Настроение у меня было отличное. Беспокоящая меня тревожность улетучилась и ей на смену пришла весёлость от того, что вечер хорош, что Лиза никак не причастна к несчастьям учительницы, что ротмистр дурак! И даже какое-то озорство толкало меня вперёд по кривым безлюдным улочкам города N.
Неожиданно я оказался на пустыре. Впереди высился глухой забор из свежих тёсанных досок. Пройдя вдоль неприступной стены, я наткнулся на массивные ворота. Шагах в ста за ними забор заканчивался, и были видны красного кирпича фабричные корпуса. Оттуда доносилось глухое уханье и тяжелый глубинный стук. Местность была мне незнакомой - с этой стороны фабрики я не бывал. К воротам вела дорога, укрепленная насыпью и щебнем. С любопытством я стал разглядывать въезд и в сгустившихся сумерках обнаружил среди плотно пригнанных досок калитку. Помешкав, я толкнул её. Дверь не шелохнулась.
-Чего надо? –раздался вдруг неприязненный голос.
Поразмыслив над ответом, я решительно крикнул:
-Откройте, я доктор!
Весёлое озорство не оставляло меня, и я снова потребовал:
-Открывай, любезный! По поручению губернской врачебной комиссии!
-Не велено!
Наступила тишина. Потом за стеной послышалось возня, раздались голоса и, наконец, в калитке с сухим стуком открылось дозорное окошко.
-Евгений Сергеевич? – удивленно воскликнул невидимый мне в сумерках кто-то, - вам-то по какой надобности? Это я, Прокудин, помощник управляющего! Не признали? Вы мне в прошлом месяце гнойник на шее лечили. Вспомнили? В-о-о-о-т!
Послышался радостный смешок.
Мне, наконец, вспомнился молодой, смешливый фабричный служащий. Вспомнил, как пришёл он в щегольской вышитой косоворотке, которая, как выяснилось, стыдливо прикрывала огромную багрово-синюю флегмону на шее. На вопрос, отчего он раньше не пришёл, Прокудин криво улыбнулся и ответил, что было недосуг. Авдотья Саввишна препроводила его в операционную, а я стал готовиться к операции.
Флегмона выпирала под багровой кожей, словно кролик проглоченный питоном. Она спускалась в надключичную область и при прорыве грозила проникнуть в средостение. Вскрыв и опорожнив гнойник, я начал промывать полость двуокисью водорода, тщательно исследуя её границы. Прокудин, почувствовав облегчение, стал болтать, не умолкая. Я узнал, что домашние его несколько дней отговаривали идти в амбулаторию, а наоборот позвали бабку шептунью, которая бормотала над ним два вечера, водила сухой полынью по шее, да всё без толку! А теперь ему ход на фабрику закроют на пару дней, а без него с новой рудой натурально напутают, а Федька чего доброго сопрёт «желтую землицу» - уж очень красивые кристаллы, - чистый мёд. Да и денег за два пропуска не заплатят. А деньги им с новой рудой платить стали больше.
«Экий болтун, незлобиво обругал я его,» - устанавливая дренажи. И вот теперь он весел и здоров! Что для врача может быть лучше, чем весёлость выздоровевшего пациента.
-Прокудин, голубчик, я с предписанием! Учинить досмотр на предмет санитарных норм. – с ещё большой весёлостью соврал я. Настроение у меня по-прежнему было приподнятое, а чувство безнаказанности подогревало во мне энергию авантюрности.
-Евгений Сергеевич, не могу-с! – извиняющимся голосом зачастил Прокудин, - не обессудьте, не могу-с! А с предписанием вы завтра, прямиком к управляющему. Нет-с! И завтра никак нельзя-с! Просто никакой возможности!
-Как же быть, Прокудин? У меня предписание срочное, не терпит отлагательства!
-Евгений Сергеевич, Христа ради, не могу-с! Изволите видеть, цербером заделался, рычу аки пёс! Полиция в отсутствии, людей не хватает для охраны, вот господин Самохин и распорядились. Только специальные поезда пропускаем-с!
Окошко захлопнулось.
-Да что мне за дело, коли у меня предписание! – крикнул я в глухо запертую калитку.
Тишина была мне ответом.
***
Утром следующего дня я успешно провёл герниотомию и очень был горд собой, поскольку анестезию по методу доктора Вишневского провёл блестяще, в результате чего дьячок всё время хирургического пособия проспал, а следовательно, не докучал пением покаянных псалмов, которыми он всю ночь донимал бедную санитарку. На выходе из операционной ко мне устремилась Авдотья Саввишна и сообщила, что с железнодорожной станции привезли упавшего с платформы.
-Нашли аккурат за десять минут до прихода поезда, - невозмутимым голосом приговаривала фельдшерица, сопровождая меня в смотровую, - достали, слава тебе, Господи, а так бы прямиком к Луке на стол. А как же, по частям и прямиком на стол! Спасибо господину жандарму. Не испугались. Сами спустились на рельсы. Достали парнишку.
Я остановился как вкопанный. Жандарм? Митьков вытащил бедолагу из-под колёс поезда? Невероятно!
На белоснежной простыне лежал Сенька Никифоров – аптекарский помощник. Рядом с лежанкой неподвижно застыл в позе античного стража неуловимый господин в чёрной тройке. Тот самый, из жандармских. В углу на табурете расположился Николай Арнольдович. Мундир его был испачкан, сапоги «припудрены» дорожной пылью, лицо усталое. Лишь глаза по-прежнему весело поблёскивали.
-Вот-с, Евгений Сергеевич, не знали, не гадали, нашли мальчонку. – удовлетворенно проговорил Митьков, - гляжу, лежит на путях, ждёт свою смертушку. Я вначале подумал, самоубийца, как героиня графа Толстого, а потом нет! Не двигается и не откликается. Потом оказался живой, но без сознания. Может головой при падении ударился?
К тому моменту, когда он закончил свою тираду, я уже осмотрел неподвижное тело. Явных признаков травм конечностей не обнаружил. Живот, когда я поднял красную его рубаху, был впал, при ощупывании мягкий. Выходит, внутренних повреждений тоже нет. Дышал парнишка самостоятельно, ровно и не часто. Значит, и грудная клетка, а именно лёгкие обошлись без травм. А вот при ощупывании головы я обнаружил изрядную припухлость в нижней части затылка и шеи. Это последнее могло говорить о переломе или о тяжелом ушибе. К моему облегчению рефлексы на руках и ногах были сохранены. Выходило, что и спинной мозг не был повреждён. Зрачки тоже были живыми. Однако это меня не успокоило. Я отдал распоряжения и вскоре пациент был помещен в специальное приспособление, защищавшее его шею и уложен так, будто его за подбородок тянут слегка кверху, при этом туловище самого его оттягивало вниз.
Всё это время, пока мы колдовали с люлькой, Николай Арнольдович, стоя поодаль, молча наблюдал. Когда я закончил, он проговорил:
-Правильно ли я понял, Евгений Сергеевич, что у мальчонки не в порядке с затылком и шеей? Вот-с! А лежал он лицом вниз. Следовательно, никак не мог повредить себе затылок.
- Более того, Николай Арнольдович, - ответил я протирая руки спиртом, - в характере травмы есть что-то общее с погибшей учительнице.
-Простите, в каком характере? – недоуменно поднял на меня глаза ротмистр.
Мне стало неловко – за чередой дел я как-то совершенно забыл о своём отчёте. Вернее, о том, что он до сих пор лежит в кармане моего халата. Смутясь, я передал конверт Митькову.
- Извольте ознакомиться! Отчёт о вскрытии. Вчера весь ваш полицейский корпус куда-то умчался на тройках. Уж не к цыганам ли? – язвительным замечанием я пытался скрыть своё смущение, отчего ещё больше раздосадовал на самого себя, - простите, господин ротмистр, лично в руки передать не было никакой возможности.
-Чёрт бы побрал этих чинуш из губернской управы! – выругался Николай Арнольдович, вскрывая конверт, - затребовали всех уездных полицейских. У них, видите ли, волнения. Народ после теракта на улицы вышел с требованиями…- он не закончил и углубился в чтение. Потом, не говоря ни слова, вышел, сел в полицейскую пролётку и укатил.
Сенька Никифоров так до самого полудня и не пришел в себя. Я распорядился, чтобы его определили в палату поближе к флигелю, чтобы я в любую минуту мог оказаться подле пациента. Рядом с ним сейчас находилась сестра Ксения – монахиня из соседнего монастыря. В углу палаты возле окна, выходившем в тихий больничный сад, на вертлявом металлическом табурете примостился Сидорчук.
Николай Арнольдович вернулся. Оказалось, что он, пока я заканчивал приём, сызнова осмотрел место убийства учительницы. Судя по выражению его лица, когда он вошёл в кабинет, ничего нового он не обнаружил.
Мы сели пить чай. Сидя за самоваром, совершенно расслабленно развалившись в плетёном кресле, он делился со мной своими соображениями, рассуждая о причинах преступления и о возможном убийце.
-Во-первых, это не было ограблением, - начал он не спеша, - из ценного ничего не пропало, включая кольцо с алмазом, о котором вы упомянули. Во-вторых, убийца был знаком с учительницей, иначе Суторнина не сидела бы так спокойно за столом. Опять же на столе баранки, сахар… В-третьих, убийца имеет натуру хладнокровную, потому как никаких следов своего присутствия он не оставил. В четвёртых, орудие убийства на месте преступление не обнаружено.
-Я могу предположить, - вставил я, - что удар был нанесён тяжелым предметом. Чем-то вроде металлической палки.
-Ну что ж, вполне возможно, что и так, - задумчиво проговорил Митьков.
-Кроме того, - продолжил я, мне не терпелось высказать свою догадку о самом убийце, - решение убить учительницу таким способом возникло у убийцы внезапно.
Митьков, не меня позы, внимательно посмотрел на меня и после паузы отмахнулся чайной ложечкой:
-Вы что же подразумеваете убийство из ревности? Вздор! У меня есть все основания полагать, что это вздор! Убийство было хорошо продумано и рассчитано.
Меня задел тон, с каким ротмистр позволил выразить своё отношение к моей версии. Уже не первый раз отмечаю, как им
