теперь то, что раньше было лишь видением, плодом моего больного воображения, стало действительнстью, от которой мне уже никогда не избавиться.
Я бежал, но мне казалось, что я все время топчусь на месте, потому что туман сделался настолько плотным, что я уже ничего не видел вокруг. Я споткнулся, упал, поднялся, снова упал, чувствуя, как силы оставляют меня. Чудовищный смог наваливался сверху тяжелым ватным одеялом, упрямо гнул к земле, парализуя движения.
И тогда - от страха и от беспомощности бороться с этим неведомым, неизвестно откуда на меня навалившимся - я закричал. Я кричал изо всех сил, безжалостно надрывая связки, но голос мой глушился туманом, утопал в пустоте… И вдруг с какой-то необычайной отчетливостью я понял, что мне пришел конец, что сейчас я умру, раздавленный этими ужасными серыми глыбами, но - странное дело - большого огорчения от этого не испытал. Помню, последнее, что мелькнуло тогда в голове: «Ну что ж, в конце концов, это тоже выход». Затем я покорно закрыл глаза и больше уже ничему не сопротивлялся…
Очнулся я в больнице. Лампа под стеклянным колпаком, стены, выкрашенные бледно-зеленой краской, и озабоченное, какое-то бесцветное лицо медсестры неопределенного возраста, участливо склонившееся надо мной, - вот и все, что сохранилось в памяти.
Позже, из разговоров, которые с какой-то опасливой осторожностью вели между собой нянечка и другие пациенты, я узнал, что сюда меня доставили сердобольные прохожие, подобрав прямо на улице в состоянии не то обморока, не то шока.
Здесь меня кое-как привели в чувство, напичкав под завязку всевозможными препаратами, и уже через день отправили домой.
После этого я еще целую неделю провалялся в постели, послушно глотая прописанные мне таблетки - в общей сложности пять или шесть видов, которые моя бывшая супруга называла зловещим словом «антидепрессанты».
Валентина первое время приглядывала за мной, иногда даже готовила, но как только я чуть-чуть окреп и смог подниматься, стала надолго - бывало, что и по целым дням - пропадать из дома, и я был в основном предоставлен сам себе.
Меня это вполне устраивало, потому что больше всего на свете я желал тогда побыть в одиночестве. Я лежал на своем стареньком диване, уставившись в потолок, и в голове у меня была полнейшая пустота. Не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор. Допускаю, что мое апатичное состояние было отчасти вызвано таблетками, но и без них я прекрасно понимал, что как только попытаюсь воскресить в памяти события последних дней, может случиться непоправимое.
Однако мои попытки забыть обо всем как о каком-то страшном мороке оказались напрасны. Неожиданно мне приснился сон, похожий на те, что я видел раньше. Он так четко отпечатался у меня в памяти, что иногда мне даже кажется, что все это произошло на самом деле. Помню, начался он так же, как первые два.
Снова я бежал по дороге, окутанной серым туманом, снова входил в дом, похожий на крепость, и, поднявшись по лестнице, привычно переступал порог знакомой квартиры. Опять я видел перед собой обшарпанную комнату с окном во всю стену, возле которого спиной ко мне стояла девушка с рассыпанными по плечам волосами цвета воронова крыла. Только на этот раз, вместо одеяния Евы, на ней красовалось что-то вроде свободного бледно-голубого балахона, ниспадающего вдоль тела красивыми широкими складками.
- Пришел все-таки, - не поворачивая головы, произнесла она голосом Аделы, как только я показался в дверях. - Что ж, проходи. Ты как нельзя кстати, потому что я собираюсь проститься с тобой.
- Проститься? Ты что, уезжаешь? - я чувствовал, что мои губы начинают предательски дрожать. - Но почему?
- Потому что, ты сам прекрасно знаешь, все хорошее когда-нибудь кончается, - на мгновение мне показалось, что ровный бесстрастный тон, каким девушка произносила слова, дается ей с большим трудом. - Только на прощанье у меня к тебе одна просьба: пожалуйста, не вспоминай обо мне дурно. Как бы там ни было, я все-таки любила тебя, - конец фразы Адела произнесла, повернувшись ко мне, и я с облегчением увидел, что на ее лице больше нет следов жуткой болезни.
- Почему ты говоришь в прошедшем времени? - у меня неожиданно защипало глаза, и к горлу подступил комок. - Это несправедливо!
- Зато разумно, - девушка быстро отвернулась, но я успел заметить две крошечные серебряные бусинки у нее на ресницах. - В вашем мире, как я успела заметить, все подчинено строгой логике, все имеет свое начало и конец. С этим уже ничего не поделаешь. Вот если бы мы с тобой жили в том, другом мире, все, возможно, было бы иначе.
- Дела, я очень прошу тебя: не уходи! Я… я тоже люблю тебя! Люблю несмотря ни на что! Здесь ли, в загробной жизни - какая, в сущности, разница!
- Есть разница! Прощай!..
После этих слов, произнесенных с каким-то злым вызовом, фигура Аделы на стью, от которой мне уже никогда не избавиться.
Я бежал, но мне казалось, что я все время топчусь на месте, потому что туман сделался настолько плотным, что я уже ничего не видел вокруг. Я споткнулся, упал, поднялся, снова упал, чувствуя, как силы оставляют меня. Чудовищный смог наваливался сверху тяжелым ватным одеялом, упрямо гнул к земле, парализуя движения.
И тогда - от страха и от беспомощности бороться с этим неведомым, неизвестно откуда на меня навалившимся - я закричал. Я кричал изо всех сил, безжалостно надрывая связки, но голос мой глушился туманом, утопал в пустоте… И вдруг с какой-то необычайной отчетливостью я понял, что мне пришел конец, что сейчас я умру, раздавленный этими ужасными серыми глыбами, но - странное дело - большого огорчения от этого не испытал. Помню, последнее, что мелькнуло тогда в голове: «Ну что ж, в конце концов, это тоже выход». Затем я покорно закрыл глаза и больше уже ничему не сопротивлялся…
Очнулся я в больнице. Лампа под стеклянным колпаком, стены, выкрашенные бледно-зеленой краской, и озабоченное, какое-то бесцветное лицо медсестры неопределенного возраста, участливо склонившееся надо мной, - вот и все, что сохранилось в памяти.
Позже, из разговоров, которые с какой-то опасливой осторожностью вели между собой нянечка и другие пациенты, я узнал, что сюда меня доставили сердобольные прохожие, подобрав прямо на улице в состоянии не то обморока, не то шока.
Здесь меня кое-как привели в чувство, напичкав под завязку всевозможными препаратами, и уже через день отправили домой.
После этого я еще целую неделю провалялся в постели, послушно глотая прописанные мне таблетки - в общей сложности пять или шесть видов, которые моя бывшая супруга называла зловещим словом «антидепрессанты».
Валентина первое время приглядывала за мной, иногда даже готовила, но как только я чуть-чуть окреп и смог подниматься, стала надолго - бывало, что и по целым дням - пропадать из дома, и я был в основном предоставлен сам себе.
Меня это вполне устраивало, потому что больше всего на свете я желал тогда побыть в одиночестве. Я лежал на своем стареньком диване, уставившись в потолок, и в голове у меня была полнейшая пустота. Не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор. Допускаю, что мое апатичное состояние было отчасти вызвано таблетками, но и без них я прекрасно понимал, что как только попытаюсь воскресить в памяти события последних дней, может случиться непоправимое.
Однако мои попытки забыть обо всем как о каком-то страшном мороке оказались напрасны. Неожиданно мне приснился сон, похожий на те, что я видел раньше. Он так четко отпечатался у меня в памяти, что иногда мне даже кажется, что все это произошло на самом деле. Помню, начался он так же, как первые два.
Снова я бежал по дороге, окутанной серым туманом, снова входил в дом, похожий на крепость, и, поднявшись по лестнице, привычно переступал порог знакомой квартиры. Опять я видел перед собой обшарпанную комнату с окном во всю стену, возле которого спиной ко мне стояла девушка с рассыпанными по плечам волосами цвета воронова крыла. Только на этот раз, вместо одеяния Евы, на ней красовалось что-то вроде свободного бледно-голубого балахона, ниспадающего вдоль тела красивыми широкими складками.
- Пришел все-таки, - не поворачивая головы, произнесла она голосом Аделы, как только я показался в дверях. - Что ж, проходи. Ты как нельзя кстати, потому что я собираюсь проститься с тобой.
- Проститься? Ты что, уезжаешь? - я чувствовал, что мои губы начинают предательски дрожать. - Но почему?
- Потому что, ты сам прекрасно знаешь, все хорошее когда-нибудь кончается, - на мгновение мне показалось, что ровный бесстрастный тон, каким девушка произносила слова, дается ей с большим трудом. - Только на прощанье у меня к тебе одна просьба: пожалуйста, не вспоминай обо мне дурно. Как бы там ни было, я все-таки любила тебя, - конец фразы Адела произнесла, повернувшись ко мне, и я с облегчением увидел, что на ее лице больше нет следов жуткой болезни.
- Почему ты говоришь в прошедшем времени? - у меня неожиданно защипало глаза, и к горлу подступил комок. - Это несправедливо!
- Зато разумно, - девушка быстро отвернулась, но я успел заметить две крошечные серебряные бусинки у нее на ресницах. - В вашем мире, как я успела заметить, все подчинено строгой логике, все имеет свое начало и конец. С этим уже ничего не поделаешь. Вот если бы мы с тобой жили в том, другом мире, все, возможно, было бы иначе.
- Дела, я очень прошу тебя: не уходи! Я… я тоже люблю тебя! Люблю несмотря ни на что! Здесь ли, в загробной жизни - какая, в сущности, разница!
- Есть разница! Прощай!..
После этих слов, произнесенных с каким-то злым вызовом, фигура Аделы на фоне окна вдруг стала быстро меняться: словно подернувшись рябью, задрожала, поползла вниз, как сползает по стеклу смываемая дождем свежая краска.
Охнув от неожиданности, я бросился к девушке, в последней попытке удержать ускользающий образ схватил ее за руку. Но уже через секунду, ощутив под пальцами что-то совсем другое - шершавое, грубое, - с отвращением выпустил свою добычу.
Расширенными от ужаса глазами я наблюдал, как на месте только что пропавшей Аделы все явственней проступают контуры другой знакомой мне фигуры - невысокого роста, коренастой, с большим уродливым горбом на спине, теперь, правда, затянутой в строгий черный костюм с чуть
