Любовь не перестаёт (из сборника "Истории доктора Дорна")

негромким приятным голосом.
Я пригласил его в кабинет и поинтересовался, что привело господина Трапезникова ко мне – собственное здоровье или что-то иное. Посетитель, несколько путаясь и растягивая слова, сообщил, что он здесь, собственно, по делам своего отца – фабриканта Тимофея Матвеевича Трапезникова. То есть не совсем, а касательно только небольшого производства. Он, видите ли, руководит там всеми работами. Так вот, знаете ли, уважаемый господин доктор, на днях ему сообщили, что рабочие, что там работают, стали хворать – уже несколько человек не вышли на работу. Он приехал из столицы как мог быстро, чтобы учинить розыск, нарушения и прочее. 
Я тут же вспомнил об опасениях Мартына Кузьмича, что экспериментальное производство несёт изрядный вред, и случаи тяжкого заболевания двух рабочих тому подтверждение. О чём я сообщил Трапезникову. Тот поспешил заверить меня, что их семья прилагает все усилия, чтобы обезопасить работы и защитить людей. Производство – это его, Трапезникова детище, и он очень радеет о его пользе для людей. Дело в том, пояснил посетитель, что сам он закончил Петербургский университет по кафедре химии, что продолжил изучать минералы и рудное дело в Германии и прочее. То, что на фабрике делается, он в этом глубоко убеждён, принесёт людям пользу. 

Он помолчал, нервно теребя шляпу. Потом снова заговорил, горячась. Визит связан с искренним его желанием, помочь работникам, и даже он готов оплатить лечение, если таковое потребуется. Я был приятно удивлён отношением промышленника, поскольку такие выплаты полагались лишь для рабочих казённых заводов, а вот частный предпринимателю не был связан такими обязательствами. К вашему сведению, господин фабрикант, двое ваших рабочих тяжело заболели и были отправлены на лечение в губернскую больницу. На время их болезни их семьям верно понадобится денежная поддержка, и господин Трапезников может в этом принять деятельное участие. Тот заверил меня с энтузиазмом, что не останется в стороне. Мы оба, удовлетворенные его согласием, замолчали. Казалось, тема разговора исчерпана, но посетитель не уходил и продолжал сидеть, теребя шляпу и не поднимая глаз. Наконец, он поднялся.

-Евгений Сергеевич, - промолвил он негромко, пожимая на прощание руку, - позвольте надеется, так сказать, на вашу деликатность и прочее. Пусть этот разговор останется между нами. 

Я пожал плечами и, разумеется, согласился. Мы вышли на крыльцо и снова распрощались. Щегольская пролётка вскоре скрылась за воротами больницы. Визит странного гостя меня, признаться, удивил. Не столько его искреннее участие в судьбе работников, сколько ловкость, с которой фабрикант скрывал, что происходит на фабрике. Какая такая польза для людей, о которой он обмолвился, может быть в полученном им золоте? Не понятно. Что же скрывает фабрика господина Трапезникова?
Ближе к вечеру вдруг приехал аптекарь Илья Петрович Кёлер. Я был немало удивлён его позднему визиту и, пригласив его в кабинет, поинтересовался, чем могу быть полезен. Немного смущаясь, Илья Петрович просил меня, так сказать, «коллегиально одолжить» на день, максимум на два фельдшера Гусятникова. Фельдшер заведовал в амбулатории аптекой. Дескать Сенька, его помощник куда-то запропастился, второй день как пропал, шельмец, а пришёл товар, нужно разобрать, да быстро разобрать, описать и оприходовать. Выручайте, Евгений Сергеевич!
Отказать в таком деле я не мог и пообещал завтра же прислать помощника.
Неожиданно мне в голову пришла мысль, которую я тут же облёк в вопрос, адресовав его господину аптекарю – есть ли в аптеке цианистый калий или синильная кислота?
-Как же-с, Евгений Сергеевич! Имеется небольшой запасец на случай непривоза лавровых семян. А что такое? Вам для какой надобности? Если, например, лавровишневая вода в недостатке, то мы подсобим! Отчего не подсобить? Одно дело делаем, Евгений Сергеевич!

Распрощавшись с любезным Ильёй Петровичем, я прошёл в лечебницу, куда сегодня определил дьячка из соседнего прихода для приготовления к герниотомии. Отдал распоряжения оставшейся на ночь санитарке и решил прогуляться перед ужином.
Солнце низко висело над близкой степью. Волны ковыля струились под ветром до самого горизонта, седые его султаны в нескончаемом их беге завораживали и успокаивали. В домах, мимо которых я проходил, уже зажегся свет. Улицы опустели, и только где-то вдали страдала мандолина. Настроение у меня было отличное. Беспокоящая меня тревожность улетучилась и ей на смену пришла весёлость от того, что вечер хорош, что Лиза никак не причастна к несчастьям учительницы, что ротмистр дурак! И даже какое-то озорство толкало меня вперёд по кривым безлюдным улочкам города N.

Неожиданно я оказался на пустыре. Впереди высился глухой забор из свежих тёсанных досок. Пройдя вдоль неприступной стены, я наткнулся на массивные ворота. Шагах в ста за ними забор заканчивался, и были видны красного кирпича фабричные корпуса. Оттуда доносилось глухое уханье и тяжелый глубинный стук. Местность была мне незнакомой - с этой стороны фабрики я не бывал. К воротам вела дорога, укрепленная насыпью и щебнем. С любопытством я стал разглядывать въезд и в сгустившихся сумерках обнаружил среди плотно пригнанных досок калитку. Помешкав, я толкнул её. Дверь не шелохнулась.

-Чего надо? –раздался вдруг неприязненный голос. 
Поразмыслив над ответом, я решительно крикнул:
-Откройте, я доктор!
Весёлое озорство не оставляло меня, и я снова потребовал:
-Открывай, любезный! По поручению губернской врачебной комиссии!
-Не велено!

Наступила тишина. Потом за стеной послышалось возня, раздались голоса и, наконец, в калитке с сухим стуком открылось дозорное окошко.
-Евгений Сергеевич? – удивленно воскликнул невидимый мне в сумерках кто-то, - вам-то по какой надобности? Это я, Прокудин, помощник управляющего! Не признали? Вы мне в прошлом месяце гнойник на шее лечили. Вспомнили? В-о-о-о-т!
Послышался радостный смешок.

Мне, наконец, вспомнился молодой, смешливый фабричный служащий. Вспомнил, как пришёл он в щегольской вышитой косоворотке, которая, как выяснилось, стыдливо прикрывала огромную багрово-синюю флегмону на шее. На вопрос, отчего он раньше не пришёл, Прокудин криво улыбнулся и ответил, что было недосуг. Авдотья Саввишна препроводила его в операционную, а я стал готовиться к операции.
Флегмона выпирала под багровой кожей, словно кролик проглоченный питоном. Она спускалась в надключичную область и при прорыве грозила проникнуть в средостение. Вскрыв и опорожнив гнойник, я начал промывать полость двуокисью водорода, тщательно исследуя её границы. Прокудин, почувствовав облегчение, стал болтать, не умолкая. Я узнал, что домашние его несколько дней отговаривали идти в амбулаторию, а наоборот позвали бабку шептунью, которая бормотала над ним два вечера, водила сухой полынью по шее, да всё без толку! А теперь ему ход на фабрику закроют на пару дней, а без него с новой рудой натурально напутают, а Федька чего доброго сопрёт «желтую землицу» - уж очень красивые кристаллы, - чистый мёд. Да и денег за два пропуска не заплатят. А деньги им с новой рудой платить стали больше.
«Экий болтун, незлобиво обругал я его,» - устанавливая дренажи. И вот теперь он весел и здоров! Что для врача может быть лучше, чем весёлость выздоровевшего пациента.

-Прокудин, голубчик, я с предписанием! Учинить досмотр на предмет санитарных норм. – с ещё большой весёлостью соврал я. Настроение у меня по-прежнему было приподнятое, а чувство безнаказанности подогревало во мне энергию авантюрности.
-Евгений Сергеевич, не могу-с! – извиняющимся голосом зачастил Прокудин, - не обессудьте, не могу-с! А с предписанием вы завтра, прямиком к управляющему. Нет-с! И завтра никак нельзя-с! Просто никакой возможности!
-Как же быть, Прокудин? У меня предписание срочное, не терпит отлагательства!
-Евгений Сергеевич, Христа ради, не могу-с! Изволите видеть, цербером заделался, рычу аки пёс! Полиция в отсутствии, людей не хватает для охраны, вот господин Самохин и распорядились. Только специальные поезда пропускаем-с!
Окошко захлопнулось.
-Да что мне за дело, коли у меня предписание! – крикнул я в глухо запертую калитку.
Тишина была мне ответом.   

***
Утром следующего дня я успешно провёл герниотомию и очень был горд собой, поскольку анестезию по методу доктора Вишневского провёл блестяще, в результате чего дьячок всё время хирургического пособия проспал, а следовательно, не докучал пением покаянных псалмов, которыми он всю ночь донимал бедную санитарку. На выходе из операционной ко мне устремилась Авдотья Саввишна и сообщила, что с железнодорожной станции привезли упавшего с платформы.

-Нашли аккурат за десять минут до прихода поезда, - невозмутимым голосом приговаривала фельдшерица, сопровождая меня в смотровую, - достали, слава тебе, Господи, а так бы прямиком к Луке на стол. А как же, по частям и прямиком на стол! Спасибо господину жандарму. Не испугались. Сами спустились на рельсы. Достали парнишку.
Я остановился как вкопанный. Жандарм? Митьков вытащил бедолагу из-под колёс поезда? Невероятно! 

На белоснежной простыне лежал Сенька Никифоров – аптекарский помощник. Рядом с лежанкой неподвижно застыл в позе античного стража неуловимый господин в чёрной тройке. Тот самый, из жандармских.  В углу на табурете расположился Николай Арнольдович. Мундир его был испачкан, сапоги «припудрены» дорожной пылью, лицо усталое. Лишь глаза по-прежнему весело поблёскивали.

-Вот-с, Евгений Сергеевич, не знали, не гадали, нашли мальчонку. – удовлетворенно проговорил Митьков, - гляжу, лежит на путях, ждёт свою смертушку. Я вначале подумал, самоубийца, как героиня графа Толстого, а потом нет! Не двигается и не откликается. Потом оказался живой, но без сознания. Может головой при падении ударился?

К тому моменту, когда он закончил свою тираду, я уже осмотрел неподвижное тело. Явных признаков травм конечностей не обнаружил. Живот, когда я поднял красную его рубаху, был впал, при ощупывании мягкий. Выходит, внутренних повреждений тоже нет. Дышал парнишка самостоятельно, ровно и не часто. Значит, и грудная клетка, а именно лёгкие обошлись без травм. А вот при ощупывании головы я обнаружил изрядную припухлость в нижней части затылка и шеи. Это последнее могло говорить о переломе или о тяжелом ушибе. К моему облегчению рефлексы на руках и ногах были сохранены. Выходило, что и спинной мозг не был повреждён. Зрачки тоже были живыми. Однако это меня не успокоило. Я отдал распоряжения и вскоре пациент был помещен в специальное приспособление, защищавшее его шею и уложен так, будто его за подбородок тянут слегка кверху, при этом туловище самого его оттягивало вниз. 
Всё это время, пока мы колдовали с люлькой, Николай Арнольдович, стоя поодаль, молча наблюдал.  Когда я закончил, он проговорил:


-Правильно ли я понял, Евгений Сергеевич, что у мальчонки не в порядке с затылком и шеей? Вот-с! А лежал он лицом вниз. Следовательно, никак не мог повредить себе затылок.
- Более того, Николай Арнольдович, - ответил я протирая руки спиртом, - в характере травмы есть что-то общее с погибшей