И уже от одних всех этих мыслей скулы сводит и нарушается порядок пищеварения. Что может привести к предсказуемым результатам – для начала насилия над собой. А затем, если сам с собой не справишься, то всё это внутренне беспокойство и агрессия выплеснется во вне.
И чтобы купировать эту крайне сложную проблему, на которую себя обрекают люди, оказавшиеся запертыми в одном помещении, их нужно постоянно отвлекать от себя и тех сложных мыслей, решение на которые они так и не могут найти. А так как для всех источником и причиной всех сложностей был президент, то ему и брать на себя роль ведущего, если он, конечно, не хочет быть ведомым на своё распятье.
Ну и президент, чтобы отвлечь от себя все угрозы и всё то, что его ждёт в случае того, если он не справится со вставшей перед ним задачей, к полной для себя неожиданности потерял дар речи и дар своей президентской сообразительности, ещё называемой политической изворотливостью. Ну а что послужило столь удручающему для него факту, – весь груз ответственности перед самим собой, перед государственным аппаратом (такого секретного рода информацию не для всех ушей предоставляют), или же здесь было что-то ещё, – то это уже не важно, когда в нём все видят причину всех для себя зол.
И люди из его окружения и аппарата, на кого негативно влияет Шарлотта Монро, начинают с жутко агрессивными и злыми лицами его окружать, с определёнными в его сторону намерениями, для начала, как минимум, его привязать к стулу рядом с Броуди, а затем, как его сообщника в деле скрытия государственных тайн и их халатного не раскрытия во время, добиваться от него полнейшего обнуления, в конституции прописанного как импичмент. Будьте уверены мистер президент, так и не ставший для всех тут дядюшкой, госпожа госсекретарь всегда доводит до конца собой желаемое. И не обязательно в пикантного рода форме.
И президент, в предчувствии для себя самого неизгладимого и организмом всегда отвергаемого, интоксикации и структурной переделки на запчасти и элементарные частицы, в чём такой мастер госпожа госсекретарь, отчего-то решает искать помощи у Броуди, связанного по рукам и ногам, если вы не забыли мистер президент. К кому он резко поворачивается, и…в несколько непонятном для Броуди ключе его спрашивает. – Что ты сказать хочешь?
Броуди с долей сложности понимания президента, вдруг так удивительно и быстро оглохшего, смотрит на него. Типа, ты с первого раза не понял или не услышал то, что я сказал, а может ты хочешь надо мной поиздеваться, да и плевать ему на то, что все услышат о его нестерпимом уже желании сходить в туалет.
– Я хочу сходить в туалет. – Как оказывается, вот что сказал Броуди, а то, что президенту затем причудилось, то это всё игра слов, нервов и построенной на них иллюзии со своими подсознательными страхами президента, которые в замкнутом помещении обретают в себе новые черты, смыслы и возможности в любой момент из тебя прорваться в виде твоей не выдержки и желания всё о себе выведать всем, как акт очищения перед страшным судом.
И понятно, что президент не сразу и опять не понял, что от него хочет Броуди. О чём он так и спросил его на повышенных тонах и с пристальным прищуром на своём лице, с помощью которого он пытался высмотреть в Броуди его задуманную хитрость. – Что ты хочешь?
А Броуди уже всё достало и надоело терпеть всё это издевательство над собой, тем более его репутации пришёл конец, и единственное, что он не хочет видеть, как она будет подмокать. И он, откинув прочь все этические нормы и навязанные обществом морали, с остервенением в лице, на повышенных тонах, так, чтобы все тут слышали и были в курсе того, чего он от всех и президента в первую очередь добивается, заявляет следующее. – Да, бл*ь, хочу я в туалет. Что ещё не ясно?
А вот теперь президент, обескураженный в предел всем этим беспредельным поведением Броуди, всё не просто услышал, а он, вдруг осознав то, что это требование Броуди в себе предполагает и какие оно для них новые реалии несёт, в себе и в ногах подсел от потрясшего его нокаута, который в себе несло понимание своего бессилия перед вдруг только понятой проблемой. И это был буквально удар ниже пояса со стороны Броуди, этим своим требованием, осветившим одну из важнейших проблем для людей, оказавшихся запертым в одном помещении. А именно на естественность и природность их происхождения, с необходимостью придаваться естественным проблемам, то есть посещать туалет. Которого, как это помнил президент, отчего-то здесь не было. Или быть может, им не замечалось? А?!
Но это был всего лишь крик отчаяния, хоть и внутренний. И как бы президент в своей голове памятливо и судорожно не перекручивал всё, что касалось и находилось в этом помещении, он ничего для себя обнадёживающее в плане бытового обустройства не смог обнаружить. Ни хрена здесь не было из того, что искал президент и отвечало вне служебным, житейским нуждам людей. А здесь всё было строго конфиденциально подчинено служебным задачам и вопросам их касающихся. И даже наличие здесь смежного помещения, какой-нибудь технической бытовки, не просто не предусматривалось, а оно в целях национальной безопасности категорически было вычеркнуто из всех архитектурных планов. И раз основной целью этого ситуационного кабинета является немедленно и как можно скорей выработать стратегию и тактику по купированию и разрешению возникшей проблемы, то прибывшие сюда люди должны были все свои, свойственные организму природные и житейские проблемы заранее решить и прибыть сюда только с одной целью – выполнить свой долг перед народом, доверившим им столько многого. И думать здесь о чём-либо другом, даже если тебя к этому склоняет твоё сложное на адекватность пищеварение, было бы как-то не профессионально.
В общем, президент быстро в уме пробежался по всем углам и ложным выходам и шкафам ситуационного кабинета, гигиенически стерильно устроенного в плане отсутствия в нём всего лишнего, а именно того, что относится к вне служебной деятельности человека, да и вернулся с малопонятным и с раздосадованным выражением лица к Броуди, вон какую провокационную штуку сейчас для всех них выкинувший – знает же гад, что все здесь собранные так ловко вражеской разведкой и психологией люди совершенно не приспособлены к быту, и их выживаемость становится под огромным вопросом, если их оставить наедине с самими собой.
А Броуди, судя по нему, на всё это наплевать и притом с окровавленной слюной. И он ещё при этом оскалисто лыбится, мол, что, съели. И то, что вы меня от самих себя отделили, связав тут, даже для меня лучше. Пока вы будете друг друга грызть и уничтожать морально, я с высоты своего я и отдельного нахождения, буду за всем этим наблюдать и внутренне хохотать. Ну а то, что я это тебе, президент, так открыто сообщаю по дипломатической почте, через взгляд, то это я тебе протягиваю руку помощи. Ведь без меня тебе, презик, здесь не выжить, сожрут тебя и не поморщатся.
Ну а президент, ещё сильней растерявшись от озвученных Броуди таким образом его будущих перспектив быть съеденным, в чём он и сам не сомневался, прекрасно зная о людоедских наклонностях своих коллег по управленческому образу жизни и пониманию своей божественной сути, глядя на Броуди уж совсем каким-то невменяемым взглядом, берёт и спрашивает его какую-то прямо ахинею. – По маленькому?
– Ага. – Согласно и без всякого уважения кивает в ответ Броуди. А вот этот ответ Броуди, а точнее звук его голоса, приводит в сознание и более-менее разумение президента, а не презика, как себе посмел оскорбить все его самые лучшие и худшие то ж чувства Броуди, таким образом его и его президентскую каденцию сравнив с одноразовым инструментом для выполнения одной из функций организма.
И Президент с большой буквы, а не какой-то там временщик на время своего избирательного срока, когда о нём только и вспоминают в уважительном ключе, а потом хоть трава не расти, перекосившись в лице от недовольства и неприятия всего того, что в себе такое несёт Броуди, всё же надо отдать ему должное, сумел он покачнуть уверенность президента в завтрашнем дне, цедя сквозь зубы, вот такое Броуди заявляет. – А вот насрал ты нам всем в душу по большому.
После чего президент поворачивается к заждавшимся его членам его аппарата и совета по решению стратегических вопросов, и, посмотрев сквозь них обзорным зрением, включающим в себя фокусный охват всего помещения, да и задался ко всем вопросом. – А у нас здесь ещё есть какие-нибудь смежные помещения?
И как сейчас выясняется по озарившимся надеждой лицам всех этих людей, то до чего же они все глупые, раз до сих пор не попытались найти выход из этого помещения не через центральную дверь, а через тоже окно, которое, есть своя вероятность, присутствует в каком-нибудь техническом помещении. И им всего то нужно, как только разыскать это помещение, которое может под что угодно закамуфлировано и должно использоваться только в экстренных, как сейчас случаях, и дальше вон отсюда. Ну и голова же президент, сумевший в очередной раз дать всем надежду на выход из очередного тупикового положения, организованного для всех них стратегическими противниками.
И все так обнадёженные люди, больше не имея возможности и терпения дожидаться от президента каких-нибудь пояснений или может быть ключей для поиска этой запасной двери, все как один резко бросились искать эту магическую однозначно дверь, раз она столько для всех них предполагает открытий. Правда и среди этой массы народа нашлись свои скептики и так называемые дарвинисты, считающие, что для победы в межвидовой борьбе, спешка плохой советчик, и прежде чем в неё вступать, нужно выяснить, что тебе на самом деле предлагается искать президентом. Кто не раз обманывал возлагаемые на него надежды, оправдывая себя и всё им проводимое тем, что его неправильно поняли и смыслы его обещаний были вырваны из контекста.
[justify]И пока кабинет очень добросовестно прощупывают и простукивают на предмет нахождения в стенах пустот, Алисия Тома, кто относился скептически к президенту, а это предполагает и её скептическое отношение ко всему им сказанному, затем Шарлотта Монро, имевшая на президента точно такие же взгляды, и не только из женской солидарности, а по неким внутренним причинам, а также генерал Лабус, всё сидящий с невероятно кислой физиономией (а вот что стало мотиватором такого его бездействия, то это
