коловращению годовых празднеств, исправно посещали святилище, оглашая окрестности торжественными песнопениями, наполняя долину трепетом своих сердец.
Не было места на земле, столь влекущего людей благодатью и возвышенностью, не было и не будет уже никогда, — горестно заключил Кологрив свою печальную оду.
И действительно, по мере нашего продвижения среди буйно разросшихся деревьев и кустарника, приглядевшись, мы заметили источенные временем постаменты, обрушенные замшелые стены, затянувшиеся провалы обрушенных крипт. Ступали на заросшие дерниной каменные плиты мостовых, соединявших святилища. Но вот, углубясь в недра долины, в самом центре ее нам открылась едва поросшая растительностью округлая возвышенность явно рукотворного происхождения. Я счел курган давним языческим захоронением и не ошибся в своей догадке. Кологрив подтвердил, что под насыпью покоится прах древних племенных вождей, разумеется, как тогда было заведено, с насильственно погребенными женами, несчетно забитым скотом и богатым скарбом.
На расстоянии двух бросков копья от пологого склона черной гигантской рогатиной взметнулся в небо окаменевший обломок сожженного древа. Я сообразил — то Голгофа жреца Подвида. Мы ступили в самую что ни на есть пуповину царства идолопоклонников. И я с удовлетворением подумал: «Первая половинка карты не обманула нас!»
Оказавшись в надежно запрятанной от остального крещеного мира сердцевине славянской веры, несмотря на живую, обязанною быть целебоносной природу, я ощутил в уголках сознания тревожные позывы. В размеренном покое долины растворена леденящая душу отчужденность, схожая с присутствием мертвеца в комнате. В гнетуще нависающем пространстве вибрировала струна затаенной угрозы, принуждая сердце робко сжиматься в тисках беспричинного страха. Пытаясь осознать истоки накатившего чувства, понять причину тревоги, я перебрал всевозможные напасти.
Мне представилось: откуда ни возьмись, врывается ватага перуновых приверженцев, пленит и приносит нас в жертву своим Ваалам (2). Картина ужасающая, но маловероятная. Скорей обрушатся окрестные вершины, нежели затаившиеся по щелям поборники старой веры в едином порыве ополчатся супротив своих гонителей, примутся кровожадно отлавливать христиан на потребу культа давешних богов.
Русское язычество сегодня уже не представляло серьезной угрозы наступившему порядку. И коль еще не исчезло совсем, то лишь потому, что уж более не заявляет о своем существовании. Совершенно случайно, не предполагая того, мы наткнулись на безвозвратно канувшие в лету развалины его былого величия. Исчадия погубленной силы, витая возле порушенных кумирен, смущают людей, нагоняют тоску и безотчетную робость. Но слабы те истонченные флюиды, и вряд ли смогут они помешать нашему предприятию.
Примечания:
1. Сажень — русская мера длины, равная 1,76 м., в 1-й сажени — 3 аршина, или 12 четвертей.
2. Ваал — древнее общесемитское божество плодородия, вод и войны, синоним Сатаны.
Глава 6
Где Василий наконец обретает заветный клад, однако не ведает, в чем он состоит
Хватит пустопорожней болтовни, пора двигаться дальше!.. Солнце близится к зениту, а нами освоена лишь половина пути. Я вытащил из заплечной сумы вторую половину карты и вручил ее проводнику. К слову сказать, Кологрив как-то странно воспринял вторую часть путеводителя. Очевидно, он еще раньше раскусил, что конечный пункт маршрута не указан на первом свитке, но почему-то только теперь волхв озадачился. Одно из двух: или указанные ориентиры ни о чем ему не говорят, или ведут туда, куда заказан доступ непосвященным. Во мне проснулось опасение, не надумает ли коварный кудесник завести нас в гиблое место и бросить на произвол судьбы. Я переглянулся с дядькой Назаром, ощутив, что схожее сомнение посетило и его. Воевода подал знак, что следует быть на чеку, не вверяться всецело лесовику.
— Ну и куда дальше? — нарочито спокойным тоном поинтересовался я у Кологрива.
Он, скрывая личное треволнение, отозвался в раздумье:
— Скоро придет время вымерять расстояние шагами. Гляди, проставлена цифирь, — возвращая, протянул мне клок пергамента.
Я и без напоминаний знал особенности карты, потому отвел его руку и поинтересовался:
— Первая веха — две шестипалые руки, к чему бы это?
— По моему разумению, — старик блаженно улыбнулся, — то стародавний особливый алтарь. Давай-ка все же сличим обе половинки, давненько я тут не бывал.
Соединив части пергамена, он без усилий определил направление пути. Предстояло двигаться к северу.
Вытянувшись вереницей, мы тронулись в обход насыпного кургана. Наш провожатый не посмел нарушать покой предков, да и нам не ахти приятно топтать чужие останки.
И тут вспомнился услышанный мной месяц назад в Богемии рассказ торговца по имени Никос. Купец тот, родом из Трапезунда, побывал в горной стране под названием Иверия (1). Много занятного поведал он о той благодатной, изобильно политой кровью земле. Посему, сказывал... и произрастает там необычайно щедрая лоза, дающая густое терпкое вино, на вес золота ценимое по всему Понту (2). От душевной щедрости попотчевал он нас тамошним бальзамом. Но, будучи во хмелю, я не оценил в должной мере истинных качеств редкого напитка. Впрочем, признаюсь, никогда не был мастаком по этой части, различаю лишь белое и красное. Для смеха скажу по мне: «лишь бы пилось да в обратную не лилось...»
Но дело не в том. Крепко запомнилась мне одна история. В старинном огромном храме покоится прах умершего государя Иверии с библейским именем Давид (3). Захоронен царь на соборной паперти в самом проходе. Над гробом лежит массивная гранитная плита с высеченными примечательными словами. Я записал их для памяти, вот они: «Пусть каждый входящий в сей храм наступит на сердце мое, дабы слышал я боль его...» Каково сказано... а?!
И подумал я: «Видно, царь Давид во истину святой человек, коль дозволил ходить по праху своему, коль и мертвый силится утешить людей. А что мы?.. Живем не по-божески, потакаем своей юдоли, слабо стоим на ногах, а уж другим и вовсе не годимся быть опорой, прозябаем по-сиротски, страждем помощи со стороны, впадаем в уныние. И в тоже время ужасаемся смерти, хотя она венец земных страданий. Скорбно и безотрадно, если глубоко вдуматься, наше земное существование, от безысходности тешим себя обетованным покоем на том свете, придумав присловье: «Мир праху твоему...» Отгородили живых от умерших, но ведь это неправильно?!
Все знают: иная душа настолько погрязла в грехах мира сего, что не может найти себе загробного пристанища. Блуждает она бесприютно, став призрачной тенью, в поисках утоления печали, ввергая земных жителей в несусветный страх. Посему следует признать за очевидное, что два мира наличествуют неразрывно. Они взаимно проросли один в другой, постоянно подпитывают друг дружку. Основа-то у них едина — промысел Божий. Заурядные смертные, уходя в иной мир, оставляют живых заботам живущих. Святые же пророки и люди, наделенные особым знанием, не отрешают нас забот своих, даже представившись. Чем больше будет на земле людей праведных безгрешной жизни, тем более возрастут дружеские связи и притяжение обоих миров. И переход из низшего в горний уж не будет восприниматься как смерть со всем ее ужасом, а лишь только как перевоплощение...
Впрочем, начальнику не следует впадать в хандру, а уж тем более безвольно расслабляться, внимая заумными помыслами, пусть даже и об основах мирозданья, лучше держать под строгим надзором подчиненных, не то от рук отобьются.
Исподволь наблюдая за спутниками, я стал замечать, что их стало тяготить наше путешествие. Особенно бросалось в глаза поведение копачей-смердов, казалось, уж им-то сегодняшняя прогулка должна быть только в радость. Да и дружинники вели себя не лучше: сонно покачиваясь в седлах, изображая тупое безучастие, они всем видом своим отталкивали от нас удачу. Одно дело не верить в успех, другое просто не желать его, им бы поскорей вернуться под кров обители и прозябать в сытом безделье и скуке. Я возмутился, подобное нерадение не к лицу суздальским ратникам, оно присуще холопствующему люду, коему удачи господ поперек сердца, ибо счастье хозяина окончательно бездолит их, лишая надежды на справедливость. Но воям Всеволода Юрьевича негоже уподобляться черни, злопыхающей господскому промыслу.
И дабы поднять упавшее настроение, я во всеуслышанье посулил всем достойное вознаграждение в случае успеха. Хотя прекрасно осознавал, если мы и найдем нечто ценное, то не я стану хозяином тому сокровищу, им заведомо распорядятся другие. Но нельзя мне остаться совершенной пешкой при решении участи клада, должны же начальники внять и моему мнению...
Обещанная награда, как и положено, не оставила равнодушных, всколыхнула моих спутников, взбудоражив их фантазию. Всяк стал гадать, как он управится со своей долей. Смерды те размечтались о выкупе на свободу. Вои помышляли заделаться купцами, накупив товару. Дядька Назар — справить богатое приданое дочерям. Даже иноки воодушевились. Ну Аким-то, стесняясь старшего собрата, утаил мечту оставить иночество, однако не запамятовал о помощи родителю. Зосима же заявил, что отпросится в паломники: мол, давно лелеял мечту посетить святые места, окунуться в светлые воды Иордана, преклонить колени пред яслями Вифлеемскими, оказавшись в чертогах Иерусалимских, прикоснуться рукой к гробу Господню.
Слова черноризца понудили сменить тему пересудов. Все вперебой заговорили о крестовом походе императора Фридриха. Дружно остудили пыл Зосимы, сойдясь в том, что не лучшее время он избрал для своего путешествия. Не сладко придется калике перехожей идти по весям отгремевших сражений, не достанет рассчитывать на милостивое подаяние, тем паче надеяться на безопасный кров. Молох войны, сокрушая семейные очаги, ожесточает человечьи сердца. Вот люди и становятся чрезмерно осмотрительны, недоверчивы, глухи к скорбям ближних. Во дни брани, коль нет насущной нужды, подобает обретаться в родных палестинах, нежели очутиться застигнутым на разоренной чужбине. Как правило, такому человеку не сносить головы. Опасность подстерегает со всех сторон. Даже с виду участливый доброхот может обернуться своекорыстным убийцей. Измотанный лишениями, он запросто польстится на скудную суму пилигрима на его обветшалую рясу. Что может в ратную годину быть дешевле человеческой жизни?..
Нашелся умник, который благоразумно заметил, мол, скорее всего, на Святой Земле, вновь захваченной сарацинами, полностью ограничена свобода передвижения. И не станут магометане потакать славянскому страннику обходить дорогие его сердцу места, а просто сочтут соглядатаем и отрубят голову.
Зосиме выходило: куда не кинь — везде клин... Он в пылу спора поначалу упомянул о религиозной терпимости мусульман, но его словам не вняли. Все до самозабвения были уверены, коль арабы исконные враги христианству, то в суровое время лучше их не
