еще не Ледовитом океане.
Северный полюс находился в те времена на севере полуострова Лабрадор. Это территория современной Канады, так что в Арктиде был довольно-таки умеренный климат, а на современной территории России были тропики. Умеренный климат был и в Антарктиде.
— Помню, как не помнить, рассказывал, но то в Карелии, Лапландии и на Мурмане, а у нас тут все же европейская часть.
— Я и не утверждаю, что тут центр Арианы. Но империя эта, Коля, как спрут щупальца, форпосты свои раскидывала далеко. А вдруг… и тут что-то было. А времени прошло с тех пор, намного больше, чем нужно, чтобы из реки или озера болото образовалось. Так-то! Это, конечно, домыслы, не более, но в нашем случае и это уже что-то.
— Павел Петрович, оставь эти домыслы и догадки на потом. Что там у тебя накопали ребята? Не томи! — генерал нетерпеливо посмотрел на людей Дубровина.
Старик, хитро прищурившись глянул на Кожевникова и широким жестом указал на стол.
— Не терпится? Оно и верно. Понимаю тебя, понимаю… а ведь ты не верил, что мои бойцы что-то нароют в твоей бумажной помойке. Ну сейчас, сейчас, не злись.
Они подошли к столу, оба аналитика Дубровина выжидающе посмотрели на начальника. Тот кивнул, докладывайте, мол.
Старший прапорщик Забелин придвинул к генералу большую стопку бумаг, потом еще примерно такую же, и еще. Затем положил рядом уже заметно меньшую горку рапортов. И чуть в стороне оставил совсем маленькую кучку бумаг. Кожевников посмотрел ему в лицо и вздрогнул, какие странные глаза…
— Товарищ-генерал, — начал прапорщик, — при разработке предоставленного материала с помощью наших не раз проверенных алгоритмов мы разделили оперативную информацию Смоленского Управления, поступившую после введения в действие мероприятий, по плану «Особой важности» на три неравные части. Самая большая, — категории «0», эта, — он указал на одну стопку поменьше, — по категории «Z» и, наконец, то, что можно охарактеризовать как категорию «Альфа».
Кожевников непонимающе перевел взгляд с Забелина на полковника:
— А теперь еще раз и по-человечески!
— Все просто, Николай, вот эту груду, — Дубровин указал на три большие стопки исписанных листов, — можно смело передать в ваши сортиры, вытирать задницы. Как раз три стопки, на все три этажа хватит. Иными словами, полная чушь, не имеющая ничего ценного. Вот эта писанина, в четыре раза поменьше, уже может тебе пригодится. По ряду признаков тут прослеживается оперативный интерес, связанный с иностранной агентурой. Да, не делай такие круглые глаза, похоже, большая часть иностранных разведок, забросив все иные дела по Союзу, начала проявлять интерес, что там новенького в Смоленске. Что интересно, тут похоже не только ЦРУ и их союзников ушки торчат, что и так ожидаемо, но и наших «друзей» из Польши и, не поверишь, из Румынии. Казалось бы, голожопой Румынии, оно зачем… Но факт, дорогой наш брат, Николае Чаушеску, вот очень интерес к твоей вотчине проявляет. Поручи своим орлам взять на контроль. Можно поднять серьезную дичь, в иное время за такое орден гарантирован. А вот эти листочки, — полковник взял со стола то, что, судя по всему было категорией «Альфа», — и есть искомая иголка в стоге сена.
Глава 25. Возвращение в Чернево
От общежития они отъехали не сразу. Мотоцикл резво откликнулся на толчок стартера и бодро затарахтел, но потом чихнул и заглох. Горохов чертыхнулся и нагнулся, что-то в темноте поправляя.
— Ты как? — спросил Юрий, — ведь часа три ехал, устал. Может, давая я поведу? Уж с мотоциклом-то я точно справлюсь.
— Сиди уж… — ответил тот и добавил, — три с половиной… до Смоленска.
Мотоцикл, и правда, после следующего раза вновь завелся и уже не глох.
— Бензин на заправках говно! — перекрикивая треск двигателя, выкрикнул Сергей, застегивая под подбородком ремешок белой каски, — чуть ли не каждую неделю карбюратор чищу! Наконец, он выжал сцепление, и мотоцикл рывком тронулся с места.
Маша сидела в мотоциклетной коляске, нахохлившись, как воробей на ветке в промозглом ноябре. Она натянула на голову белый шлем и куртку Сергея, казавшуюся просто безразмерной, но оказавшейся теплой. А ночная прохлада давала о себе, напоминая, что лето уже на исходе. Девушка, закусив губу, смотрела направо в ночную мглу, щурясь от встречного ветра. Чувствовала она себя дурой полной. Все события после приезда к отцу на каникулы и знакомства с Кудашевым, представлялись ей сейчас какой-то непонятной чехардой с странностями, недомолвками, страстями, а сейчас и вовсе каким-то паническим, ночным бегством. Причем, чем больше она думала о происходящем, тем более казалось ей, будто все вокруг, и папа, и Сергей, и Ленка, знают, что-то недоступное ей. Хотя, пожалуй, Ленка вряд ли. Подругу она слишком хорошо знала. Та не удержалась бы и выболтала подруге все. Не зря Маша знала такие секреты подруги, о которых даже любимый муж не догадывался. Особенно любимый муж! Но
