было голо и пусто...
Вдруг до слуха моего донесся птичий грай, взор невольно скользнул вверх. В выси небесной парила неизвестная мне большая птица...
Я пригнул голову и вошел под своды пещеры.
Примечания:
1. Иверия — Грузия
2. Понт — море (греч.), Понт Эвксинский (букв. гостеприимное море) — Черное море.
3. Давид — Давид IV Строитель (1073–1125), грузинский царь (1089) из династии Багратиони.
4. Лествица — лестница (ст. слав.)
Глава 7
В которой делаются попытки вызнать все про налетчика Дионисия, попутно заподозрены и скрипторные старцы
В то время, пока я со спутниками отыскивал клад старого Ярослава, тиун Чурила тоже не сидел сложа руки. Он, насобачась в сыскном деле, действовал решительно, без оглядок на монастырский устав. Ему удалось допросить почти всех, кто хоть как-то связан с катом Дионисием. Чтобы исключить за спиной сговор его товарищей, он поначалу велел посадить их в темницу. Разумеется, не обошлось без рукоприкладства, дружинники на острожниках вымещали обиду за увечье боярина. Оплеухи и затрещины раздавались безмерно. Самоуправство Чурилы пришлось не по нраву игумену, потому тиун во избежание разгара страстей стал по одному отпускать задержанных на волю. Опыт подсказывал ему: нельзя перегибать палку, не то сам попадешь под раздачу.
Чем дольше живет человек, тем больше у него скрытых предосудительных деяний. Вызнав те нераскаянные грехи, из любого можно вить веревки. Чурила поначалу подверг допросу людей мелких и умственно недалеких, фигур же покрупней оставил на закуску. Пуганул по полной огородников Фофана и Емелю, а также трапезного служку жида Матвейку. Выкреста того обитель, выкупив из половецкого плена, из жалости оставила у себя.
К прежде известному облику Дионисия простецы мало чего смогли добавить. Например, было весьма любопытно: с какой это стати воспитатель жировал вопреки общежительным правилам?.. Еврей Матвейка выказал убеждение, что баловня обласкивали, с намеком ткнул пальцем в потолок. Жидовин как бы невзначай проговорился, мол, Дянисий порой выполнял деликатные поручения скрипторных старцев. Какие такие задания?.. Судомойка, смекнув, что сбрехнул лишнего, пытался отвертеться. Но Чурила прижал трусливого иудея, выяснилось, что наставника использовали в качестве осведомителя. Матвейка, правда, толком не знал, кому тот был обязан доносить, ибо для посудомойки всякий едок начальник.
Итак, проходимец Дионисий раскинул ловчую сеть по обители: где хитростью, где обманом понуждал попавших впросак иноков легавить. Вот те и лезли из кожи вон: переплетчик Пахом вынюхивал в библиотеке, банщик Якимий промышлял в купальнях (оно и понятно, голый от голого секретов не замает), кашевар Прокл и судомойка Матвей исправно пробавлялись в трапезной, а Фофан с Емелькой кружили на подхвате. Дионисий же, как паук паутину, собирал в пучек полученные весточки.
Сии происки походили на заговор. За исключением банщика, отправленного в Галич, остальным наушникам могло крепко достаться на орехи.
Провонявший костяным клеем Пахомий сразу покаялся в собственных прегрешениях. Немилосердно клял себя, что пошел на поводу у перемышльского земляка. Отказать тому он не посмел, хотя и почитал за отъявленного негодяя. На вопрос, а почему не пожаловался кому следует, Пахом понуро ответил, мол, всё равно правды не добиться. Где ему, сирому, тягаться с пробивным начетчиком, тот завсегда выкрутится, а беззащитному мниху несдобровать, уж если вовсе не дать дуба...
Последняя оговорка была не случайной, Чурила, как клещ впился в безвольного переплетчика. Пахом, спасая шкуру, прямо заявил, что знал Дионисия за душегуба. А еще больший ужас он испытал к земляку, когда узнал, что орудием убийства богомаза Афанасия явилось шило с длинной иглой. Это сшивное шило злодей накануне выкрал у Пахомия, ибо иных гостей в тот вечер у переплетчика не было.
В отличие от издерганного Пахома, толстяк с голым бабьим лицом Прокл оказался крайне неразговорчивым. Кашевар не намеревался выдавать наставника, признался лишь, что иногда они попросту обсуждали монастырские сплетни. Видя такое упорство и нежелание помогать розыску, Чурила озлобился, стал очернять скопца гнусным поклепом, вменяя тому постыдную связь с Дионисием. Повар, отрицая причастность к содомии, стал плакаться, мол, грешно обижать невинного человека, даже пытался пристыдить жестокосердного Чурилу. Тиун опешил от подобной наглости и был уже не рад, что расковырял этакое дерьмо. Ну а как еще прикажите прищучить изворотливого каженика?.. В отместку за несговорчивость пришлось подсказать келарю Поликарпу, чтобы немедля убрал Прокла из трапезной, ибо скрытному кошевару опасно доверять питание иноков.
Андрей Ростиславич, узнав от Чурилы о шайке «Дянисиных» наушников, невзирая на изрядно саднившие раны, отправился к настоятелю.
Отец Парфений не пощадил израненного боярина, учинил тому настоящий разнос. Негодуя на самоуправство Чурилы, он обвинил суздальцев в наглом попрании монастырского устава, уничижении и без того шаткой игуменской власти. Рассерженный настоятель посетовал на собственную оплошность, когда скоропалительно предоставил Андрею Ростиславичу слишком много воли. Авва говорил много досадных и несправедливых слов, но боярин, понимая истоки его раздражения, снисходительно отнесся к истекающему желчью старцу. И когда, не встретив отпора, страстный пыл Парфения иссяк, Андрей Ростиславич открыто выложил свою тревогу.
Боярин, уж как там ему удалось, связал учиненную Дионисием слежку со скрытными и непонятными занятиями отцов Аполлинария, Даниила и Феофила. Парфению ничего не оставалось, как, сменив гнев на милость, прислушаться к словам боярина. Таким образом, выказанное игуменом всуе недоверие скрипторным старцам внезапно обрело весомую подпитку. Оставалось только неясным, что именно затевали грамотеи, ради чего они плодили наушников?
Разумного объяснения на этот счет у Парфения не было.
Первое, что пришло ему на ум: свелось к опаске за собственную власть, достигнутую столь нелегким трудом. Неужто негодяи помышляют назначить в обители своего ставленника? Но кого?
Возникшее подозрение обязывало игумена более тщательным образом оценить пристрастия скрипторной братии. Однако ни сам Аполлинарий, ни Даниил с Феофилом не открывали властных помыслов. Страсть к первенству, а также начальственные замашки у них начисто отсутствовали. А чрезмерно развитое чувство личного достоинства, которое профаны путают с пороком высокомерия, вовсе не характеризует их как искателей высоких чинов. Старцев совершенно не увлекали отношения обители с духовной и мирской властью. Не менее важно и то, что они были далеки от стяжательских, сугубо практических сторон жизни. Невозможно было представить, что Аполлинарий или кто еще из них способны вникнуть в денежные расчеты, нести тягостное бремя ответственности за обитель, за всякое упущение в жизнедеятельности сложного монастырского организма. Они не выпячивались перед высокими гостями, что лишний раз подтверждало отсутствие тщеславия. Их вообще не влекло стремление отличиться хоть в чем-нибудь, им чужды обыкновенные земные интересы. Они жили внутри самовозведенного книжного мира, в чертогах которого место только посвященным особам, без остатка преданным святой Софии (1).
Можно, если очень постараться, вменить старцам умышленное противостояние канону, допустив, что излишнее служении книге идет в ущерб собственной душе. Но насколько возбраняемо сие заблуждение?.. Что тут сказать?.. Если с положенной скромностью непритязательно нести принятый постриг, то оно простительно, впрочем, так и считали, оценивая одержимость скрипторных старцев. Так в чем же их предосудительный умысел, коль они не ищут власти ради нее самой, коль равнодушны к мирским благам и страстям, вызванных Мамоной?..
Вторая догадка лежала на поверхности, якобы книжники хранители треклятого клада, о котором в обители сложены легенды, но и она быстро отпала. Ибо совсем непонятно, во имя чего они столь ретиво его оберегают...
У игумена не было ответа.
И тогда Андрей Ростиславич поведал настоятелю об обнаруженном списке малоизвестного апокрифа — Евангелия от Фомы. Пристало рассказать авве Парфению о сотрудничестве библиотекаря Захарии и рубрикатора Антипия в копировании запретных манускриптов, кстати, совершаемом в строжайшей тайне. А почему? Напрашивается единственное объяснение: свободный доступ к оригиналам затруднен даже для библиотекаря, вот он и изгалялся на все изразы. Не умолчал боярин и об еврейских текстах в том смысле, что Захария не знал языка иудеев. Зачем копировать недоступные разумению слова? А чтобы на всякий случай иметь список под руками. Получается, что некто укрывает редчайшие рукописи. А то, что даже библиотекарь, вожделея к ним, предпочитал помалкивать, убеждает в могуществе их хранителей.
Парфений из всего сказанного сделал следующий вывод:
Без сомнения, скрипторные старцы Аполлинарий, Даниил и Феофил, представляясь ангелочками, сплели в библиотеке осиное гнездовье. Пряча в тайниках неканонические сочинения, скрывая плевелы ереси от настоятеля, они уже непозволительно дерзко преступают монастырский устав. Ну а столь серьезный изъян понуждает заподозрить у них и другие пороки. Не плетут ли они нити коварного заговора, обвив обитель паутиной слежки? Не в результате ли их козней убиты видные иноки: книжник Захария, живописец Афанасий, рубрикатор Антипий?.. Не по их ли милости совершено покушение на боярина Андрея, посланца императора и Великого князя?.. А кто следующий на очереди: настоятель, епископ, сам князь? Обвинения очень и очень серьезные. Но, увы, против старцев нет прямых улик, единственную зацепочку указал Матвейка, но можно ли доверять выкресту?..
Настоятель Парфений, сам немало изощренный в подвохах и кознях, устрашился чужой изобретательности и изворотливости. Старцы, прикинувшись его союзниками, упрочили собственное положение в монастыре. Кто стоит за ними, кому они служат? Не сами же они все придумали, и главное — зачем? Парфений воспламенился: «Вот бы разузнать все о них!»
Андрей Ростиславич предложил выход:
— Пришла пора отделять зерна от плевел. Хорошо бы взять старцев под стражу, ну хотя бы изолировать их от остальной братии. До тех пор, пока Галицкий князь в воле Фридриха и Всеволода, мы властны делать что хотим, тут нам никто не указ.
Однако Парфений не мог отважиться на столь решительные меры. Его терзал червь сомнения, а вдруг, иеромонахи не виновны... Негоже оскорблять доброго инока, облыжно обвиняя в мнимых грехах. Издревле в православии почитается добродетельная терпимость, основанная на заповеди «не обижай ближнего». Но и оставлять без проверки заподозренного в крамоле во истину преступно. Как быть, дабы соблюсти достоинство и не оплошать?
Андрей Ростиславич с пониманием воспринял опасения игумена. Горячкой не удивишь... решили покамест
