что раньше и так уделил этому слишком много внимания. Скажу лишь одно: минуты нашей последней близости с Аделой навсегда останутся у меня в памяти самой яркой, самой волнующей страницей. И не только потому, что по велению судьбы действительно стали для нас последними. Главная их прелесть (я понял это уже потом, спустя какое-то время) в том, что, по сути, это был наш единственный на сегодняшний день любовный акт, не обусловленный никакими меркантильными интересами, и то, с какой готовностью, с каким самозабвением отдавались мы этому акту, уже говорило само за себя. Да, язык страсти в конечном итоге оказался намного убедительней доводов рассудка. Все, что мы так и не сумели доказать друг другу на словах, доказали наши жаждущие воссоединения тела, наши глаза, губы, руки, связавшие нас крепче самых страшных клятв и обещаний. Так, во всяком случае, казалось мне в те минуты…
Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как, достигнув пика страсти, мы разомкнули объятия, в блаженной истоме разбросавшись на кровати. Наверно, вскоре мы оба заснули, утомленные этим почти часовым (сегодня мне кажется, что он продолжался почти до утра) любовным марафоном, и проспали, по-видимому, достаточно долго. Сейчас я уже не вспомню, что мне снилось в ту ночь, но определенно что-то очень приятное.
Зато мое неожиданное пробуждение назвать приятным было никак нельзя.
Я разлепил веки оттого, что Адела отчаянно тормошила меня за плечо:
- Просыпайся! Ну просыпайся же!
Ее лицо было почти неразличимо на фоне окна, по-прежнему плотно зашторенного, но по бледно-желтому пятну света, расплывшемуся на занавеси, я догадался, что уже утро. И еще, помню, мне бросилось в глаза: в полумраке комнаты кулон на шее девушки слабо отсвечивал красным, словно глаз какого-нибудь хищника. Мне показалось это странным, так как раньше, насколько мне было известно, он подобного свойства не проявлял.
- Что случилось? - я сел на кровати, в растерянности протирая глаза.
- Скорей! Поднимайся! Тебе надо уходить!
- Куда? Зачем? К чему такая спешка?
Но она не слушала меня и, ухватив за руку, изо всех сил тянула с кровати. В ее одержимости было что-то противоестественное.
- Дела, что на тебя нашло? Успокойся!
- Паша, я умоляю тебя! Поторопись! - в голосе девушки слышалась неподдельная тревога, в любую минуту готовая перерасти в истерику. Я был в полной растерянности: такой я ее еще никогда не видел.
- Послушай, ты можешь мне объяснить…?
- Потом! Сейчас не время! Уходи!
В этот момент я, наконец, разглядел лицо Аделы. Застывшая на нем гримаса отчаяния делала мою подругу почти неузнаваемой. Но было в нем еще что-то - неприятное, даже отталкивающее, что именно, я так и не успел разглядеть, так как она, почувствовав мой изумленный взгляд, быстро отвернулась и, глядя куда-то вбок, заговорила вдруг зло, отрывисто - чужим, незнакомым голосом:
- Павел, если ты сейчас же не уйдешь, клянусь, мы больше никогда с тобой не увидимся!
Странная угроза, прозвучавшая в словах Аделы, необычность интонации, с какой они были произнесены, подействовали на меня отрезвляюще. Я послушно спустил ноги с кровати и стал подбирать свою разбросанную по полу одежду.
- И все же ответь мне…
- Никаких вопросов! Быстрей! - снова я не узнал ее голоса, в котором вместо привычного металлического звона слышалось теперь глухое буханье литавр.
Озадаченный, раздосадованный, я стал нехотя одеваться. Моя подруга сидела на кровати, все также отвернувшись от меня, и по тому, как иногда вздрагивала ее спина, как судорожно она прятала голову в плечи, я видел, что Адела находится в жутком напряжении. Я не мог ничего понять и от этого злился еще больше.
Заря тем временем разгоралась все сильней, заливая комнату мутным, неверным светом. Предметы, понемногу выступая из темноты, принимали какие-то странные, причудливые очертания. И не менее странно среди всей этой обстановки смотрелась фигура обнаженной девушки, с рассыпанными по плечам черными волосами, сжавшаяся на краю кровати. Когда, уже полностью одетый, я снова взглянул на нее, на какое-то мгновение мне показалось даже, что она стала как будто ниже ростом и еще меньше, миниатюрней. С трудом отогнав от себя этот морок, я снова попытался заговорить с ней:
- Дела, может быть, ты все же объяснишь мне…?
- Оделся? (Нет, это все-таки не ее голос!) Ну, иди же! Не стой как вкопанный!
Но так как я все еще медлил, моя подруга, видимо окончательно потеряв терпение, вдруг вскочила с места и, подлетев ко мне как фурия, в ореоле разметавшихся во все стороны волос, с каким-то диким утробным завыванием стала решительно выталкивать в коридор. Натиск был настолько неожиданным, что в первую минуту я совершенно растерялся и даже не пытался сопротивляться. Тем более что передо мной снова на мгновение мелькнуло ее перекошенное от злости лицо, и снова я подсознательно отметил в нем нечто странное, пугающее.
- Да уходи же ты! Уходи!
Нет, что-то тут было не так. Почему с таким маниакальным упорством Адела старалась выставить меня за порог? Чего или кого опасалась? И вдруг меня осенило. Это случилось в тот момент, когда моя подруга, благополучно справившись с замком, одной рукой уже тянула на себя входную дверь, другой же пыталась протолкнуть меня в образовавшийся проем. Но я, уперев ладони в косяк и весь напружинившись, быстро заговорил, чуть развернувшись в ее сторону:
- Дела, признайся, это все из-за Бонифата? Да? Он сейчас должен прийти? Поэтому ты так торопишься меня прогнать?
Она не отвечала, с той же упрямой одержимостью продолжая толкать меня в спину. Однако я, шире расставив ноги для упора, стоял как стена, и девушка, наконец, вынуждена была уступить.
- Да! Да! Из-за него! Ты доволен?! - она уже не кричала, а хрипела, словно удавленник, на шее которого все крепче затягивают веревку. - Теперь ты, надеюсь, уйдешь?!
- Но почему ты его так боишься? Может, нам с ним стоит объясниться?
- Нет, только не это! Павел, я тебя умоляю!
- Не понимаю. Он что, настолько опасен? - я несколько ослабил сопротивление, пытаясь поймать ее взгляд, и Адела тут же не преминула этим воспользоваться: я опомниться не успел, как оказался на лестничной площадке. Дверь уже готова была захлопнуться за моей спиной, но в последний миг мне удалось-таки упереться в нее плечом.
- Дела! Да постой же, Дела!
Но, судя по долетавшим до меня из-за двери скрежещущим звукам, моя подруга в эту минуту уже возилась с замком. Я попытался ее опередить и надавил чуть сильней. Дверь вроде бы поддалась, но, открывшись меньше чем на треть, дальше не пошла - мешала цепочка, которую девушка успела, видимо, накинуть в самый последний момент.
- Дела, ты слышишь меня? Я все равно никуда отсюда не уйду! Поэтому давай поговорим! - чтобы не привлекать внимания соседей, я почти шептал, припав губами к узкому проему между дверью и косяком. Одновременно я старался хоть что-нибудь разглядеть в угольной черноте коридора, но пока мне это плохо удавалось.
- Дела, прошу тебя, отзовись! Скажи хоть слово!.. Я ведь знаю, что ты здесь!
Внезапно моего слуха коснулся слабый придушенный стон, заставивший меня вздрогнуть, который тут же сменился неприятным скребущим звуком, словно кто-то с усилием царапал ногтями по поверхности двери. Я затаил дыхание, прислушиваясь. Через минуту стон повторился и, застыв на длинной тоскливой ноте, перешел в утробный клокочущий рык, отчего мое тело вдруг покрылось гусиной кожей, а горло сдавил спазм. Я стоял, боясь шелохнуться, лихорадочно соображая, что бы все это значило. Но пока я терялся в догадках, вслед за этими странными звуками последовал глухой удар, словно там, в квартире, уронили какую-то тяжелую вещь. Дверь при этом как-то странно завибрировала, как будто через нее пропустили электрический заряд, и я невольно попятился, отметив попутно, что с той стороны на нее уже никто не налегает. Мне стало не по себе, я силился что-то сказать, но вместо слов из горла вырывались одни лишь сдавленные хрипы.
А в квартире тем временем творилось что-то ужасное: один за другим следовали глухие удары, словно по полу перекатывали нечто большое и громоздкое, и все это сопровождалось какими-то непонятными звуками, напоминающими не то кряхтенье, не то всхлипывание. Это было похоже на борьбу и одновременно на конвульсии умирающего. Я почувствовал, как по моим плечам и спине заскользили струйки холодного пота. Впервые за все это время мне стало по-настоящему страшно.
- Дела! - с трудом выдавил я из себя. - Дела, что происходит? Ответь мне, Дела!
В ответ - все то же кряхтенье и монотонный звук, будто огромной скалкой раскатывают тесто.
- Дела, ты меня слышишь? - борясь с нервной дрожью, завладевшей вдруг моим телом, я осторожно приблизил лицо к дверному проему. Я хотел и не хотел видеть то, что творилось там, внутри. С одной стороны, меня, как, наверно, любого на моем месте, разбирало любопытство, но, с другой стороны, я почему-то боялся увидеть за дверью нечто такое, что повергнет меня в жуткий шок, и тогда… тогда…
Я так и не успел додумать, что «тогда», поскольку, как только припал глазом к щели, доносившиеся из коридора звуки неожиданно прекратились, словно кто-то, открутив до отказа ручку настройки и так и не найдя нужной частоты, выключил радио. А потом произошло то, о чем я до сих пор не могу вспоминать без дрожи. Послышался скрип - возможно, так скрипит половица под чьей-то грузной ногой, - и в ту же секунду из темноты на меня надвинулась жуткая физиономия с широко расставленными глазами и длинным крючковатым носом, заросшее по самые скулы черной спутанной бородой, после чего знакомый скрипучий голос выдохнул мне в лицо одно-единственное слово:
- Убирайся!
Это было настолько неожиданно, что я, вскрикнув, отшатнулся от двери, которая с громким лязгом тут же захлопнулась перед самым моим носом, и, потрясенный, испуганный, кубарем скатился вниз по лестнице…
Я не помню, как вышел из подъезда, как долго блуждал по лабиринту дворов, прежде чем оказался, наконец, на знакомой улице. Способность соображать и делать какие-то выводы вернулась ко мне не сразу - настолько я был раздавлен и выбит из колеи увиденным.
Самым ужасным и неприятным в этой истории было
