Один долгий день от рассвета до сумерек

мечтаем прорваться в гости внутрь квартиры, рубашки рвем на себе, волосы щиплем, а нас не пускают, за одежду хватают и удерживают на месте насильно, нагло забалтывают, бесстыже глядя в глаза; мы можем только молча возмущаться таким бестактным поведением, не будем же мы скандалить; Фи! это не наш фирменный стиль! Мы гордые, но тихие, очень тихие. Но гордые, но всё-таки тихие. Но нас не тронь и не тревожь понапрасну по всяким пустякам! А то, как говорит мой сын в детском саду: 
            «Сейчас как тресну по башке!». Уу-у! Мы такие ребята! Да!  Вот, какие! Гордые мы! Пробы ставить негде, везде уже стоит!» 
                Марина повторила свое приглашение:
                 «Проходите в дом».
             Григорий встрепенулся, как-то неловко засуетился на месте и ладонью сжав плечо ребенка, сделал маленький шажок в сторону стоящего у него на пути ребенка, полагая, что их совместный с сыном тандем придет в движение.
               Тот эпизод, когда Алеша не стал по непонятной причине заходить в квартиру, Григорий, не смотря на все свои пространные рассуждения, не стал все-таки в глубине души принимать во внимание всерьез, посчитав его за мимолетный каприз, и сейчас после приглашения хозяйки дома он ожидал, что всё само собой нормализуется и ребенок выполнит, как обычно, то, что от него требуют взрослые, а именно – промарширует, как прилежный солдат, бодрым шагом в квартиру - «Ать, два! Ать, два! И пошел, и пошел, не удержишь уже – так стремительно и энергично, отбивая такт, марширует бодрым шагом, что за ним только в припрыжку, придерживая штаны, нужно бежать!»
                Но не тут-то было! Когда Григорий медленно и аккуратно сделал маленький шажок в сторону сына, полагая, что Алеша тоже начнет двигаться вместе с ним, то тут же уперся в стоящего столбом мальчонку и оказался в положении стреноженной лошади, да еще и уткнувшейся в непреодолимый барьер, стоящий на пути.
                Алеша не желал по какой-то причине куда-то идти и что-то делать, а может просто «ловил ворон», находясь в дезориентации   во времени и пространстве.
                Наконец, Григорий решил, что тянуть дальше с такой ситуацией нельзя и принял кардинальное решение. Он, не дожидаясь пока Леша окончательно очнется от каких-то своих, непонятных ему, грез, легонько, но решительно надавил ему на спину, чтобы заставить его начать движение.
              И Леша даже попытался сопротивляться, как мог, по-своему, чтобы только стоять на своем. Он нахохлился, напыжился, как, взъерошенный после склоки со своими сородичами, воробей, расширился, растелешился разухабисто во все стороны, то есть ноги расставил пошире, локти выставил чуть в стороны, свое заднее мягкое место оттопырил немножко назад, а голову наклонил чуть вниз и таким манером он, как какой-нибудь могучий богатырь из былин, сурово глядя прямо в глаза опасности, встречал невзгоды, которые должны были вот-вот на него обрушиться в виде отца, заставляющего его выполнять приказы, которые ему не по нраву.
               И думал про себя Леша приблизительно так:
                «Не покорюсь! Ни за что! На том стою и стоять буду и отсюда никуда не уйду! Буду стоять на одном месте намертво, как борец этот, как его, толстый такой, солидный, с пузом, как бывший начальник папы. А вспомнил! Сумо! Никто меня не вытолкнет из круга! Говорил же папа как-то, что его начальника никто и никогда не сможет вытолкать взашей с какого-то там то ли «подсиженного», то ли «усиженного» места, в общем с какого-то там непонятного места, пока он сам не уйдет». И Алеша машинально поддернул штаны, чтобы случайно не свалились, когда борьба всерьез с папаней начнется.
               «Папа, конечно, кричать начнет, но я ему не поддамся! Не на того напал. Карапуз маленький я что ли какой-нибудь!»
               Однако Григорий не стал обращать внимание на все потуги сына и еще раз, уже посильнее надавил мальчику в спину, заставив его сдвинуться с места и начать движение.
               Мальчик, хочешь-не хочешь, с грехом пополам стал плестись, еле-еле передвигая ноги, в совместном тандеме с папой.
                Чтобы мальчик не вздумал остановиться, Григорий сзади всё время был вынужден плотно подпирать сына, лишь бы Алеша не сдал назад и они не потеряли с таким трудом отвоеванные у дороги сантиметры. 
               Григорий, похожий на тень самого себя, как стреноженная лошадь, неловко топтался почти на одном месте сзади Алеши. Скорость их перемещения стремилась к черепашьей и это сильно напрягало и утомляло Григория, но ускорить этот процесс никак нельзя было, только если бы, наплевав на все нормы приличия, не схватить сына в охапку, потеряв всяческое терпение, и не втащить волоком его в квартиру, но подобное действие смотрелось со стороны совсем бы уже дико, и Григорий никогда не пошел бы на такой поступок, так как он всегда отвергал экстравагантность и взбалмошность как у других, так и у себя.
               Поэтому ему ничего другого не оставалось, как медленно плестись вслед за сыном и сдерживать в душе бурю, готовых прорваться наружу, эмоций, но внешне он не показывал вида, бодрился и внутри как мог сдерживал свои негативные чувства, держа в уме то обстоятельство, что они с сыном тут не одни и надеясь в будущем на лучшее, только эта надежда у него одна и осталась.
                 И то, что сын всё-таки двигался понемногу вперед, если отбросить в сторону, мешающие смотреть позитивно на мир, мелочи, то это было уже хорошо, хотя Григорий в глубине души ожидал всё-таки, что его наследник будет вести себя несколько порасторопнее и раскроется в лучшей своей красе при встрече с родственниками, которые за ними сейчас зорко наблюдают и запротоколируют увиденное в своих будущих умозаключениях, а будущее, как известно, формируется уже сейчас.
                 А то, что сейчас происходит, как смутно догадывался Григорий, всё-таки как-то не очень, ну совсем не очень; не так, как хотелось бы в годы-то золотые. 
             И Григорий беззвучно прошамкал, с досады коверкая слова про себя:
             «Но ничего, ничего. Как говорится и как поется в известной песне, а в ней, надеюсь, знают, что говорят: «Не падайте духом поручик Голицын». Не падайте! …. А то упадете и не встанете, чтобы умники там не говорили!
             Все равно, ничего другого мне не остается, как утешать себя всякой ересью! А посему вперед, потихоньку, помаленьку, не торопясь, вслед за сыном! А куда собственно торопиться? Некуда!
              В комедийной драме я застрял, нужно сказать, и никак из нее не выберусь. Проблемы нарастают как снежный ком и света белого не видно. А это уже кажется признаки приближающейся старости. Приблизительно таким образом, как я сейчас, наверное, многие люди рассуждают в конце своего жизненного пути.
              Надеюсь, это не значит, что я уже однозначно подошел к тому самому, последнему порогу своей жизни, к крайней своей черте, за которой меня встретит или Небытиё или Ангелы, решающие мою дальнейшую судьбу по указанию Господа; к самому Богу на личную встречу может быть вообще не доведется прорваться, оттащат за руки его подручные в какое-нибудь не очень приветливое место, хотя дело может пойти по любому сценарию, никто ни от чего не застрахован. Никто из людей про иной мир ничего не знает.
               А такие мои выводы говорят только о том, что я сейчас стал хотя бы немного что-то понимать в этой жизни, а до этого момента было вообще всё очень сложно и крайне запутанно, но определенные жизненные смыслы открываются некоторым людям уже с самого детства».
                                             Глава 17
                Между тем, Григорию, чтобы хоть чуть-чуть заставить Алешу двигаться, нужно было все время легонько подталкивать его в спину, но даже это мало помогало. Пацаненок, сам того не ведая, как-то мастерски умудрялся топтаться, по сути, на одном месте, производя сложные маневры на небольшом пяточке: шаг вперед – остановка, шажок куда -то в сторону – снова застопорился на время и так многократно.
              Григорий подталкивал сына в нужном направлении, но мальчик не воспринимал незначительные толчки в спину на свой счет и тем более, не воспринимал их как повод целенаправленно идти вперед.
             Эти легкие толчки, подталкивания папы для мальчика не являлись раздражителем, они были неким общим фоном той обстановки, атмосферы, в которой он сейчас находился. Подталкивания были глубоко второстепенны в его настоящем состоянии и терялись в той какофонии чувств, в которой он находился в данную минуту. Толчки не доставляли ему неудобства и дискомфорта, он их почти не замечал, вернее замечал, но они тут же без следа исчезали из пределов его внимания и мальчик не реагировал на них таким образом, как хотел его отец.
              Мальчик находился в своем собственном состоянии, где есть только свой особенный мир, и он по-настоящему подчинялся только своему миропорядку и правилам, а чужим правилам подчинялся только вынужденно.
              Алеша периодически ощущал какие-то легкие постукивания по загривку и он машинально непроизвольно понемногу куда-то ступал, не отдавая себе отчета в том, что его хотят заставить куда-то идти и что-то помимо его воли делать.           
               «Ну, давай, давай, Алеша, двигайся наконец»:
не выдержав, сказал негромко отец и похлопал нетерпеливо сына легонько несколько раз по плечу.
               Григорий досадовал в душе, что они застряли в тамбуре и что-то там непонятно почему копошатся, как неизвестно кто и неизвестно где, и ощущал себя перед братом и его женой неловко оттого, что сын не слушается его, ведет себя своенравно, как ему вздумается, а он