А находиться в одном безвыходном помещении с помешанным на своём буйстве, та ещё история с одним смертельным итогом. И некому чего-то неохота брать на себя грех смертоубийства, к которому будет их всех подводить безумство Лабуса, кто уже вон как на всех со смертельной ненавистью смотрит.
– Что за таблетки? – с потыкающим языком спрашивает Лабуса президент, своими поджилками чувствующий для себя огромную опасность.
А с Лабусом видимо начинают происходить невозвратные изменения в плане его перехода из одной, спокойной и уравновешенной личности доктора Джекилла, в безумную и бешенную обезличенность Хайда. Кто сейчас всем тут покажет, кто есть кто. О чём все тщательно скрывали под оболочкой своего резюме и фальшивой и лицемерной улыбкой. И только страх смерти, чьей улыбкой уже косится в их сторону Лабус, будучи сам себе на уме, даёт последнюю возможность быть с собой честным и раскрыть для всех себя таким, каким он есть на самом деле. И начнёт этот сеанс откровения Лабус прежде всего с самим собой, само собой с тех членов совета, кого он сильней всех не любит. А именно с госсекретаря Шарлотты, кого здесь все терпеть не могут для начала за её фальшивую улыбку и такое приторное участие в своей судьбе.
В общем, держись Шарлотта, сейчас доктор Лабус будет тебя лечить от самой себя. Что категорически не устраивает Шарлотту, и не потому, что она страшится объективного мониторинга её сущности со стороны Лабуса, кто, она надеется, с полной прозрачностью подойдёт к её рассмотрению, а тут дело в том, что она некоторой степени опасается того, что им полученные конфиденциальные данные будут им использованы не по тому назначению, на которое она рассчитывает. Что всё это значит? То это не объяснить без своего личного участия в объективном контроле и мониторинге происходящего с вами наедине с Шарлоттой при проведении с ней своих вот таких конфиденциальных изысканий.
Ну а Лабус тем временем пытается изыскать эту свою потерю, ещё раз роясь по карманам. Но всё бесполезно, как и в первый раз, и Лабус переводит невидящий и как всеми видится, то ненавидящий взгляд на президента. Кто получается, что виноват в пропаже у Лабуса этих неизвестных таблеток. С чем в первую очередь не согласен сам президент, знать не знающий и никогда не слышавший о склонности Лабуса закидываться таблетками перед важными совещаниями и о его патологическом пристрастии к наркотическому образу жизни.
И президент, судя по его искреннему недоумению и страху в глазах, на этот раз не играет в политика, а он действительно в первый раз слышит обо всех этих таблетках.
А между тем Лабус на него смотрит и смотрит, но при этом его в упор не видит. Вот до какой беспринципной циничности и наглости дошёл Лабус в своей наркотической зависимости. Жрёт что попало, и главное то, что запрещено на законодательном уровне, а не только из морально-нравственных предположений и причин. На что у таких, как Лабус циничных и лицемерных людей, один ответ: «Бог предполагает, а мы, венцы его творения, располагаем. А располагаем мы следующее. Раз мы раз живём, то нужно всё испробовать в этой жизни. Наш творец бы иначе нас не понял. Он-то вкладывал в нас всё, что он и в себе предполагал иметь. И значит, мы должны всё попробовать и всему быть готовым противостоять. И жру я эти таблетки, как не в себя по той лишь причине, чтобы мой творец за меня гордился. Не испугался я этой в том числе зависимости, а не только зависимости от тебя, господь бог».
И господин президент, видя всю эту невменяемость в свою сторону со стороны Лабуса, собрался было взять ситуацию с Лабусом в свои руки, – возьмите себя в руки генерал, – как Лабус его опережает в этом деле, заявив такое, что никто и не мог предположить, насколько Лабус параноидально истеричный человек, готовый из-за какого-то пустяка разогнать панику и погрузить всех в хаос событий.
– Это таблетки от диареи. – Видимо сообразив вспомнить заданный к себе президентом вопрос, только сейчас дал на него ответ Лабус. И пока все вокруг люди, включая президента, впали в недоумение и растерянность по причине такого невероятного своего обмана и введение в заблуждение Лабусом, что и говорить, а умеющего из мухи делать слона своим артистизмом, Лабус на одном этом своём признании не останавливается, а начинает разматывать составленную им только сейчас дедуктивную цепочку.
– Это всё новый охранник, как там его? А! Зепеллин Рокс. – Начал вслух размышлять и рассуждать Лабус, очень для всех впечатляюще играя гримасами своего лица, то взмывающих в самый верх своего воодушевления, то падая в самый мрак души Лабуса, при вскрытии им фактов, обличающих замеченных людей в деструктивных действиях против тех интересов, на страже которых он и стоит. И судя из одних только весьма поверхностных и ограниченных Лабусом фактов, то такие деструктивные элементы, не просто проникли на все этажи спецслужб, а создаётся такое впечатление, что все эти специальные службы только из них и состоят. Ну максимум, из двойных агентов.
– Уж слишком он вёл себя требовательно и добросовестно по отношению к досмотру проносимых мной вещей. – Бубня себе в нос, что несколько мешало пониманию его речи присутствующим здесь людям, размышлял вслух Лабус с очень остервенелым лицом, направленным почему-то в сторону президента. Хотя, конечно, Лабус так злопамятливо и ненавистно смотрел на этого, упомянутого им охранника Зепеллина Рокса, кто прямо сейчас, в одной памятливой точке подкорки мозга Лабуса, игнорировал буквально его высокий и в чём-то даже неприкосновенный статус (а это бесстрашие уже о чём-то говорит), и со всей требовательностью подходил к осмотру демонстрируемой Лабусом своей ответственности перед своими служебными обязательствами.
В общем, ты, Лабус, хоть и на самый верх забрался, но давай всё-таки не борзей, и сдавай под опись охране то, что проносить в этот, высшего уровня допуска кабинет, не положено. А не положено туда проносить именно то, что ты сам и вписывал в перечень не допустимых для проноса вещей. Как, например, огнестрельное оружие, средства связи, и другого вида отслеживаемые противником инструменты слежения.
– Это всё? – как прямо сейчас видит Лабус ту невероятно-дерзкую ухмылку этого Зепеллина, с которой он задал этот вопрос ему. И Лабуса прямо передёрнуло всего в себе за такое, что ещё за недоверие. И Лабус бы заметил этой пыли перед своими ногами, но он в отличие от него за свои слова отвечает, да и наличие рядом с Зепеллином других охранников не давало ему возможности всё это сделать. Обязательно сочтут Зеппелина за равного ему, раз он начал с ним пререкаться, тогда как ответ должен быть только один, ледяной, пронзительный взгляд сверху своего пренебрежения ко всем этим условностям. И если вы так зациклены на детализации жизни, то попытайтесь ещё разок достучаться себе в лоб там, где природой предусмотрен мозг.
И Лабус так и сделал, обдав Зепеллина взглядом презрительного недоумения. Но как сейчас же выясняется, то Зепеллин полностью соответствует выдвигаемым для соискателя этого вида службы требованиям – он непробиваем на любого вида и рода эмоции, и его не сдвинуть с места и со своей мысли всё теми же любого рода, в том числе самыми резонными соображениями. И он будет стоять на своём, пока это его своё не получит должного осуществления.
Ну а продвигает в жизнь и реализует всё собой задуманное он не как бы можно за ним предположить, с тупым безразличием к тому, что станет следствием его шагов, на что он смотрит упорно-убийственно, а всё не так душевно просто для всех тех, кто посчитал себя самым умным и самым выше всех стоящим на иерархической лестнице. А Зепеллин имел при себе замысловатое чувство юмора, с которым он подходил и затем им разил объект своего пропускного внимания. И всё несмотря на лица и звания. А те ему ничего и ответить толком и по делу не могли, совершенно не понимая, как такое возможно и главное с ними быть, всё же одну важнейшую вещь понимая: За этим Зепеллином однозначно кто-то важней нас стоит, вот он и смеет себе такое в наш адрес позволять. А так как здесь появлялся только один сорт людей – самые равные их равных, то все потаённые взгляды обращались в одну сторону – в сторону президента. Чьим протеже и был этот молодчик Зепеллин.
А вот для чего всё это было нужно президенту? То разве это неочевидно. Обратитесь с этим вопросом к психологии человека, и сразу поймёте, зачем и почему проверял на стрессоустойчивость своих коллег по управлению президент. Выявлял среди них ненадёжных.
– Всё. – Холодной неприступностью соблаголивает ответить Лабус этому ничтожеству, Зепеллину. Ну а тому, само собой, этого мало услышать, и на слово, даже если оно принадлежит самому высшему чиновнику, он не верит. «Все они политики, а верить политику, себя не уважать, – вот как достаточно уверенно и резонно себя вдохновлял выносить мозг высшим чиновникам Зепеллин».
– А если проверю? – вот такое вдруг, не просто недоверие проявляет Зеппелин, а он буквально хамит, угрожая Лабусу своим физическим вмешательством в зону своего комфорта. И Лабус, как только был поставлен Зепеллином в такое, охренеть, что за положение, видимо действуя на рефлексах и на инстинктах сохранения своего репутационного имиджа, аж одёрнулся назад и попятился. Что сразу было замечено Зепеллином, и записано им не в плюс Лабуса, однозначно что-то запрещённое в себе скрывающего, и собирающегося это пронести в самый охраняемый и секретный кабинет.
– Э, дорогуша, так не пойдёт. – Про себя решил Зепеллин, в один момент сообразив, как нужно действовать с этим напыщенным индюком, считающим себя тут самым умным, и кому законы, правила и инструкции не писаны, раз он сам к ним прикладывает свою руку. А таких снобов на их снобизме и ловят, очень дальновидно и как сейчас Лабусом выяснилось, продуктивно помыслил Зепеллин.
С чем он подступил в сторону Лабуса, поинтересовавшись у него: А что у вас там, в области штанов, со стороны одного из карманов выпирает?
Что беспрецедентная дерзость, и какое твоё дело, что у человека, мучающегося в одиночестве уже столько лет (Лабус все свои силы отдаёт службе), на душе происходит и какое у него настроение. И то, что у него нынче всё находится на подъёме, разве повод для того, чтобы это стало предметом критики и подозрений и не пойми в чём.
[justify]Впрочем, такому, как Зепеллин человеку, для кого нет ничего личного, а если оно и в вас есть и присутствует, то его следует оставить у себя дома, а здесь имеют право на свои взаимоотношения только служебные отношения, ничего не объяснишь, и Лабус вынужден подчиниться обстоятельствам, уж слишком неоднозначно для него выглядящим, и достать из широких генеральских штанин портмоне, в котором хранятся не только кредитные
