gleichem Blut, Vater und Sohn, rückten da ihre Rüstung zurecht...
- Будь добр, остановись, - вскинул руки Держан. - Я, кажись, начинаю понимать.
- Кажись? - переспросил Кирилл, прервав пение. - И только начинаешь? Тогда мне придется продолжить.
И немедленно продолжил с еще бóльшим вдохновением:
- Sie strafften ihre Panzerhemden und gürteten ihre Schwerter über die Eisenringe...
- Эй-эй-эй! Да понял я, понял! - завопил княжич, безжалостно чествуемый замечательною германскою балладою. - Никаких "кажись" и "начинаю", в самом деле уже всё понял, только прекрати ради Бога!
Кирилл не утерпел и захохотал, тут же поддержанный дружественным смехом.
- Ну и язва же ты, княже, - сказал Держан, успокоившись наконец.
- А сам-то?
- Да и я тоже, пожалуй.
- Хм... Но тогда, уж прости, получается некоторая неувязочка, - отметил Кирилл рассудительно. - Давай-ка, друже-княжиче, попробуем поразмышлять в духе великих мыслителей и любомудров древности, как-то: Гелиодора, Мирмидона, Никострата, а то и - почему бы и нет? - даже самого отца логики Актеона, понимаешь. Хотя бы слыхал о таковых? Вижу: даже слыхал. Ну что тут говорить - ты у нас, оказывается, просто кладезь познаний! Хвалю, хвалю. Итак...
Он свел брови, задумчиво огладил воображаемую бороду. Продолжил еще более рассудительно и отчасти гнусаво, явно копируя кого-то:
- Поскольку укор твой, что язвою являюсь я, прозвучал прежде добровольного - добровольного же, ведь так? - признания язвою себя самого, то его, твой укор, надлежит толковать не как качественное, а всего лишь как сугубо количественное отличие. Сиречь я, как язва, вызываю твою зависть, а следовательно, признаюсь тобою язвою более крупною, язвою более весомою и - чего уж тут стесняться? - язвою просто победительною! Что скажешь, княжиче: правильно ли изложено? Доступно ли, э?
Едва успев в полном восторге хлопнуть по плечу своего победительного друга, Держан сложился пополам от смеха вперемешку с повизгиванием и похрюкиванием. А Кирилл, разом лишившись степенной риторской личины, в свою очередь немедленно ответил ему и добрым хлопком, и молодецким гыгыканьем.
Проходивший поблизости страж из надворного дозора шикнул на них от души и неодобрительно забубнил что-то о позднем времени и чести, которую следовало бы знать некоторым юным княжичам, а тем паче некоторым юным князьям.
Кирилл спохватился, обнаружив, что они уже давно покинули хозяйственный двор и незаметно успели дотопать почти до красного крыльца. Заметил, понизив голос:
- И то верно, княжиче, - прощаться пора.
- И то верно, княже, - ты давай входи, а уж там помаленьку и прощаться начнем.
***
Утреннее солнце пряталось за сторожевой башней дружины. Длинная тень от нее лежала наискосок через весь просторный двор, который бормотал, перешептывался и вздыхал многими сотнями голосов. Неровное полукружье свободного пространства оставалось только возле входа в палаты.
На верхней площадке красного крыльца стояли три резных кресла мореного дуба. Княжий писарь ссыпал на стоящий подле них высокий поставец шуршащий ворох грамот и грамоток, расправил их торопливо, прижал краешком шкатулки с письменными принадлежностями. Подал знак в сторону распахнутых дверей. Оттуда с большим достоинством выступил сотник в легком доспехе поверх алой праздничной рубахи; прищурясь, окинул взором из-под руки враз притихший люд, неспешно осмотрелся вокруг.
В крыльях крытой галерейки по обе стороны от входа чинно томились княжичи вместе со старшими дворовыми и домашними. С ее внешней стороны внизу покачивались, поблескивая на солнце, две цепочки шеломов. Сотник удовлетворенно кивнул и, приосанившись, занял свое место за спинкой одного из кресел. Рядом с ним быстро и тихо появились Илия с Иовом. За третьим креслом, сложив руки на груди, встал русый средовек в двойной долгополой рубахе.
- А мне где быть? - шепотом спросил Кирилл в спину келейника.
- Воля твоя, только держись поближе, - ответил он, не оборачиваясь. - Там у стены столец для тебя приготовлен - после и присесть сможешь.
Князь Стерх, отец Варнава и представитель белокриницких Старейшин вышли вместе, вместе же поклонились поясно и опустились в кресла. Толпа всколыхнулась, отреагировала почтительным гудением.
Сотник вскинул руку - кольчужные кольца на рукаве отозвались звенящим шелестом - и прокричал:
- Княжий суд!
- Княжий суд! - подхватил зычно и протяжно писарь. - А коли в оном правды кто не сыщет, тот волен искать ее в суде Великого Князя Дороградского! Выше которого есть лишь Суд Божий!
Он вытащил из-под ларца верхнюю грамотку и повернулся в сторону кресел. Князь Стерх коротко кивнул.
- Жалоба от крестьян деревень Каменка и Медоборы на воеводу Великокняжеского Креслава! - громко и распевно возгласил писарь, косясь в свиток. - А в вину ему вменяется, что означенный воевода, посланный Государем для надзора за устроением Его, Государевой дороги, урон немалый землям общинным наносит, хлебопашцев же и княжьих, и вольных вводит в разорение беззаконное...
Князь Стерх протянул ладонь, в которую писарь тут же вложил грамотку.
- Выборные челобитчики и ответчик здесь ли? - спросил князь, щурясь на кривые строки.
Из ближнего ряда шагнул вперед рыжеволосый бородач в наброшенной на плечи негнущейся ферязи из темно-вишневой тафты с шитыми золотом дивными птицами. Писарь уронил перо и распахнул на них глаза в немом восхищении.
- Великого Князя Дороградского воевода Креслав! - прижав руку к груди, ответчик поклонился степенно; длинные праздные рукава мотнулись, обмахнули куньей опушкой обшлагов каменные плиты двора.
Чуть поодаль протиснулись сквозь толпу двое крестьян в выходных беленых рубахах и портах. Скованно, не в лад согнувшись в поясе, переглянулись:
- Выборные мы от схода. Я, стало быть, староста медоборский Твердин.
- Своята-бортник имя мое.
- И слушаем вас, добрые люди, - подбодрил князь Стерх, видя их робость.
Челобитчики опять переглянулись:
- Так это... князюшко... В грамотке-то все как есть доподлинно прописано да сходом одобрено. Нам нипочем и не повторить-то столь же складно.
- А складно и не надобно - не былинники вы. Бумага бумагою, а обвинениям да оправданиям изустными быть надлежит. Впервые на суде-то?
Выборные закивали.
- Вот и ладно, - он опять побежал глазами по наползающим друг на дружку строчкам жалобы. - Да вы сказывайте, сказывайте несмутительно. Уж как умеете.
- Так это... Дорога-то, стало быть, - староста покосился на воеводу - и по выпасам общинным прошла, и по наделам, огороды опять же... Почитай, десятка полтора семейств в обиде. К тому ж в работники к себе воевода...
- Погоди, старосто, не всё враз. Государев воевода Креслав! - названный встрепенулся. - Помнится, предоставлял ты мне на бумаге предварительное начертание хода дороги сей. А уходили под нее оговоренные пустоши каменистые да прочие неудобия, на что я согласие дал с поставлением имени своего да приложением печати. Подтверди либо опровергни: была ли таковая бумага?
- Была и есть, княже, только не при мне она сейчас. Велишь доставить?
- Не вижу нужды. Все одно не по ней ведешь, а по прихоти своей.
Воевода выпрямился, изменяясь в лице:
- То не прихоть моя, княже, и не искание выгоды себе. Да, сократил я путь, обрезавши петли да повороты ненужные - на целых шесть стрел поменее вышло в иных местах супротив замысла начального. Но ведь я не какой-нибудь гостинец купеческий обустраиваю, а дорогу Государеву. О деле радею, о деле да благе державном! И о казне! Или желаешь сказать, что разницу в деньгах я в свою мошну кладу?
- Об этом никто, кроме тебя самого, речей не заводил. Остынь, воеводо, пока границ не заступил ненароком, - проговорил князь Стерх прежним ровным голосом. - Мыслю, осведомить меня о переменах своих самочинных ты собирался лишь после сделанного - вроде как подарок-неждан готовил. Потешить князя. По завершении трудов твоих на моих землях в отписном листе Государю о том упомянуто будет непременно.
Креслав потемнел лицом, однако смолчал и склонил голову с видимым усилием.
- Вот и ладно. Далее что там, старосто?
- Так это... В работники-то себе воевода теперь из крестьян людишек брать повадился.
- Силою?
- Да нет, князюшко, Обереги хранят. Больше немилостью да гневом Великокняжеским стращает.
- А люди те возмездно ли трудятся для воеводы?
- Платою не обижает - тут всё честь по чести. Одначе ты сам рассуди, князюшко: у каждого ведь и надел свой, и скот на пажитях, и всякое прочее хозяйство. Наш-то крестьянский труд урочный, день упустишь - весь осталый год по нему плакать будешь.
- С этим такоже понятно. В грамотке вашей - он приподнял свиток - иных жалоб не имеется. На словах желаете ли добавить что-либо?
Выборные в который раз переглянулись:
- А нечего, князюшко.
- Вот и ладно.
Князь Стерх встал на ноги и, обводя глазами люд
