какие-то потаенные рукописи...
Стали думать вместе.
Тут, выполняя задание игумена, вспотев от усердия, явился рубрикатор Макарий, он доложил о подозрительном поведении скрипторных старцев. На неискушенный взгляд стороннего наблюдателя, почтенные иноки занимались обычным делом. Однако дотошный чернец усмотрел в их поступках явное противоречие. Так, отец-библиотекарь, спровадив помощника Селивания якобы по делам, поспешно взялся подтаскивать двум другим старцам обильный рукописный материал. Разобрать обличье пергаментов, не говоря уж об их содержимом, извертевшийся Макарий не сумел. Между тем Даниил и Феофил, абсолютно не вникая в тексты, занимались разбором принесенных рукописей, раскладывая их в необъяснимом порядке. Они перемежали листы, доставленные Аполлинарием, листами, хранимыми в отсеках столов. Чужому человеку было невозможно уяснить сути той работы. Однако стреляный рубрикатор догадался, что старцы составляли во едино расшитые ранее своды, дополняя их тексты комментарием или построчным переводом.
Настоятель и боярин Андрей согласились с доводами Макария и, не долго раздумывая, двинулись в скрипторий.
По дороге рассерженный игумен заявил Андрею Ростиславичу, что его терпение все же лопнуло — воистину, пора старцев призвать к ответу. Без сомнения, они пытаются замести следы, следует скорей положить предел их бесчинству. Хватит лицемеру Аполлинарию помыкать доброй волей игумена, настало время спросить с гордецов по всей строгости!..
Боярин был удовлетворен, наконец-то устами Парфения заговорил настоящий соратник, к тому же взявший кнут в свои руки.
Войдя в сени скриптория, они нос к носу столкнулись с растерянным Селиванием. Будучи человеком забитым и робким, монашек при одном виде начальства стал ущербно заикаться. Стоило немалого труда выявить причину его озадаченности.
Как оказалось, отец-библиотекарь весь день помыкал им, давая никчемные и нелепые поручения. Исполнив очередную прихоть, добросовестный Селиваний вознамерился отчитаться, да вот незадача, библиотекарь куда-то запропастился, не было на месте и его сотоварищей Феофила с Даниилом.
Расположив к себе черноризца, боярин разведал, что Аполлинарий еще поутру заказал два заправленных подзавяз светильника. Ростиславич сразу скумекал, зачем потребовался огонь, помнится, мы немало издержали лампового елея, плутая по монастырским подземельям.
Скрипторий встретил начальство полным безмолвием. Книжная братия: и переписчики, и компиляторы, и переплетчики — потупив очи долу, как невольные пособники дурного дела, заняли выжидательную позицию. Их отстраненный вид говорил: «Нам безразличны ваши заботы, делайте свое дело и уходите быстрей».
Подобное нерадение к персоне настоятеля можно расценить двояко. Первое: это естественное нежелание иноков, привыкших к покойной и размеренной жизни, участвовать в перипетиях непонятной им свары. Второе: из-за непрестанно вершимых убийств монахами попросту овладел страх, подчас любая попытка вмешательства в чужие дела чревата бедой. Когда даже почтенные люди низвергнуты во прах, самое разумное — отсидеться в сторонке.
На вопрос игумена: «Где библиотекарь и отцы-летописцы?» — чернецы, недоуменно пожав плечами, сказались несведущими. Скорее всего, братия не кривила душой. В самом деле, какой резон пропавшим старцам разглашать место своего укрытия, коль решили надежно спрятаться...
Но отец Парфений не думал отступать, он проявил должную настойчивость. Общими усилиями книжному сообществу удалось воссоздать последовательность событий, предстоящих исчезновению библиотекаря и его товарищей. Действительно, где-то с пятого часа Феофил и Даниил под надзором Аполлинария занимались компоновкой разрозненных рукописей, собрав пергаменты, они втроем уединились в библиотеке, пробыли там с полчаса. По возвращению Феофил и Даниил с каменными лицами стали наводить порядок на столах и потом, не известив о намерениях, молча покинули скрипторий.
Следуя заведенному порядку, иноки не могли входить в библиотеку по собственной воле, тем паче там еще (якобы) пребывал хранитель. И лишь вернувшийся Селиваний в поисках Аполлинария возбудил всеобщую тревогу.
Сам же Селиваний поначалу предположил, что Аполлинарий затворился в тайной комнате и не слышит зова помощника. Тогда чернец настойчиво постучал в полки с арамейскими письменами, громко окликнул отца хранителя, но тщетно. Развернув шкаф на петлях, обнажив потайную дверцу, он громко забарабанил по ней. Приложился ухом к замочной скважине, полное безмолвие. Одно из двух: или старец отдал богу душу, или его там нет. Встревоженный Селиваний кинулся на поиски иеромонахов Феофила и Данила. Сделай то минутой раньше, он неизбежно бы разминулся с игуменом и боярином Андреем.
Предприняли повторную безуспешную попытку достучаться до Аполлинария. Библиотекарь молчал как рыба. Как потом рассказывал рубрикатор Макарий: боярин Андрей столь неистово ударял рукоятью кинжала по окованной двери, что от этого грома у зажухших в скриптории чернецов ажник уши заложило. Более ничего не оставалось, как отрядить посыльных на поиски исчезнувших старцев. Ни Парфений, ни боярин уже не сомневались, что придется взламывать дверь особой кладовой.
Закралось естественное подозрение: уж не содеял ли Аполлинарий чего ужасного с собой, хотя нельзя столь непристойно думать о православном иеромонахе... А с другой стороны, как посмотреть...
Всякий грех на то он и грех, что никто не избавлен от его цепких объятий. Однако и умалять его нельзя, и уж тем более оправдывать, а тем паче соизмерять прегрешения по мере их тяжести. Казалось бы, к каждому проступку есть свое мерило. Но не дано нам судить о бремени содеянного — по сути, вещи, недоступной разуму смертных. Да и нет в природе таких весов. Иной самый закоренелый злодей, но прощен — другой лишь помыслил плохо, а вторгнут в геенну.
К поиску пропавших книжников подключилась стража, решили обшарить подземелье. Пустяшное с виду дело приняло нешуточный оборот. Опять в монастыре стала нагнетаться нервозность, вновь возникло предчувствие чего-то недопустимого и ужасного. Напасть, да и только!
Игумен и боярин чуть не повздорили из-за того, каким образом вскрывать замкнутую изнутри дверь «святая святых» хранилища. Но разум восторжествовал. Вызвали плотника с молотком, зубилом и долотами. Смерд, степенно покумекав, чинно поплевав на руки, стал размеренно, с роздыхом выдалбливать отверстие. Вначале вырубил дыру в железной накладке, доска же поддалась гораздо легче. И вот долото проскочило навылет. Вставив крюк, плотник изловчился и провернул засов. Дверца со скрипом распахнулась.
Камора встретила взломщиков зловещей пустотой. Очевидно, Аполлинарий, закрывшись, ушел через потайной ход. Высветили все закоулки кладовой, надеясь обнаружить укромный лаз или люк. Стали простукивать дощатый потолок игуменским посохом. Убедясь, что верхами Аполлинарию не уйти, обратили пристальные взоры на ладно вымощенный каменный пол. Плотно подогнанные известковые блоки были неколебимы. Приблизив огонь вплотную, стали наблюдать колебание пламени, однако свежей щели не обнаружили.
Потом обратили внимание на зловещий «царский» сундук. В его недрах, как известно, хранилось адовы книги, запечатанные митрополичьим перстнем. Попытка сдвинуть саркофаг с места оказалась неудачной. Куда уж там тщедушным старичкам... Андрей Ростиславич внимательно вгляделся в восковые печати на запорах и потрясенно вскрикнул. Он рассмотрел, что оттиски, будучи срезаны, опять ловко примастырены на место. Присутствующие изумленно зашептались: «Неужели Аполлинарий сидит в сундуке?» Лишь боярин оказался сообразительней, он заявил: «В днище сундука вделан люк под землю».
Все-таки до чего же ушлые старцы, ишь что придумали!.. Задраили крышку сундука за Аполлинарием, проникшим в подземный склеп, приладили липовые печати, затворили дверь кладовой — вроде так и было...
Ну, держитесь. хитрющие старички! Грядет ваше неотвратимое возмездие...
Глава 9
Где, возвращаясь в монастырь, Василий от праздномыслия чуть не впал в ересь
Не благодарное дело передавать события, коих не являлся участником. Любую несообразность в изложении въедливый читатель расценит как искажение или сокрытие факта, неугодного рассказчику. Хотя тот и не помышлял вводить кого-либо в заблуждение и уж тем более дурачить доверчивых людей. Посему спешу вернуться к повествованию о приключениях, которых сам был очевидцем и прямым участником.
Радость от обретенного сокровища, захлестнув поначалу мое существо, постепенно сошла на нет. Ее омрачила выходка волхва Кологрива, чудовищным образом покинувшего нас. На протяжении всего обратного пути я невольно возвращался мыслию к последнему разговору со старцем, пытался понять резон его поступка и как-то оправдать собственную оплошность. Ведь что ни говори, но начальник в ответе за людей, вверенных ему, — никуда не годен тот главный, коль не в силах укротить самоволия подчиненных.
Возвращение по пещерным анфиладам проходило без происшествий. Подземные страхи, а тем паче тяготы, причиняемые лазанием по норам, целиком подавила страсть скорей выбраться наружу. Ни что уже не прельщало внимания. Неинтересным стал сказочный алтарь-цветок посреди каменной залы, стены и колонны которой по-прежнему сверкали мириадами искр. Не пугали бурлящие в черных провалах грозные водопады. Не леденили душу завывающие, похожие на волчью песнь шелесты воздушных струй, изрыгаемых подземными недрами. Единственное, что еще занимало наше существо, так это опасение за собственную участь — глупо, заполучив ларец с сокровищами, провалиться в тартарары, сгинуть в кромешной тьме с переломанными руками и ногами.
Как мне показалось, дорога в пещерном лабиринте заняла совсем мало времени. Благодаря общему настрою мы действовали размеренно и слаженно. Без лишних слов сверяясь с меловыми отметинами, мы чуть ли не бегом, подобно юрким ящеркам, скользили по подземной галерее, предусмотрительно огибая опасные места. И стоило впереди забрезжить небесному свету, как все завопили от радости, разом осознав конец выпавшим мучениям.
И когда в сквозном проеме появились силуэты ожидавших нас товарищей, забыв о достоинстве, я и мои спутники что было силы рванули к обетованному выходу.
Попав в дружеские объятья Назара Юрьева, я гордо похвастал обретенным ларцом. Покрутив его без всякой надежды вскрыть, Назар, пристроив мешок на спине, наконец спросил про исчезнувшего Кологрива. Я без утайки поведал дядьке необъяснимый конец волхва. К моему удивлению, воевода спокойно воспринял его погибель. Почесав в раздумье затылок, он произнес памятную фразу:
— Кудесник давным-давно пережил отпущенный ему век. Он не прижился в нашем мире, но и покорно прозябать в нем не хотел — уподобился закостенелому репью, что, укоренясь в трухлявом прошлом, норовит ужалить зацепивших его. Рано
