то,что Бонифат, этот жуткий карлик-монстр, столь неожиданно представший передо мной, оказывается, все это время находился в квартире. Значит, он подслушивал, а, возможно, и подглядывал за нами. О, как это отвратительно! И Адела, конечно же, знала об этом! Ну, ясное дело, знала! Видимо, это давно вошло у них в привычку, став непременным условием совместных сеансов. Да, именно совместных, потому что, скорей всего, эта парочка уже не раз практиковала такое: пока сестра занимается любовью с кем-нибудь из своих клиентов, ее брат-извращенец, наблюдая за всем этим из соседней комнаты, тоже по-своему получает удовольствие. В медицине это, кажется, называется вуайеризмом.
Боже! Какая гадость! Как она могла так оскорбить, так унизить меня - и именно в тот момент, когда я открылся ей?! Ведь тогда получается, что все слова, которые Адела говорила мне, - это просто игра, часть задуманного ею омерзительного сценария?! Неужели такое возможно?!
Я шел, не разбирая дороги, то и дело останавливаясь или замедляя шаг, когда мои глаза вдруг подергивались мутной пеленой и к горлу подступала тошнота.
Помню, в тот день я с трудом добрался до дома, чувствуя себя совершенно разбитым и уничтоженным, и тут же без сил повалился на диван. Я думал, что не смогу заснуть, но, лишь только голова моя коснулась подушки, внутри меня как будто что-то щелкнуло, и я стал стремительно проваливаться в пустоту…
Я очень хорошо запомнил сон, приснившийся мне в то утро, запомнил, наверно, потому, что он явился своеобразным продолжением кошмара, пережитого мной накануне, и одновременно неким связующим звеном с ужасными событиями, которые мне еще предстояло пережить.
Сначала я увидел себя бегущим по длинной широкой улице, начало и конец которой терялись в непроглядном сером мареве густого разлапистого тумана. Я не знаю, что это за улица и как долго мне еще предстоит по ней бежать, но мне хорошо известна конечная цель моего маршрута. Это огромное приземистое здание в три этажа, издали похожее на крепость, с широкими тесовыми дверями, напоминающими ворота, и, хотя оно имеет так мало общего с домом, в котором мне довелось перед этим побывать, я твердо знаю, что именно туда должен сегодня попасть.
Но вот туман расступается. Я уже на месте. Быстро взбегаю вверх по высоким каменным ступеням - их я тоже вижу впервые - и, затаив дыхание, вхожу, наконец, в заветную комнату, где, знаю, меня уже давно поджидают.
Здесь тоже все по-другому: нет ни кровати, ни стола, ни серванта в углу, только голые стены, изрисованные большими уродливыми граффити, и - единственное напоминание о том, что я тут не впервые - огромное, во всю стену, окно в самой ее глубине. У окна я вижу фигуру обнаженной девушки. Это Адела. Она стоит ко мне спиной, в непринужденной позе, чуть опираясь о подоконник. Грива черных волос роскошной пелериной одевает ей плечи. Я неслышно приближаюсь к ней и, испытывая страшную робость, осторожно касаюсь руки:
- Дела, это я. Ты узнаешь меня?
Девушка, не двигаясь с места, чуть поворачивает голову. Какое-то время я любуюсь ее красивым профилем, выразительной линией носа, мягкими губами, слегка раздвинутыми в улыбке, округлостью высокой груди. Я нежно обнимаю ее за плечи, стараясь при этом развернуть к себе, но Адела вдруг начинает противиться, не грубо, но решительно отводя мои руки:
- Не надо, Паша! Не надо!
Я слегка озадачен, но все же не отказываюсь от своего намерения, проявляя чуть больше упорства. Девушка пытается вырваться, в отчаянии закрываясь ладонью. И тогда я, окончательно потеряв терпение, резко хватаю ее за подбородок и, несмотря на сопротивление, поворачиваю анфас.
В ту же секунду с губ моих срывается крик. Я вижу, что вторая половина лица Аделы представляет собой нечто ужасное: покрытое частой сыпью больших черно-бурых пятен, все в язвах и струпьях, оно образует некий чудовищный нарост сине-багрового цвета, вздувшийся наподобие флюса. А посередине этого бесформенного месива - глубоко провалившийся глаз, затянутый в белую полупрозрачную пленку, с закатившимся под самое веко зрачком.
- Ну что, добился своего? - в голосе девушки, помимо укора, слышится плохо скрываемое торжество. Ее пальцы крепко впиваются в мое запястье, и тут я со страхом и отвращением замечаю, что это вовсе не ее рука: покрытая черным курчавым волосом, она больше похожа на уродливую культяпку с узловатыми отростками вместо пальцев. В уши мне бьет громкий злорадный хохот, и, подняв глаза, вместо Аделы я вижу перед собой раздвинутую в мерзкой усмешке сморщенную физиономию Бонифата. Он хохочет все громче и, наклонившись к самому моему лицу, произносит голосом своей сестры:
- Ну посмотри же на меня внимательней! Неужели я тебе не нравлюсь?..
Я проснулся в холодном поту и, помню, еще долго неподвижно сидел на своей лежанке, прислонившись спиной к стене.
За окном был уже день, теплый погожий день середины октября, но как не вязался он с тем, что творилось сейчас в моей душе…
Вечером из своей двухдневной поездки вернулась Валентина, сразу же наполнив дом шумом и суетой. Она размашисто ходила по комнатам, хлопала дверями, громко разговаривала, смеялась - а я мечтал в этот момент только об одном: забиться куда-нибудь в самый дальний угол, подальше от глаз, и посидеть там, сжавшись в комок, не думая ни о чем. Но не тут-то было! Моя супруга спешила обрушить на меня целый ворох совершенно не нужных мне новостей, передавала приветы от своих родственников, которых я, честно говоря, забыл уже как и зовут, постоянно тормошила, задавая какие-то нелепые вопросы и раздражаясь, когда я отвечал на них хмуро и невпопад. Наконец, ближе к ночи, она заметила, что у меня как будто нездоровый вид, и, посоветовав принять таблетку от головной боли, отпустила восвояси.
Я поскорее укрылся в своей комнате и тут же попытался заснуть. Однако на этот раз все мои усилия оказались напрасны - сон упорно бежал от меня, а в голову лезли разные мысли, связанные с моим последним посещением Аделы. Сначала я просто гнал их прочь, но они возвращались вновь и вновь, высвечивая в памяти некоторые эпизоды, на которые я поначалу не обратил внимания и которые никак не укладывались в жесткие рамки выдвинутой мной версии тех странных событий, что приключились со мной сегодня.
Например, оставалось неясным, чем так сильно была напугана девушка, когда ни свет ни заря пыталась вытолкнуть меня за дверь? Почему, если с самого начала знала, что Бонифат находится в соседней комнате, забеспокоилась об этом только утром? Да и зачем ей вообще понадобилось выставлять меня из квартиры? И потом, что это за странные звуки, которые я слышал, стоя под дверью? Это были вопросы, на которые пока что не было ответов.
Имелось также обстоятельство, волновавшее меня ничуть не меньше остальных и которому вначале я не придал значения: на шее Бонифата, когда он пялился на меня из глубины коридора, я заметил такой же, как у Аделы, кулон в виде иероглифа, в темноте слабо отсвечивающий красным. На первый взгляд, ничего сверхъестественного в этом, конечно, не было. Действительно, что странного в том, что у брата имелось похожее с сестрой украшение. Однако что-то мне во всем этом не нравилось. Почему-то я был убежден, что это один и тот же кулон. Но как в таком случае он оказался у Бонифата? Быть может, он завладел им насильно? В таком случае звуки, долетавшие до меня из-за двери, были скорей всего звуками борьбы. Или я опять ошибаюсь?..
Я понимал, что, лишь ответив на все эти вопросы, сумею добраться до истины и разгадать эту чертову тайну. Но для этого мне было просто необходимо снова встретиться с Аделой.
Когда путем логических умозаключений я пришел к этому решению, то сразу как-то успокоился и взял себя в руки. Мое дальнейшее существование уже не казалось мне сплошным черным провалом - где-то в глубине животворным лучиком забрезжил свет надежды. А может, и впрямь все было совсем не так, как я нарисовал в своем воображении? Может, сгустив краски, я слишком поторопился с выводами? Да, скорей всего это так, и настоящую правду мне еще предстоит узнать.
Вот только бы она не оказалась намного ужасней той, которую я себе сгоряча напридумывал!
Несмотря на то, что буквально сгорал от нетерпения положить конец всем этим загадкам, в знакомый двор я отправился только через три дня. Пусть-ка Адела тоже помучается неизвестностью, рассуждал я, и, возможно, пожалеет о том, что была так несдержанна со мной в нашу последнюю встречу.
Какова же была моя досада, когда, придя на место, я увидел, что окно в четвертом этаже не горит. Значит, я все-таки опоздал, хотя явился так же, как и в прошлый раз, даже чуть раньше. Может, Адела изменила своему обычному расписанию, из-за того что световой день сделался теперь намного короче? Что ж, вполне допустимое объяснение.
Потоптавшись еще какое-то время на месте, я со вздохом повернул обратно, подбадривая себя тем, что завтра, возможно, мне повезет больше.
Но когда на следующий день, специально отпросившись с работы, я пришел почти на час раньше и снова оказался перед темным окном, меня стали одолевать сомнения. А вдруг моя подруга решила больше не встречаться со мной и для этого поменяла адрес? А вдруг она вообще уехала из города?
Мысли одна хуже другой упорно лезли в голову. Они неотступно преследовали меня все последние дни, стоило мне только появиться во дворе и в очередной раз убедиться, что и сегодня меня здесь никто не ждет. Сознание своей ненужности, какой-то потерянности с каждым днем угнетало все больше, и как ни пытался я себя уговаривать, что это всего-навсего неудачное стечение обстоятельств, отчаяние уже понемногу запускало мне в сердце свои холодные липкие пальцы.
Один раз, не удовлетворившись видом темного окна, я даже поднялся наверх и, позвонив в дверь, долго прислушивался, не раздастся ли там, в глубине комнат, какой-нибудь звук, указывающий на то, что Адела все еще здесь и просто скрывается от меня. Но квартира безмолвствовала, и в тот день я снова отправился домой ни с чем.
После этого я уже больше не приходил во двор. Теперь вечерами я бесцельно бродил по улицам, растерянный и понурый, и если встречал где-нибудь девушку, похожую на мою подругу, тут же устремлялся за ней,
