« Гвардия не создана для интриг. Сражение, после которого приходиться отступать, по правилам считается проигранным, но не нами господа — Я делаю историю России, а вам потомки за неё отвечать, и вы обязаны охранить Свободу, как и Русскую Землю! Разобраться бы потомкам в той ситуации, что была в начале века в России, почему дворяне приняли то решение, которое свершили. Им было трудно. Мы жили не лозунгами, а делами, и если смогли помочь крестьянам и отечеству нашему, пусть только на один шаг к свободе, то благодарим за это русского нашего Бога ».
Князь, перебирая события своего заключения, особо отмечал в письмах к матушке, княгини Ольге Мироновне, такой случай, случай такой не вероятный, что он сомневался, не видение ли с ним было. Косвенно это находит подтверждение в письме к Лунину: «…Посещение императором Николаем I, каземата крепости, произошла в конце декабря 1825 года, надо отдать должное новому императору Николаю первому, он захотел самолично узнать у главного вершителя декабрьского восстания князя Щепин-Ростовского, все обстоятельства дела и событий на Сенатской и в полку. Это был поступок, как мне показалось достойным дворянина. Он желал знать причину побудившего дворян, боевых офицеров, поднять штандарты на самого императора, основу власти. Он, по совету вдовствующей императрицы (с его слов) и предпринял попытку познать суть поступков офицеров гвардии, солдат мучеников, героев войны с Наполеоном, переговорив об этом с заключёнными гвардейцами, и не только со мною. И хотя беседы - допроса не получилась, это было видно по его нервному разговору и вспотевшему лбу, уж слишком дерзновенно вели себя потомки Рюрика Великого и Святого Владимира, но одно император понял ясно и наверняка, таких дворян надо уничтожать, ибо они опасны для власти императора и государства. В его стеклянных, мёртвых, выпуклых глазах я впервые увидел жестокость властителя и палача, приближающуюся к нашим ногам, сердцу, смерть. Князь вспомнил рассказы старых солдат охраны, несших дворцовую службу в Зимнем Дворце и не единожды видевших мерзкие поступки подрастающего императора, с детства, презирающего всех и вся, издевавшегося над офицерами на парадах, над солдатами нёсшими охрану, и очень часто над слугами. Один из генералов, ( Сукин) не выдержав больше унижений, однажды, в кругу друзей, сказал: « - Мелкие щенки громко пищат, имея в виду привычку будущего владыки России, кричать на всех, даже на своего верного воспитателя - продолжая в отчаинье свою речь - и когда они вырастают, то получаются отличные суки, готовые мстить и кусать всякого, кто угрожает посягнуть на его власть и будку. (как в последствии оказалось, трон. Примечание Дмитрия Александровича. Дневник № 9.). «— Казни и ссылки дворян и многих других участников восстания успокоили испуганную остроумием Смерти дьявольскую душу Николая первого. Кровь, как святая вода, волнует и пугает грешников, чем больше грехов у власти в её кипящей ненависти к народу, тем они ближе к Храму и Богу. И тем и другим выгодны грехи…» – из воспоминаний декабриста, Князя Щепин - Ростовского Дмитрия Александровича. Петровский острог. 1835 год.
А вот, что рассказывал и отмечал (1826, 1835 и с исправлениями и дополнениями 1856 года, все мы знаем, чем ближе смерть, тем откровеннее становится человек.) в своих воспоминаниях один из офицеров дворцовой охраны. Мы в начале сомневались стоит ли вписывать столь незначительный эпизод в тему нашей истории, но товарищи по исследованию (параллельно) истории Петро-Павловской тюрьмы, просили меня включить его в наш "доклад". Он, тогда молодой ещё ординарец, и только-только начинавший свою многолетнюю карьеру, прибывший в Петропавловскую крепость с особым поручением и совершенно случайно оказавшегося свидетелем странного случая в коридорах тюремного здания Петропавловской крепости, лютой зимой 1825 года. Вот его рассказ, рассказ человека явно незнакомого с новыми порядками в тюрьмах и тем более общения с государственными заключёнными:
«- Однажды, поздним декабрьским вечером 1825 года, я был отправлен начальством с поручением к коменданту Сукину, в Петропавловскую крепость. Выполнив поручение довольно быстро и уже собравшись было возвращаться в город, мой старый товарищ служивший в тех местах и нёсший там караульную службу в хорошей должности, предложил мне осмотреть тюрьму и её казематы, разумеется, в пределах его компетенции, благо я был уже свободен и на завтрашние трое суток был волен от службы. Мне стало любопытно, когда ещё представится такой удобный случай в жизни, увидеть государственных преступников лицом к лицу. Обойдя каменные казематы, мы спустились к старым, деревянным постройкам крепости, Алексеевскому равелину. Пройдя довольно длинный коридор, мы остановились прямо у входной, промежуточной двери, ведущей к камерам государственных преступников. Одна из дверей оказалась приоткрытой, а возле неё суетилась охрана в количестве трёх человек охраны тюрьмы и трёх офицеров, очень мне хорошо знакомых, чтобы не признать в них адъютантов императора. Мой друг оторопел, но быстро собравшись с духом, он ведь выполнял свои прямые обязанности дежурного офицера (коменданта), прошёл к ним, оставив приоткрытой дверь, за которой остался я, и мне было прекрасно слышно о чём, в полной тишине, негромко, словно давние старые друзья разговаривали в камере "почётные" гости заключённого. Однако, чрез минуту, к князю (Щепину-Ростовскому, как позже я выяснил) в их камеру, пожаловал странный посетитель. Вошедший был высокого роста, довольно крупного телосложения, широкоплечий как мне показалось, но сие плохо можно было определить по причине того что он был плотно укутан в тёмный плащ на меху, который явно был ему узок и мал, на голову был накинут капюшон, низко сдвинутый на лоб и глаза что скрывало полностью его образ ото всех. Визит для преступника как мне показалось, был и оказался совершенно неожиданным, и наверное некстати для него, так как он явно готовился к отдыху на уже разложенной им железной койке... Гость, плотно укутанный в меховой плащ или шинель, в мерцании факелов трудно было разобрать оное, присел на единственную скамью в камере, и поставив свечу так, чтобы свет от неё падал на заключённого, а сам в это время находился в тени. (всё это я привожу и со слов мною услышанных лично, и из разговоров офицеров охраны и старого служки лакея). При разговоре присутствовали один из лакеев, и офицер измайловского полка, остальных сопровождавших императора, генерала и двух офицеров охраны он приказал удалиться и обождать его с наружи в коридоре. Разговор проходил в начале тихо, но вскоре перешёл на чрезвычайно повышенные тона, впрочем, для тайного гостя это было, как мне почудилось, обычным делом. Итак, речь шла о восстании, о том, кто принимал и какое участие обошлось в нём, кто первым приказал вывести роты из казарм и многое другое. Речь шла даже о личном, семье и доброжелателях их.(о чём, как мы знаем, князь уже говорил на первом допросе ещё во дворце, куда его первым и доставили - автор). Но вдруг по манере разговора и по тому, как вокруг гостя суетилась охрана, заключённый (князь) вдруг понял, что перед ним Николай I, хотя тот и стоял скрытый темнотой полумрака от светильника принесённый служкой. Минута молчания, очевидно, всем нам показалась вечностью, но князь довольно быстро овладел собою и продолжал, как ни в чём ни бывало разговор. Отвечаю на ваш вопрос государь о мыслях: " - Если-бы я навязывал свои мысли личному составу нижних чинов, и своё понимание жизни обществу, меня-бы просто напросто давно казнили, отразив на могильной плите рода листья Аканфа, ибо соглядаев в гвардии, как тараканов в этой камере. Я бы никогда-бы не посягал на имперскую власть, ибо я жизнью ответил-бы за сие преступление любому посмевшему посягнуть на неё. Я однозначно за русское самодержавие в России, но под контролем народа и не иначе. Я был и есть предан Отечеству и императору, но опять же за справедливость их в отношении к своему дворянству и народу, свободному от гнёта помещиков и власти. За это, ещё в прошлом пострадали Плещеевы, по моему в 1702 году, верные до смерти престолу российскому..." Где-то наверное после часовой беседы, император, а это как оказалось действительно был он, (как предположил в изумлении я - записи вымараны, но с трудом читаемы -автор), начал задавать вопросы о семье князя, о его родителях, наследниках, о приёмном брате Николае. И только когда грозный властитель заговорил о наследстве семьи князей Щепиных - Ростовских, князь понял причину прихода императора и сразу замкнулся. Очевидно беседа, перестала интересовать его и, в конце концов, он вовсе замолчал. Обиженный император встал и прошёлся по узкой камере, потом посмотрев на её обитателя, громко сплюнул и молча вышел из камеры, при этом грохнув массивной дубовой дверью так, что мы все омертвели от страха, боясь нового приступа гнева, ибо все познали, в каком безумии временами бывал Николай Павлович. Но к счастью или нет, всё обошлось. Император грубо и смачно, по мужицки выругался, и чрез силу улыбаясь, взяв себя в руки, уже миролюбиво добавил, сказав своей особой охране, чтобы они особо стерегли преступника, но не трогали и оберегали поведение князя от непредвиденных проступков. Да и улучшите для него питание, травки, лука, зелени для него, а то выглядит как покойник на празднике чертей... Да-да, остановившись и глядя на железную дверь камеры, повторил, улучшите для него питание и приведите к ему срочно лекаря. Очевидно император разглядел ранения князя и его измученный, уставший вид и расстройства его речи из-за разбитых и опухших кровавых губ. Впрочем более вопросов об этом он не задавал. Всё это произошло довольно быстро, как в тумане, так необычна было ситуация для нас, для князя, а скорее всего и для самого императора, окончательно уверовавшего в то (судя по его дальнейшим поступкам и указам), что с этим народом нужно говорить не словами, а только эшафотом и казнями. Я мой друг ни за тех, ни за других. Вообще же я считаю, что дворянин не смеет поднимать руку на подвластных ему людей, подданных, иначе в глазах народа ты всего лишь зверь, а не господин. И поверь, при случае, нам ещё отольются слёзы народа и яростью гнева власти, громом небесным и карой господней...».
[justify]В нескольких письмах к матушке, княгине Ольге Мироновне, декабрист также не единожды описывал этот необычный случай, произошедший с ним. И если до визита Николая первого, князя унижали и даже несколько раз избили, то после этого случая, его оставили в покое на две недели. Однако 15 января 1826 года князя вызвали вновь на допрос, на очную ставку с Пущиным (тот был арестован 16 декабря 1825 года) и, при этом ему предъявили его письменные показания.