могло бы нам помочь, но мы так его и не нашли.
- Моя оценка менее субъективна, чем ваше предположение, что убийство связано с террористами.
-Да? Разве я высказывался о мотиве убийства? – немало удивившись, воскликнул ротмистр.
-Нет, вы сказали, что моё предположение, что убийство и покушение, связаны, умно. – смутившись ответил я.
Он некоторое время смотрел на меня, потом махнул рукой:
-Возможно, возможно. Основанием для такого предположения является лишь рассказ Травникова. Насколько рассказу можно доверять?
-Да, Травников – неврастеник с расшатанной психической системой и подвержен всяческим нервическим фантазиям, - подхватил я тон Николай Арнольдовича.
-Напомните, что он вам сказал? – поторопил меня Митьков.
-Что видел в кульке какие-то консервные банки. Впрочем, меня убедила другая фраза, будто бы сказанная Никифоровым. Буду как Кибальчич!
-Нет-с! Снова лишь предположение! – воскликнул Николай Арнольдович, - что если Травников решил оговорить Никифорова?
- Позвольте, Николай Арнольдович, откуда может знать человек с четырьмя классами образования имя Кибальчича? Чтобы вплести его, как вы сказали в оговор, нужно знать, что Кибальчич террорист!
-Мало ли…читал в этом их кружке самообразования. Вы снова предполагаете в нём какую-то тайну, но опять бездоказательно. Одно лишь предположение! Вот Травников показал на допросе, который я ему учинил вчера, что в консервных банках увидал желе. По-вашему выходит это тоже свидетельство преступления? – горячась, наседал на меня мой собеседник.
Я не отвечал, потому что перед моим внутренним взором возник лабораторный стол в аптеке Кёлера и следы засохшего коллоида на бумаге.
-Скажите, Николай Арнольдович, я уверен, вы знаете этот предмет лучше меня, - мой спокойный тон в мгновение заставил Митьков слушать меня внимательно, - что ещё кроме коллодия входит в бомбу Кибальчича?
-Нитроглицерин. - настороженно ответил жандарм, - к чему вы это, Евгений Сергеевич?
-Ну что ж, - сказал я со смешанным чувством облегчения и сожаления, - есть доказательства, говорящие, что Никифоров напрямую связан с террористической атакой. В аптекарской лаборатории он конструировал бомбу.
Я коротко рассказал Николаю Арнольдовичу о своих находках у Кёлера.
-Жаль парнишку, - заключил я и вздохнул.
-Не стоит его жалеть Евгений Сергеевич, - ответил Митьков, - найдутся и найдутся во множестве, кто будет стенать, когда такого борца за свободу усадят на скамью подсудимых, – он похлопал меня по плечу, - ваша находка проясняет роль Никифорова, и это главное. Это уже больше, чем предположение! Это факт!
Мне было приятно, что своими действиями я помог раскрыть роль аптекарского помощника в преступлении, совершённом в губернском городе. Одновременно, чувство досады, что мы по-прежнему не можем нащупать нить, ведущую к убийце учительницы, омрачило мои мысли. Даже не знаю, что толкнуло меня рассказать ротмистру о визите Матвея Трапезникова.
-Хм, - озадаченно откликнулся Митьков, - но я не понимаю, что это даёт нам в поиске убийцы?
-Возможно, убийство учительницы связано с секретами Трапезникова? – неуверенно предположил я, - отчего бы такая секретность? Примчался из Петербурга и прямиком ко мне. Мол, не распространяйте сведения! Может, оттого, что иноземная метода добычи золота травит людей? Вот сегодня у меня опять был пациент - фабричный - с тяжелейшими нарушениями нервной деятельности! А до этого были ещё непонятные случаи! Может Суторнина что-то узнала? Отчего она мне заказала лекцию об охране здоровья?
-Хм, - снова промычал Митьков, - это молодой Трапезников к вам заявился? Матвей? Он, кстати, хорошо знаком с госпожой Веляшевой. – и повторил со значением, - они ещё по Петербургу знакомы. Очень хорошо знакомы.
Я замолчал, оглушённый внезапной ревностью.
-Не-е-е-т, - убеждённо проговорил Николай Арнольдович, - непременно отыскать прекрасную незнакомку! Ту незнакомку, что встречала Никифорова на вокзале.
-Уж не думаете ли вы, - вспыхнул я, - что Елизавета Афанасьевна каким-то образом…имеет ко всему этому отношение?
-Вы снова поражаете меня своими догадками, Евгений Сергеевич! – враз сделавшись серьезным, ответствовал ротмистр, застёгивая китель.
-Лучше бы вы ответили, - запальчиво воскликнул я, - отчего это Травников так осведомлён об устройстве бомбы?
Внезапно за окном раздался беспорядочный треск и вскоре прозвучало несколько хлопков. От неожиданности я замер.
-Что это? – недоуменно посмотрел я на Митькова.
-Стрельба, дорогой доктор, - спокойно ответил ротмистр, - где-то недалеко. Револьверы и карабины.
***
Митьков тяжело взбирался в пролетку, в которой уже сидел Сидорчук, когда я вылетел на крыльцо, сжимая в руках саквояж со всем необходимым.
-Куда вы, доктор?! – недовольно крикнул жандарм, - там стреляют!
-Именно потому, что там стреляют! – буркнул я, усаживаясь рядом с Сидорчуком, - там будут раненные, которым понадобится моя помощь!
-Зря, Евгений Сергеевич! Впрочем, воля ваша, - недовольно ответил Митьков, хлопнул возничего по спине и спросил меня, - оружие-то у вас есть? Придётся защищаться. Нападающих явно больше.
-Есть, - снова буркнув, я ощупал в кармане браунинг, который, забежав в кабинет за саквояжем, достал из стола.
Пролетка понеслась. Казенные лошади, видно привычные к таким ситуациям, неслись по улицам что твой курьерский. Звук стрельбы приближался. Стали отчетливо слышны беглая револьверная стрельба и одиночные хлопки карабина. Мы выскочили на улицу, ведущую к высокому фабричному забору, там, где я тщетно пытался проникнуть внутрь, и понеслись к распахнутым настежь воротам. В глубине двора возле двухэтажного дома конторы стояла повозка с наглухо закрытым длинным кузовом и маленьким окошком в двери. В таких повозках перевозят ценности или дипломатическую почту. Рядом с крыльцом на земле лежали двое. Судя по одежде, конторские. Когда мы подъехали к воротам стрельба прекратилась, и из дверей конторы вышило трое в тёмных пиджаках в картузах с блеснувшими на солнце козырьками - такие обычно носят фабричные. Двое тащили вероятно раненого – тот еле волочил ноги, едва перебирая ими и спотыкаясь. Третий шёл следом, неся двумя руками тяжёлую сумку. Наша пролётка влетела во двор и, развернувшись, встала поперёк, перегораживая выезд, одновременно становясь нашей защитой. Ещё на ходу Митьков и его помощник открыли стрельбу. Тот, что оказался впереди остальных и загораживал раненого моментально осел кулем, свалился с крыльца и уже не двигался. Раненый облокотился о перила и открыл стрельбу в нашу сторону. Остальные двое спрыгнули с крыльца и разбежались в разные стороны. Один спрятался за крытой повозкой. До него было всего шагов двадцать-тридцать и укрытый тяжёлой повозкой, он мог безопасно и прицельно стрелять в нас. Что он, собственно, и делал. Пользуясь тем, что его огонь заставил ротмистра и Сидорчука прекратить стрельбу, другой нападавший стал забегать слева, чтобы очутиться позади нас. Однако, он оказался на открытом пространстве двора и этим воспользовался Митьков – он выпрямился, направил пистолет в его сторону и сделал подряд несколько выстрелов. Противник, споткнувшись, повалился на пыльную утоптанную площадь и больше не шевелился. В это время откуда-то сверху, как я потом понял, со второго этажа конторы раздался выстрел. Митьков дернул плечом и повалился навзничь. Нужно сказать, что всё произошло настолько стремительно, что я очнулся лишь тогда, когда упал ротмистр. До этого момента я, признаюсь, был лишь пассивным наблюдателем и, вероятно, из-за того, что не проявлял себя никаким движением, не оказался целью для грабителей. А то, что это были грабители не вызывало никаких сомнений. Но стоило мне сделать несколько шагов к ротмистру, как я услышал рядом с собой тугой звук разрываемого воздуха. Я моментально опустился на колени и пригнулся. К счастью, я уже был рядом с Николаем Арнольдовичем. Мундир на его груди возле левого плеча был разорван пулей, и из отверстия активно сочилась кровь. Быстро расстегнув мундир, я завел руку с приготовленным толстым марлевым тампоном под нательную рубаху и, на ощупь найдя входное отверстие, прижал рану, останавливая кровь. Пока я ножом вспарывал рукав мундира, освобождая плечо, накладывал повязку, неизвестный со второго этажа стрелял в мою сторону. Каждый раз, когда рядом со мной взлетали фонтанчики пыли, я вжимал голову в плечи и замирал, пугаясь. Потом снова, но уже быстрей разматывал бинт. Возница подхватил револьвер Митькова и несколько раз выстрелил по окну второго этажа. Со второго этажа посыпались стёкла, и стрельба оттуда прекратилась. За последние несколько минут никакого движения на крыльце не было. Вероятно, тот, что был на крыльце потерял сознание или был мёртв. Сидорчук тем временем вёл дуэль с засевшим за повозкой налётчиком. Неожиданно он прекратил стрельбу. Я поднял голову и посмотрел в его сторону. Сидорчук, чертыхаясь, рылся в карманах, выуживая патрон за патроном и заправляя их в барабан своего нагана. Оглянувшись на нашего возницу, я увидал, что тот уткнулся головой в переднее колесо пролётки и не шевелится. В это время тяжёлая повозка, что была напротив нас и выглядевшая, как цитадель, двинулась, разворачиваясь, и лошади, задирая головы и крутя шеями, стали рвать повозку с места, устремляясь прямо на нас. Позади лошадей возвышался человек, неистово хлеставший кнутом и, словно в судороге, дергая вожжами. В это время Митьков застонал и открыл глаза. Лошади ещё вразнобой перебирали ногами, но ощущалось, что вот-вот они сорвутся в галоп. Наконец, через мучительно долгое мгновение они понеслись прямо на нас. Мы с Митьковым были аккурат на их пути.
-Доктор, - просипел Николай Арнольдович, глядя на меня спокойными глазами, - стреляйте! Стреляйте же!
Я с удивлением обнаруживаю, что держу в руке браунинг и передёргиваю затвор. Потом медленно его поднимаю, вижу, что целюсь в человека, который несётся прямо на меня. Его грудь открыта, и я понимаю, что не промахнусь. Кони совсем рядом, я различаю кровеносные сосуды в белках их глаз, оскаленные жёлтые зубы, расширенные ноздри, жадно хватающие воздух.
-Да стреляйте же! – шепчет Митьков и закрывает глаза.
Я стреляю. Лошади резко уходят в сторону, унося повозку влево, и проносятся совсем рядом. Жаркий тугой порыв ветра чуть не валит меня с ног и обдаёт тяжёлым запахом потных лошадиных спин. Возница, при резком повороте, едва не вылетает на ходу, но ухватившись за металлические поручни с трудом удерживается на козлах. Повозка уносится прочь. Всё это длится мгновение. Я вижу, что моя рука поднята вверх, и я продолжаю нажимать спусковой крючок, стреляя в воздух.
***
В операционной тихо. Откуда-то издалека донёсся колокол, созывая прихожан на вечернюю службу. Бледное лицо Митькова закрыто маской Эсмарха. Из-под пелёнки, уложенной сверху торчал только куст бороды ротмистра. Фельдшер Гусятников, стоявший тут же у изголовья, время от времени капал на марлю, покрывающую проволочный каркас, эфиром. Я оперировал Митькова уже около часа. Несколько раз открывалось кровотечение. Тёмные сгустки крови в раневом канале отчаянно мне мешали. Оттого возможность найти пулю, не
