доктору Гейнцу – специалисту по лёгочным заболеваниям. Тогда за суматохой устройства своего нового жительства и обилия пациентов, я быстро забыл об этих пациентах, тем более, что они исчезли из моего поля зрения. Однако ж теперь я вспомнил, что той же ночью, не имея сил заснуть, я от скуки стал листать журналы – немецкие и английские, которые регулярно доставлялись мне почтой. Так вот, в одном из них я натолкнулся на короткую заметку с описанием способа Маккартура- Фореста, где приводилось его химическое название. Метод именовался «цианированием золота». В тот момент это было для меня не более, чем новая, но бесполезная информация, но теперь!
В это время Лука, который уже минут пять топтался рядом, обратился ко мне:
-Ваше благородие, Евгений Сергеевич, я барышню-то прибрал…только вам надо бы самому поглядеть.
***
То, что привлекло внимание Луки, было кровоизлиянием на шее погибшей в области затылка, у самого его основания. Вытянутое поперёк сине - багровое пятно занимало практически всю заднюю поверхность шеи.
«Прижизненное, - разглядывая его, отметил я про себя, - как будто след от удара». После этого я решительно вновь надел фартук и нарукавники. Лука уже подготовил необходимый инструмент. Через двадцать минут последние сомнения были рассеяны и причина мгновенной гибели учительницы стала очевидной. Перелом «атланта» - первого шейного позвонка, разрыв его связок и повреждение ствола головного мозга сместившимся отломком. Мгновенная смерть.
«Ну что ж, - размышлял я, - причина гибели ясна. Однако, каков механизм смертельной травмы?»
Из всех видов членовредительства мне довелось пользовать в основном изувеченных механизмами на покосах или деревьями увечившими вальщиков леса. Падение с крыш или ныряние в воду на мелководье, описываемые немецкими журналами, как основная причина перелома шеи, не встречались в моей практике – то ли характер жителей нашего края исключал такие экстравагантные способы навредить себе, то ли крыши наших зданий не были достаточно высоки. Но немецкие журналы и в случае с учительницей не годились. Ну в самом деле, не могла же покойная сперва спрыгнуть с крыши, затем явиться в дом, сесть в кресла и только после всего проделанного скончаться? И тут я вспомнил о колесовании, описанном профессором Петербургского университета Сергиевским, колесовании «сверху вниз», когда казнь начиналась с тяжёлого удара, ломавшем позвоночник в области шеи. Такой способ умерщвления, обращал внимание профессор, восходит к традиционной бескровной казни практиковавшейся среди монголов и прочих народностей, входивших в Орду. Так-так-так! Выходит, неизвестный злодей, имея целью умертвить учительницу бескровно, нанёс ей сильный удар сзади в основание головы. Ну, вот-с, господин жандарм! Елизавета Афанасьевна никак не могла произвесть такой удар! Даже допустив невероятное, что она тайно вернулась в город, предположить, что хрупкая, изящная женщина способна нанести удар такой силы?! Э-э-э! Да что говорить! Все ваши измышления о связи Лизы с убийством учительницы, господин ротмистр, сущая нелепица!
В приподнятом состоянии духа и с ощущением полной победы я сел писать отчёт «Об исследовании мёртвого тела Суторниной А. М.». Лука тем временем перетащил покойницу на ледник и запер дверь. Дописав, я отправил санитара с запечатанным в конверт отчётом в полицейскую часть, а сам отправился в амбулаторию осматривать больных.
Принимая конверт, Лука замялся, будто хотел что-то сказать. Зная его замкнутый и сварливый характер, я задержался, готовясь выслушать жалобу вроде того, что он санитар, а не посыльный какой или сослаться на больные ноги и попросить гривенник на извозчика.
-Ваше благородие, - наконец пробасил он, - знамо дело, не нашего ума это вот всё, но верно говорю, это какой ссыльный или каторжный убил учительшу.
-С чего ты взял? - я, признаться, опешил.
-Дык что я, каторжных не знаю? Возьмут ломик… ломик для бескровного убийства самое милое дело! Махнут легонько по шее и кирдык. Знавал одного такого. Он за душегубство, лямку тянул.
-А ты что же, каторжный? – не сдержав удивление спросил я.
-Никак нет-с, ваше благородие. Был грех, разбойничал, но без смертоубийства. По амнистии девяносто шестого года освобождённый. А каторжанина таво в пересыльной тюрьме видал. Страшный! И не человек, чистый зверь.
-Ломиком? – переспросил я его, задумавшись, и добавил, - ладно, ступай. Про ломик я сам доложу.
Каково же было моё удивление, когда спустя полчаса я вновь увидел Луку. В руках тот держал мой отчёт. Посыльный объяснил, что полицейская часть под замком, а городовой, который караулит закрытую дверь, сообщил, что все полицейские, а с ними и сам земский исправник, погрузившись в повозки, укатили в неведомом направлении. Досадуя на исправника и на всё его заведение я вернулся к пациентам. В коридорчике перед дверью кабинета и на крыльце меня дожидались несколько крестьянских баб с гомонящими ребятишками и бугай - мастеровой баюкал ушибленную бревном руку. Тщательно осмотрев и не найдя перелома я велел фельдшерице Авдотье Саввишне обложить руку льдом и обработать ссадины. Пока шёл осмотр крестьян, из смотровой доносились причитания мастерового, покрываемые железным голосом фельдшерицы. Завершив приём, я выглянул в коридор, чтобы убедиться, что принял на сегодняшний день всех пациентов, и обнаружил сидящим у самого выхода человека. При моем появлении тот живо вскочил и направился ко мне. На вид лет тридцати, в темном добротного сукна сюртуке и панталонах на штрипках. Кожаные туфли на невысоком каблуке, выдававшие в нем состоятельного человека, была чисты, что свидетельствовало о том, что приехал незнакомец на извозчике. В руках он держал мягкую фетровую шляпу в тон сюртука.
-Матвей Трапезников, - представился он негромким приятным голосом.
Я пригласил его в кабинет и поинтересовался, что привело господина Трапезникова ко мне – собственное здоровье или что-то иное. Посетитель, несколько путаясь и растягивая слова, сообщил, что он здесь, собственно, по делам своего отца – фабриканта Тимофея Матвеевича Трапезникова. То есть не совсем, а касательно только небольшого производства. Он, видите ли, руководит там всеми работами. Так вот, знаете ли, уважаемый господин доктор, на днях ему сообщили, что рабочие, что там работают, стали хворать – уже несколько человек не вышли на работу. Он приехал из столицы как мог быстро, чтобы учинить розыск, нарушения и прочее. Я тут же вспомнил об опасениях Мартына Кузьмича, что экспериментальное производство несёт изрядный вред, и случаи тяжкого заболевания двух рабочих тому подтверждение. О чём я сообщил Трапезникову. Тот поспешил заверить меня, что их семья прилагает все усилия, чтобы обезопасить работы и защитить людей. Производство – это его, Трапезникова детище, и он очень радеет о его пользе для людей. Дело в том, пояснил посетитель, что сам он закончил Петербургский университет по кафедре химии, что продолжил изучать минералы и рудное дело в Германии и прочее. То, что на фабрике делается, он в этом глубоко убеждён, принесёт людям пользу.
Он помолчал, нервно теребя шляпу. Потом снова заговорил, горячась. Визит связан с искренним его желанием, помочь работникам, и даже он готов оплатить лечение, если таковое потребуется. Я был приятно удивлён отношением промышленника, поскольку такие выплаты полагались лишь для рабочих казённых заводов, а вот частный предпринимателю не был связан такими обязательствами. К вашему сведению, господин фабрикант, двое ваших рабочих тяжело заболели и были отправлены на лечение в губернскую больницу. На время их болезни их семьям верно понадобится денежная поддержка, и господин Трапезников может в этом принять деятельное участие. Тот заверил меня с энтузиазмом, что не останется в стороне. Мы оба, удовлетворенные его согласием, замолчали. Казалось, тема разговора исчерпана, но посетитель не уходил и продолжал сидеть, теребя шляпу и не поднимая глаз. Наконец, он поднялся.
-Евгений Сергеевич, - промолвил он негромко, пожимая на прощание руку, - позвольте надеется, так сказать, на вашу деликатность и прочее. Пусть этот разговор останется между нами.
Я пожал плечами и, разумеется, согласился. Мы вышли на крыльцо и снова распрощались. Щегольская пролётка вскоре скрылась за воротами больницы. Визит странного гостя меня, признаться, удивил. Не столько его искреннее участие в судьбе работников, сколько ловкость, с которой фабрикант скрывал, что происходит на фабрике. Какая такая польза для людей, о которой он обмолвился, может быть в полученном им золоте? Не понятно. Что же скрывает фабрика господина Трапезникова?
Ближе к вечеру вдруг приехал аптекарь Илья Петрович Кёлер. Я был немало удивлён его позднему визиту и, пригласив его в кабинет, поинтересовался, чем могу быть полезен. Немного смущаясь, Илья Петрович просил меня, так сказать, «коллегиально одолжить» на день, максимум на два фельдшера Гусятникова. Фельдшер заведовал в амбулатории аптекой. Дескать Сенька, его помощник куда-то запропастился, второй день как пропал, шельмец, а пришёл товар, нужно разобрать, да быстро разобрать, описать и оприходовать. Выручайте, Евгений Сергеевич!
Отказать в таком деле я не мог и пообещал завтра же прислать помощника. Неожиданно мне в голову пришла мысль, которую я тут же облёк в вопрос, адресовав его господину аптекарю – есть ли в аптеке цианистый калий или синильная кислота?
-Как же-с, Евгений Сергеевич! Имеется небольшой запасец на случай непривоза лавровых семян. А что такое? Вам для какой надобности? Если, например, лавровишневая вода в недостатке, то мы подсобим! Отчего не подсобить? Одно дело делаем, Евгений Сергеевич!
Распрощавшись с любезным Ильёй Петровичем, я прошёл в лечебницу, куда сегодня определил дьячка из соседнего прихода для приготовления к герниотомии. Отдал распоряжения оставшейся на ночь санитарке и решил прогуляться перед ужином.
Солнце низко висело над близкой степью. Волны ковыля струились под ветром до самого горизонта, седые его султаны в нескончаемом их беге завораживали и успокаивали. В домах, мимо которых я проходил, уже зажегся свет. Улицы опустели, и только где-то вдали страдала мандолина.
