или поздно надоедливую колючку выдирают с корнем, коль сама не отвалится. Так и дед, хорошо, что он ушел достойно, худо, когда его привлекли бы к ответу, растоптав в прах. Ну да и бес с ним... — незлобно заключил воевода. — Сгинула душа языческая без покаяния, все одно гореть ей в аду... Пусть до срока тешится, что избежала позорного кострища на земле. Будет тебе печалится, иноче, было бы о ком. Жил Кологривище по-волчьи и помер не по-людски. Не Господь его прибрал, а сатана уволок!
Надо сказать, что невзыскательная логика дружинника укрепила меня — ибо не стоит горевать о том, чего не имел, и плакаться о тех, кого не любил.
А кроме того, я был рад твердому плечу дядьки Назара. Ведь я не всамделишный, не прирожденный старшина, командовать людьми для меня докука — суетный и нервный труд. Злопыхатели, не изведавшие начальничьего ярма — из зависти, а то и по дурости за благодать считают право повелевать другими, вкушая их покорность и раболепие; и полагают, как сладко иметь волю вязать и судить по своему усмотрению. Истинно, глупец, а то и подлый скот, кто так рассуждает. Но уж совсем отвратительно, когда человек подобного образа мыслей приобретает верх над людьми. К несчастью, у нас такая гнусность стала правилом.
Низкие натуры не мытьем, так катаньем пробиваются вверх и без меры плодят мздоимство, кумовство и прочее бесчестие. Настоящая беда, что властители наши не научены отличать людей честных и праведных от корыстолюбых и подлых. Совсем не различают делячества от деятельной натуры, лизоблюдства от преданности, жлобства, от природной простоты. Неужели так и будет царить на Руси самодурство, неправда будет изгаляться над нуждой, сытый не разуметь голодного?..
Извечная проблема мирозданья — противостояние добра и зла, света и тьмы, Бога и Сатаны. Почему добро, будучи благодатным, как правило, бессильно? Почему зло, столь очевидное всем — торжествует? Зачем порок попирает нравственность? Отчего живем не по-христиански? И как так: говорим одно, думает другое, а поступаем совсем иначе? Где она — правда? Кто сможет и должен рассудить?..
Я, монах по самой сути своей, обязан знать тот ответ. Да только, думается мне: никто его не знает. Почему Творец всеблагой допустил в мир зло? Почему Бог вседержитель терпит Диавола и слуг его? Почему именем Всевышнего зачастую творятся не Божьи дела, а от лица Господня вещают не праведники, а злостные грешники?
В тысячный раз ощущаю в душе тошнотворный холодок от каверзных мыслей. Умом понимаю: то бес искушает меня, натравливая дух мой супротив Господа, тщится подвигнуть меня в ропот, поколебать веру, расшатывая разум. Вот он, корень всякой ереси!..
Так что же получается?.. Допустим, Сатана, являясь созданием Божьим, первоначально возник как чистый ангел, потом в силу надменного высокомерия был низвергнут Господом в ад. Но все равно из-за своеволия не прекратил творить зла. Всеведущий Бог не мог не знать такого поворота событий и уж конечно, будучи всемогущ, сумел бы пресечь бесчинство восставшего ангела. Но коль этого не произошло, не сомневаясь во всеблагости Господней, можно предположить, что Дьявол нужен и выполняет возложенную на него миссию. Таким образом, не извращенный софистикой разум приходит к мысли, коль Бог вездесущ, то он присутствует в Дьяволе, а значит, несет ответственность за зло, исходящее от Сатаны. Получается абсолютно неприемлемый христианскому духу вывод, что Бог источник и добра, и зла. Возникает настоятельная потребность осмысления суетных раздумий, чреватых неверием.
Более трех веков назад некий монах (1), следуя учению Блаженного Августина (2), сформировал крайне спорное учение, согласно которому одним людям обеспечено спасение в раю, другим заведомо уготована гиена огненная. На адские муки они осуждены за заранее предопределенные провинности. Так заповедано Богом в силу его всеведения, все предрешено раз и навсегда. Но тогда нет смысла стараться ради спасения — можно творить любые безобразия, коль они и так предопределены.
В ходе возникшей полемики Эригена (3) заявил, что в мире вообще нет зла. По философу — зло есть отсутствие бытия. Он предлагал принимать очевидное зло за добро, так как Бог зла не творит. Противостояние добра и зла, таким образом, устранялась из богословия, но вместе с тем исчезала и всяческая мораль.
Заумь Эригены была осуждена на соборе в Балансе (4). Ее квалифицировали как тезисы Дьявола, а не истины веры. Постичь разумом проблему добра и зла римской церкви не удалось. Опять восторжествовало учение Пелагия (5) о спасении путем совершения добрых дел. Оно единственное несло христианскую мораль и обещало хоть какой-то порядок в головах.
Ересиархи всех мастей, уповая на извращенный ум, тщатся постичь замысел Всевышнего. Но скудны их мысли и образы, происходит подмена понятий, возникает путаница. Кого считать создателем нашего мира? Кто олицетворяет настоящее зло? Кто таков библейский Яхве и кто таков Люцифер? Вот истоки ереси: павликан, богомилов, патаренов и катар. Впрочем, неподходящее время для обсуждения столь важных и отнюдь не терпящих суеты вопросов. Пора отправляться в обратный путь, кажется, уже девятый час на исходе...
Коварно схождение с каменистого крутояра. Того и гляди сорвешься по осыпи вниз, переломаешь руки-ноги. Или, того хлеще, расколешь голову, словно зрелый арбуз. Но все же возвращение с удачного промысла чрезвычайно отрадно. Радостные, словно ребятня, скользили мы на пружинящих ногах по откосу, стараясь не набрать излишней скорости, дабы не посшибать друг друга. Кое-кому довелось собственным задом проехать по гравию, что все же лучше, нежели кувырнуться вверх ногами. Слава Богу, до большой крови не дошло. По завершению схождения, соизмерив крутояр с высотой окрестных сосен, стало чудно, что спуск занял совсем мало времени.
Больше всех, конечно, обрадовался послушник Акимка. Он сердечный, облобызал каждого из нас, будто мы вернулись из дальних странствий. Хотя как сказать — могли и не вернуться... Волхв Кологрив, исчерпав жизненную стезю, наглядный тому пример. Правда, сгинул он по собственной воле, но какая разница, был человек и нет его... Аким, стремясь оправдать свое невольное тунеядство, взялся нести ларец с сокровищем. Перекинув мешок за плечо, ребячливо заметил: «Уж больно легка Ярославья похоронка».
Наивный мальчишка, сам того не ведая, высказал общее мнение о пустячности клада Осмомысла. Впрочем, я изначально знал, что о сокровищах и речи не могло быть, еще художник Афанасий предупреждал в шифрованном послании: «В кладе не злато, а важная реликвия».
Вдвойне печально, коль та заповедная реликвия окажется никому не нужной, значит, напрасны наши усилья. Впрочем, рано понуро вешать голову: что бы ни было в ларце, нам повезло отыскать его. А тот, кто прятал, надеялся, что сундучок не найдут, — посему и рвал карту, и хоронил обрывки, оттого и устраивал волчьи ямы в пещере, тщась не подпустить чужака к кладу.
Таким образом, одной тайной на земле стало меньше... Мне, грешному, видится, что любое сокрытие: добра, зла ли — плодит лишь новое лихо. Ведь не зря заповедано в конце всего сущего: «И станет всякое тайное — явным!»
Исподволь в душе вызрело убеждение, что труд наш не напрасен и обязательно послужит во благо, хотя бы в том, что исчезнут глупые пересуды по поводу клада Осмомысла. И то дело...
И окрыленный такой мыслей, направил я нашу кавалькаду вниз, в заповедную долину языческих святилищ. Товарищи мои дружно поспешали за мной. Даже инок Зосима скакал как заправский наездник, толи навострился править лошадью, толи его савраска взялась за ум. Одно я ощутил: все хотели как можно скорей покинуть тлетворно красочную, походящую на кладбище долину.
Замечу между прочим: мне больше не довелось побывать здесь, и я не сожалел о том. Но в последующей жизни то урочище часто возникало в кошмарных снах, принимая вид, далекий от былой реальности. Бывало, носится в гнетущем тумане один лишь символ ее, обозначая чужой и непонятый мир, порой до ужаса страшный, а случалось и чарующе притягательный. Я понимаю, что это позывы времен давно минувших, но я не желаю возвращения в те дни.
Мы поравнялись с отвесной стеной, границей двух миров. Юркнули в скальные врата и оказались в сыром мраке неприветливого ущелья. Но оно не устрашало нас, ибо мы знали, что тьма преходяща. Начался подъем по тропе вверх, и вскоре ширящийся купол неба вдохнул нас в себя. Взобравшись на яйло (6), нам бы залюбоваться дивной панорамой: воздух прозрачен и свеж, осеннее светило, клонясь к западу, щедро озаряя все округ, превратило величественный горный пейзаж в настоящий гимн создателю. Но нам не до природных красот, не мешкая, мы спустились к окаменелым останкам издохшего дракона.
Слава Богу, горы остались позади...
Теперь только настегивай коня плеткой и через час будем дома. Скорей, скорей в обитель!.. И нет зазорного в том, что нам хочется под ее материнский кров, право, приютивший нас монастырь стал нашим домом — родным и желанным.
Примечания:
1. Монах — монах Готшальк из Орбе (803–868), проповедовал учение о предопределении.
2. Августин — Августин Блаженный Аврелий (354–430), епископ гиппонский (Северная Африка), христианский теолог и церковный деятель.
3. Эригена — Иоганн Скот Эриугена (810–877), средневековый шотландский философ-неоплатоник, в XIII в. идеи Э. были осуждены как еретические.
4. Собор в Балансе — поместный собор в Балансе 855 г.
5. Пелагий — Пелагий (ок. 360 — после 418), христианский монах, теолог, учение которого осуждено как еретическое.
6. Яйло — плоская вершина горы.
Глава 10
В которой ведутся тщетные поиски бежавших скрипторных старцев
С чувством всецело исполненного долга ступили мы в пределы обители. Впрочем, скрытность задания не позволяла нам надеяться на триумфальную встречу. Прихватив мешок с обретенным ларцом, не чуя под собой ног, я устремился к Андрею Ростиславичу. Влетев в гостевую половину, стремительно взмыв по лестнице, рванул дверную створку. Заперто! Настойчиво постучал — в ответ молчание... На резкий стук объявился черноризец и добродушно объяснил, что боярин Андрей ушел в библиотеку. Я обрадовался исцелению боярина и поспешил по указанному адресу.
Обитатели скриптория, прежде радушные и компанейские, встретили меня натянутой тишиной, вели себя подчеркнуто отчужденно, хотя я подметил, что мой заплечный мешок их явно заинтриговал. Я осведомился: «Что случилось?» — иноки, сотворив пресные физиономии, отстраненно пожимали плечами. С досады плюнув на молчунов, я решительно отворил дверь книгохранилища.
Первым, с кем я столкнулся, был тиун Чурила. Он то и рассказал мне о загадочном исчезновении ученых старцев и о взломе особой кладовой. Поиски иеромонахов оказались безуспешны, и теперь игумен собирается вскрыть саркофаг с запечатанными адскими книгами. На мой недоуменный вопрос: «Зачем лезть в сундук, неужели Аполлинарий сидит в нем?» — тиун кратко пояснил, поглаживая бороденку:
— Да, нет — под
