Любовь не перестаёт (из сборника "Истории доктора Дорна")

Сергеевич? Он же товарищ! В рабочий кружок вместе ходим, самообразовываемся, мыслям разным обучаемся. И Августа Михайловна нам помогает, и вот вы изволили нам лекцию читать. Мы с ним одни книжки читаем, мысли об них друг другу высказываем.
-Да кто он-то? –перебил я с раздражением.
-Так Сенька Никифоров, – пояснил Травников, словно этот факт настолько всем очевиден, что он даже удивлён моей неосведомлённости, - аптекарский помощник. Он в Кёлеровской аптеке на Успенской служит. Вместе ходим в рабочий кружок. Мне и в голову не приходило, что он удумал!
-Да с чего вы взяли, что умысел у него был на преступление?

Травников закивал головой, будто соглашаясь с чем-то мне не понятным.
-Дело-то как было? Иду я, значит на службу. Утро. На пустыре, что позади станции, никого. Я обычно через пустырь хожу чтобы короче, значит. Вдруг вижу, у самых путей женщина. В руках кулёк-не-кулёк, свёрток! И несёт так бережно. Думаю, фабричная спешит к нам в почтовое. Нет, смотрю останавливается. А там ящик с песком, на случай если трава от искры паровозной загорится. Постояла возле ящика и пошла прочь. Да быстро так, будто убегает, ещё по сторонам оглядывается. Я к ящику. Знаю, фабричные девки бывает обрюхатятся, да потом ребёночка подбрасывают куда ни попадя. Грех какой! Я, значит, ящик открываю. Там и вправду куль в тряпки замотан. Думаю, задохнётся ребёночек. Разматываю, а там коробка. В коробке жестянка круглая, навроде консервы, а рядом какие-то маленькие железки в бумагу завернуты. Три штуки. Я понять ничего не могу. Что такое, зачем в песок кидать? Только хотел коробку взять в руки, чтобы рассмотреть поближе, как меня хвать кто-то за плечо и в траву кидает. Смотрю, а это Сенька Никифоров. Ну мы с ним сперва чуть не подрались. Потом ничего, происшествию разбор дали. Он мне и говорит, ты, говорит, Иван, не лезь в это дело. Мне ячейка поручила, я и исполню, даже если понадобится ценой жизни! Как Кибальчич!
Замотал коробку в тряпицы и прямиком на станцию. А там уже паровоз дымит, состав вот-вот с места стронется. Я ему кричу, мол, какое такое дело? А он только рукой махнул.

Травников замолчал, потом добавил со вздохом:
-Состав-то в город отправился. А с утра телеграмма. Всё и сложилось.
Он, будто выговорившись до самого конца, успокоился, и понуро склонив голову, сидел, погружённый в события, произошедшие накануне. 

Я тоже молчал, потрясённый услышанным. Узнавание из газет или из писем о событиях, пусть потрясающих наше воображение, но произошедших, как нам кажется, где-то вдали, будто в других мирах, действует на нашу психику гораздо с меньшей силой, чем те, свидетелем которых вы являетесь здесь и сейчас. Вот и теперь, думая о произошедшем, я ужасался и отказывался верить в реальность преступления, совершенное людьми, мне известными. Этого Семёна Никифорова я встречал не раз, будучи в аптеке на Успенской улице и беседуя с аптекарем Ильёй Петровичем Кёлером – знающим и искусным провизором. Помощник его производил на меня впечатление аккуратного и знающего своё дело молодого человека. Он нередко удивлял меня глубиной и точностью знаний химических превращений. Перед внутренним моим взором возник худощавый невзрачный юноша в белом под горло халате – Сеня Никифоров. Я невольно посмотрел на Травникова – крупного и, вероятно, сильного зрелого мужчину.

«Как Никифоров мог отшвырнуть такого дядьку?» - задался я вопросом.
«Впрочем, - тут же ответил я самому себе, - хорошо известны факты, когда люди не большой физической силы в состоянии аффекта могут поднимать предметы, тяжелее их самих в несколько раз.»

-Вот что, голубчик, - вернул я Травникова к действительности, - ступайте домой, отоспитесь. А потом непременно ступайте в полицию.
Травников как-то странно дёрнул головой и снова впал в истерику:
- Я не доносчик какой-нибудь, не наушник! Пусть сами разбираются ищейки царские!  Ну в самом деле, Евгений Сергеевич! Я не Иуда какой!  Их в казематы, на каторгу, в кандалы! А я? В охранку?! Чего ещё изволите, ваше благородие! Это низко!
-Чёрт возьми, Иван Фомич, - я дал волю своему гневу, - что вы чушь мелете?! Из-за ваших, как вы их называете убеждений, убили людей! Понимаете? Нет таких идеалов, из-за которых можно людей убивать! Не война ведь! Да и война, какая она ни наесть праведная, она - вина и проклятье для всех людей!
-Ах, Евгений Сергеевич! – запричитал телеграфист снова, - душа разрывается! Лучше уж застрелиться или удавиться, чем у жандармов в прихвостнях оказаться.
-Ну хватит! – я легонька хлопнул ладонью по столу, - хватит! Идите спать! С жандармами я разберусь. Только имейте в виду, на суде вам всё равно придётся выступать.

Травников поднялся и, пошатываясь, направился к двери. Уже открыв дверь, он поворотился.
-Евгений Сергеевич, - заискивающим голосом попросил Иван Фомич, - вы игрушку эту, сберегите. Очень мне нравятся такие безделушку. Слоновая кость, перламутр всякий. Опять же будет что на кон поставить.
В это время со двора донеслось громыхание подводы – привезли покойницу.

***

Занеся перо над чистым листом бумаги, чтобы поведать читателю о ходе дальнейших событий, я остановился, обнаружив незнакомое доселе сомнение. Я обеспокоился тем впечатлением, какое мои записки могут произвести на читателя. Скажем, описание небесной лазури или упоительного пения лесных птах, помимо единственного прибытка - благосклонности цензора, - наверняка вызовет у читателя скуку, а иного заставит досадливо поморщиться. Читатель ждёт, что вот-вот начнётся действие, прозвучит «зачин» повествования, но автор вместо этого «кормит» его долгим описанием осеннего неба или дотошно рисует портрет проезжающей мимо барыни под кружевным зонтиком. Да к тому ещё он уже где-то всё это читал – то ли в дамском журнале, то ли в отрывном календаре. И оттого, что не может вспомнить, где он это читал, ещё пуще досадует.
Начиная описание врачебного исследования героини моей, Суторниной Августы Михайловны, снова нахожусь в некотором недоумении. С одной стороны, она как бы не совсем героиня, поскольку мертва, но остаётся ею, как немаловажная фигура для понимания последующих событий. С другой стороны, профессиональный долг мой призывает в описании держаться слога лаконичного и протокольного. Но не рискую ли я фраппировать читателя и тем самым невольно принудить его отложить чтение или вовсе от него отказаться? Теряясь в разрешении всех этих противоречий и думая, как их обойти, решаюсь вовсе их не обходить.

Итак, вернёмся к повествованию. Войдя внутрь мертвецкой, я мельком огляделся. Под тяжелыми нависшими сводами посреди чистого помещения располагался длинный мраморный стол. В дальней стене была устроена низенька дверь в ледник. Лука – молчаливый и угрюмый старик, смотритель и одновременно санитар – поджидал меня, сидя на низком табурете возле ледника. При моем появлении он встал и, тяжело ступая, подошел, держа в руках клеёнчатый фартук. Облачившись в него и надев нарукавники, я подошёл к телу. Оголённая мёртвая плоть давно не вызывала во мне никаких чувств, кроме сосредоточенности исследователя. Быстрым движением я рассёк ткани и, достигнув брюшной полости, извлек необходимое количество содержимого желудка. Перепоручив приготовление для осмотра остальных полостей санитару, я отправился приготовлять щелочной дистиллят. Используя сульфат железа, я запустил цепь химических превращений, целью которых было получение так называемой «берлинской лазури» - железистого соединения синильной кислоты. Обнаружение её свидетельствовало бы о наличии в желудке убитой смертельного яда. Однако, раствор не хотел окрашиваться в синий цвет. Не скрою, держа перед глазами пробирку, я несколько торжествующе хмыкнул, отнесясь, конечно же, к Николай Арнольдовичу, к его поверхностным суждениям. Удовлетворенно записав заключение об этой реакции, я взялся за привезенный вместе с телом сахар со стола убитой. Разумеется, менее всего я ожидал, что белые осколки, взятые из сахарницы, что-то мне продемонстрируют, но тем не менее скрупулёзность в таком деле – залог недопущения ошибок.  Рассматривая в увеличительное стекло колотый сахар, я обратил внимание, что вокруг небольших его кусков лежал как будто бы тот же сахар, но в виде песка.
Я выпрямился и в задумчивости потёр виски. Головная боль, словно встрепенувшись, снова запульсировала в затылке.
-Барин, - прогудел неожиданно голос Луки, - воля ваша, не могу больше – башка, что твой пузырь, не ровён час лопнет!

Я отпустил Луку и тот, пошатываясь вышел прочь. Я же продолжал: пинцетом ухватил несколько белых кристаллов и опустил их в пробирку с водой. Затем повторил то же, что проделал с содержимым желудка. Я даже не удивился, когда раствор окрасился в синий цвет – явное свидетельство, что вместе с сахаром лежали кристаллы цианида. Пульсирующая боль в голове переместилась от затылка к темени. Меня замутило. Я схватил находившийся под рукой стеклянную ванночку и накрыл ею коробку с сахаром. Обхватив голову руками я поплёлся к выходу, толкнул дверь и выбрался на свежий воздух. Несомненно, мертвецкая была насыщена парами синильной кислоты. Они образовались при окислении кристаллов цианистого калия на воздухе. Такая же история приключилась в комнате с убитой. От этого, а вовсе не от наливки разболелась голова у Митьков, а у старика санитара от долгого пребывания в замкнутом пространстве с отравленным воздухом голова уподобилась «пузырю», грозившемуся взорваться.  Кстати, оттого и мертвые мухи на блюдце и чашке покойной.

Изрядно проветрив морг и оставив двери и окна открытыми, я приступил непосредственно к осмотру погибшей. Тщательное исследование не дало никаких результатов – другими словами, никаких признаков насильственной смерти при осмотре внутренних органов я не обнаружил. Как же погибла госпожа Суторнина? Я упоминал, что, будь вместо сахара в вазочке один сплошной яд, это не было бы фатально, а привело бы к тяжелому, но не смертельному отравлению. Тем более, на это ушёл бы не один час, и барышня, почувствовав головную боль и тошноту, попытался бы выбраться из комнаты. Но её внешний вид, зафиксировавший последние мгновения жизни, говорил о молниености наступления смерти.
-Чем порадуете, доктор? –раздался за моей спиной голос Митькова. 

***
Я попросил ротмистра подождать снаружи пока я сниму фартук и нарукавники. Выйдя я обнаружил его сидящим на лавочке с теневой стороны. Он привалился спиной к гладким каменным бокам стены морга. Вид у него был утомленный. Я коротко рассказал о результатах своего исследования и осмотра тела. Митьков расстегнул ворот мундира и стал обмахиваться платком.
-Ну что ж, Евгений Сергеевич, пока мы никуда не продвинулись. Конечно, причины таинственного нашего с вами недомогания раскрыты, а вчерашней наливочке вышло полное оправдание!

Он кряхтя встал и прошёлся, разминая ноги.
- Однако, дорогой Евгений Сергеевич, расследовании топчется на месте. Мы по-прежнему не знаем, от чего умерла Августа Михайловна.
Я расстроенно кивнул головой. Достал портсигар и закурил. Ротмистр остановился перед мной, его взгляд словно буравил меня.
-Скажите, известна ли вам госпожа Веляшева Елизавета Афанасьевна?
Не