...И вспомнил, что произошло между мной и Настенькой позавчера. Я, как обычно, засиделся за компом допоздна, а она, как я считал, уже легла спать (температура у нее почти нормализовалась, кашель больше не был таким резким и вообще, по словам, врача, “положительная динамика” была налицо (хотя, конечно, курс антибиотиков нужно было завершить и назначенные лекарства добросовестно “пропить”). Сама Настя говорила, что практически здорова, вот только “небольшая слабость”, но это, думаю, оттого, что ела она мало, как я ни настаивал, даже исхитрился приготовить курицу в духовке (по всем правилам, по рецепту из старой кулинарной книги), и получилось неплохо, Настенька похвалила и немного съела... но именно что немного.
Так вот, возвращаюсь к тому, что случилось позавчера...
Да ничего особенного не случилось. Просто я сам не заметил, как задремал за компом, а разбудила меня Настя. Тихонько (совсем как раньше, совсем недавно) взъерошила мне волосы на макушке, а когда я вскинул голову, посмотрела серьезно и одновременно улыбчиво.
“Устал? Пойдем в кроватку.”
Я поднялся с рабочего кресла, кажется, не до конца проснувшись, но мои руки уже потянулись к ней, обняли за талию, а Настя не стала отстраняться...
Так мы добрели до спальни, обнявшись, а когда оказались в кровати, она опять же не стала меня отталкивать. В тот момент я осознал, как сильно по ней соскучился, по ее ласкам, по нашим совместным ласкам...
Как соскучился по своей любимой.
...И все случилось так, как и должно было случиться.
Так, будто ничего и не было. Не было ее слов о том, что она “любит другого”, не было звонка этого “другого”, не было измены.
Будто мы с Настей просто поссорились, а теперь помирились...
И все будет по-прежнему.
Как раньше.
* * *
Волконский
“Не кончается время тревог, но кончаются зимы”...
Волконский вспомнил эту цитату Бродского, при этом подумав, что созерцая бесконечный снегопад за окном, с большим трудом веришь, что когда-нибудь наступит весна.
Он договорился с лечащим врачом о своей досрочной выписке из больничных стен, ибо сейчас, когда Настя (Настенька. Настасья) прекратила к нему приходить, находиться здесь было совершенно невыносимо. Не так уж сильно он соскучился по работе... но, пожалуй, заняться реальным делом - это именно то, что ему в настоящий момент требовалось.
...Она все-таки пришла, чтобы отдать ему карту, и он обратил внимание на ее бледность, на осунувшееся, неулыбчивое лицо, она выглядела особенно хрупкой... и избегала смотреть ему в глаза.
Он сидел на больничной кровати, а она на стуле, напротив, при этом не касаясь его. Принесла мандарины в пакете, положила на тумбочку.
- Значит, ты передумала с ним расставаться, - сказал он утвердительно.
Она промолчала.
- Ты же его не любишь, - безнадежно сказал Сергей, - Если б любила, тебе и в голову бы не пришло...
(Быть со мной - не договорил он, - Трахаться со мной.).
Настя неожиданно холодно усмехнулась.
- Откуда ты знаешь? Может, как раз именно его я по-настоящему и люблю. Мы почти пять лет вместе.
Волконский подумал, что время - не показатель. Но промолчал.
Она перевела взгляд на свои руки (кисти были напряженно сжаты, пальцы переплетены).
- Он не задумывался над тем, заслуживаю ли я помощи. Он просто помог...
Волконский кивнул.
- Ты не думаешь, что я оказалась бы последней свиньей, если б бросила его сейчас?
“Нет, не думаю, - ответил он Насте мысленно, - Но сейчас тебя переубеждать бесполезно. Решение ты уже приняла.”
- Что ты все время молчишь? - спросила она. Не агрессивно, с просящими, едва ли не жалобными интонациями.
Волконский вздохнул. И сам тихонько накрыл ее нервные, тонкие кисти рук своими ладонями.
- Я не хочу, чтобы ты уходила, но ты ведь все равно сейчас уйдешь. Просто не хочу, чтобы ты думала, что все закончилось раз и навсегда.
Она вскинула на него глаза. Напряженные, потемневшие.
- Ты хочешь сказать...
- Может, ты еще передумаешь, - сказал Сергей, - В этом случае... я тебя не оттолкну.
Она на миг прикусила губу, потом резко встала со стула, перекинула сумку через плечо.
- Ладно, ты... Надеюсь, ты скоро отсюда выпишешься. И желаю тебе побыстрее восстановиться.
- Настя! - окликнул он негромко, когда она уже намеревалась выйти.
Она на миг замерла, а потом, не оборачиваясь, все-таки вышла, аккуратно закрыв дверь за собой.
“Ненавижу зиму”, - подумал Волконский. И еще он подумал, что мы, северные люди, полжизни проводим в холоде, снегах и метелях. И все равно ненавидим зимы.
* * *
Конец второй главы
3. Глава 3.
Настя
1.
Зимние дни тянулись медленно, и были они серыми. Настя поймала себя на том, что ее все чаще одолевает хандра, тягучая, тошная. Ничего не хотелось, разве что устроиться на диване в папиной (бывшей папиной) комнате-кабинете и, свернувшись калачиком, просто лежать в полудреме, вспоминая лучшие моменты из своего детства, а лучшие моменты из детства, разумеется, были связаны с папой...
...Поездка в деревню, к заливным лугам, золотым ржаным полям, чистой, прозрачной речке, походы за грибами и ягодами, езда на велике и - ветер в лицо, упоение... солнце бьет в глаза... сказочное лето. Впрочем, любое лето тогда являлось сказочным, когда рядом был отец... Отец.
Не мать. Мать она помнила очень плохо. Помнила нежные ее руки, ее ласковость, ее светлую улыбку, ее дивные пшеничные волосы, отливающие золотом, к которым она, Настя, даже боялась прикасаться... И любая сказочная фея из детской книжки тут же навевала ассоциации именно с мамой, поскольку красивее мамы, и нежнее мамы, и ласковей мамы (на тот момент) не было никого. Никого.
Пока мамы не стало. “Уехала”, отвечал папа, отчего-то ставший на время отстраненным, даже холодным. Но этот момент - отстраненности отца, ухода его “в себя” - Насте казался (да и был наверняка) очень недолгим. Потом папа, конечно, стал прежним - добрым, заботливым... теплым. Но грусть из глаз (если присматриваться) уже не уходила.
И не ушла. До самой кончины.
“Ты меня слишком рано оставил, папа”, - с горечью думала Настя, свернувшись в “позе эмбриона” на диване, все еще сохранявшем слабый отцовский запах, - Слишком... Я без тебя не справляюсь.” И немного всплакнула, тихо, чтобы никто (ни Дэн, ни Лорд) не услышали. Хотя Лорд, конечно, учуял. Тут же подошел и ткнулся мордой ей в ладонь. Настя тихонько потрепала пса по загривку.
- Все в порядке, мальчик, это только зимняя хандра...
* * *
Денис
- Не хочу, - вяло сказала Настя, когда я предложил ей поужинать (ужин заказал курьерской доставкой, поскольку Настасья интерес к готовке утратила, похоже, в одночасье (максимум, что могла приготовить, да и то неохотно, это омлет. Не считая заваривания чая (что тоже, кстати, делала реже и вообще “опустилась” до чайных пакетиков, что было совсем уж для нее неслыханно).
- Да что происходит? - я почувствовал, что закипаю. Кто тут должен изображать обиду, черт побери, кому заявили какие-то полтора месяца назад, что его больше не любят, поскольку “любят другого”? Наверное, зря я остался, пронеслась в голове довольно подлая мысль, но что я еще мог подумать? Наверное, следовало все-таки собрать вещи и уйти, если не сразу, то хотя бы после того, как Насте стало лучше (я не говорю - она “выздоровела”, поскольку если температура у нее нормализовалась, кашель больше не мучил и вообще физически она была вполне здорова, то ее приступы хандры меня реально пугали (таковые я уже наблюдал полтора года назад, когда не стало Настиного отца. Но если те “приступы”, “уходы в себя” были вполне объяснимы (лишиться единственного ближайшего родственника, шутка ли?), то сейчас...
Сейчас объяснение тоже имелось, но настолько поганое, что мне не хотелось об этом думать, вообще не хотелось. Если она так переживает из-за того, что рассталась со своим “князем” (ну и фамилия... нарочно не придумаешь - Волконский. Почти Болконский (кто знаком с трудами Льва Толстого, меня поймет), то... собственно, кто ее заставлял с ним расставаться? Я? Нет. Сейчас, когда прошел месяц (даже больше месяца) после того, как Настенька меня “убила” известием, что “полюбила другого”, я понял - переживу. Да, мне будет плохо, будет больно, я могу наделать глупостей... но в конечном итоге расставание с ней я переживу. (К тому же, меня подспудно “грело” предположение, что это увлечение у нее ненадолго, или она в своем Волконском, или он в ней непременно разочаруется и Настя захочет вернуться ко мне, как-никак почти пять лет вместе...).
В конце концов я сказал ей прямо:
- Хочешь, я уйду. А ты оставайся...
Тут Настенька, наконец, вышла (увы, ненадолго) из состояния апатии. Буквально взвилась, подскочила с отцовского дивана (на котором теперь и ночевала, кстати, будто ей противно было ложиться со мной в одну постель):
- Ты меня еще и шантажируешь?
- Чего? - у меня даже дыхание перехватило (на пару секунд), - Я тебя? То есть, это не ты мне заявила, что мы больше не можем быть вместе?
Настя примолкла, даже по своей всегдашней привычке прикусила нижнюю губку. А потом сказала тихо, не глядя мне в глаза (рассматривая свои ногти, красивые и ухоженные, но не покрытые никаким лаком. Кажется, все эти процедуры - маникюры-педикюры, эпилляции и прочее - для нее тоже перестали представлять интерес. Как и мейк-ап (она вообще перестала краситься. Спасала природная красота. Как-то я (чисто случайно) увидел свою маман ненакрашенной... да, это был шок).
- Пожалуйста, Дэн,- сказала Настя спокойно и серьезно, - Не затрагивай больше этой темы.
Вот и всё. Не затрагивай этой темы - и точка.
- Тогда почему ты... такая? - я сразу не нашел подходящих слов для определения ее состояния. Но потом с языка сорвалось будто само, - Такая депрессивная?
Настя вскинула на меня глаза. Потемневшие даже не до синевы, а до черноты.
- Зима, - сказала она как-то отстраненно, - Это страшное время...
* *