удлиненными, как у фрака, фалдами, делающий ее почти неузнаваемой. Бонифат - а это был именно он - заговорил еще до того, как окончательно материализовался:
- Я не успел тебе сказать тогда, - в его глазах, смотрящих на меня в упор (в отличие от «сестры» дворник стоял ко мне лицом), я снова разглядел нечто похожее на сожаление, - об одном очень важном обстоятельстве. Дело в том, что наш срок пребывания в этом мире намного меньше вашего - в общей сложности лет сорок. К тому же иногда случаются разные непредвиденные обстоятельства, которые могут его еще больше сократить…
- На что ты намекаешь? - несмотря на овладевшую мной досаду, из-за того что вместо девушки вновь вынужден лицезреть физиономию ее так называемого братца (мысль, что со мной сейчас разговаривает как бы вторая Аделина ипостась, все еще не укладывалась в моей голове), я не без удивления отметил, что уже не испытываю к дворнику прежней неприязни.
- А сам ты не догадываешься? - свою излюбленную фразу Бонифат сопроводил на этот раз горькой усмешкой. - Раскрыв тебе свою тайну, я нарушил один из главных запретов, налагаемых на меня моими хозяевами. Теперь, в наказание за свое самовольство, я должен навсегда исчезнуть из этой жизни. Так что прощай и не поминай лихом!
- Постой! Значит, ты… значит, вы… - от волнения я не находил слов и лишь потрясенно наблюдал за тем, как мой собеседник прямо у меня на глазах медленно растворяется в воздухе. Минута - и вот уже нет передо мной никого, только серый густой туман, невесть откуда взявшийся, наплывая из углов, заволакивает окно, стены, всю комнату плотной, непроницаемой пеленой…
Проснувшись в страшной тревоге, я тут же стал одеваться. Спросонья еще плохо соображал, что нужно делать, во всем положившись на интуицию, а она подсказывала мне, что сон этот - не просто сон, что это знак свыше, некое предупреждение, которое мне необходимо расшифровать. Впрочем, к чему все эти сложности! И так понятно, что таким образом моя знакомая - или знакомый (не знаю, как правильней) - пыталась/пытался - со мной проститься, и значит, мне нужно срочно бежать туда, так как вполне возможно, что это действительно последняя наша встреча.
Хотя время было довольно позднее - где-то начало двенадцатого ночи, - дома никого не оказалось (Валентина, по всей видимости, ночевала сегодня у своего будущего мужа), и поэтому никто не смог помешать мне в моем замысле.
Первое, что я почувствовал, когда вышел из квартиры, - необычайную слабость и головокружение, но я успокоил себя тем, что, возможно, то же самое испытывает любой - даже вполне здоровый - человек, когда после длительного пребывания в закрытом помещении вновь неожиданно оказывается на улице.
Ночь, по счастью, выдалась довольно теплая, совсем не октябрьская - ни шороха, ни ветерка кругом, только звук моих торопливых шагов, далеко разносящийся по пустым улицам. Я старался идти быстро и, хотя меня то и дело бросало из стороны в сторону как пьяного, до знакомого дома добрался меньше чем за двадцать минут.
Окно в четвертом этаже не горело, но это уже не могло меня остановить. Поднявшись на Аделину площадку, я долго жал на кнопку звонка, потом стал изо всех сил барабанить в дверь, нисколько не заботясь о соседях. Та лишь жалобно поскрипывала под моими ударами, но я был неумолим, всерьез вознамерившись снести ее с петель, и, несмотря на общую слабость, наверняка так бы и сделал, если бы не сварливый старушечий голос из квартиры напротив, сообщивший через цепочку, что хозяев шестнадцатой квартиры нет дома.
- Хозяев? Вы говорите - хозяев? - я ухватился за эти слова соседки как за спасительную ниточку - а вдруг Бонифат все-таки разыграл меня - разыграл самым чудовищным образом! - И кто они? Вы их видели?
- Ну, знамо дело, видела! - охотно пустилась в объяснения старушка. - Дворник энтот с такенным горбом - ох и урод! - и сестра его, шалава.
- И что, они были вместе?
- Да нет, милок, вместе я их ни разуть не видела. Они все больше поодиночке шастают. Горбун, тот только по утрам из дома нос кажет, кады двор метет. А ее я и видала-то всего раза два. С кавалером под ручку. И кажный раз с новым. Одно слово - шалава!
- А где они сейчас?
- Да уж два дня как уехали.
- Уехали? А куда?
- Не знаю, милок. Но вроде как далеко, в другой город… А что это ты ими так антиресуешься? Никак знакомый ихний? Али квартеру себе присматриваешь?.. Так опоздал ты. Квартера уже продана. Новые жильцы со дня на день въехать должны. Люди пожилые, солидные, не чета энтим…
Но я уже не слушал и, понурившись, медленно спускался вниз по ступенькам - подальше от словоохотливой старушки с ее досужливой трескотней, подальше от квартиры № 16, подальше от этого дома. В голове, отдаваясь болью в висках, стучала, повторяясь, одна-единственная фраза: «Не успел!» Да, не успел. Слишком поздно дошел до меня призыв из того, другого мира. Слишком поздно…
Выйдя из подъезда, я вдруг снова почувствовал что-то вроде удушья. Только бы не упасть! Жадно хватая ртом студеный ночной воздух, на нетвердых ногах двинулся в обратный путь…
Не помню, как я добирался до дома. В глазах то загорались, то гасли елочные фонарики, каждый шаг давался с большим трудом. Слабость одолела меня примерно на середине дороги. Земля вдруг покачнулась под ногами, поехала куда-то вбок, а потом, резко изменив направление, стремительно надвинулась на лицо. Это было последнее, что я увидел, перед тем как лишился сознания…
После всех этих событий в моих мыслях как бы образовалась брешь. Плохо помню, что происходило со мной дальше, да это, наверно, и неважно, ибо, окончательно убедившись в том, что Адела потеряна для меня навсегда, я полностью утратил интерес к жизни, погрузившись в то коматозно-безразличное состояние, в котором пребываю, собственно, и доныне.
…Кажется, кто-то из соседей, наткнувшись рано утром на мое безжизненное тело, распластанное посреди тротуара, кое-как привел меня в чувство, а потом помог добрести до квартиры.
…Затем были долгие часы неподвижного лежания на диване, изредка прерываемые приступами бессознательной слезливости, граничащей с истерикой, либо ужасными видениями, ночи напролет не позволявшими сомкнуть глаз.
…Затем - тягостный визит каких-то двух типов (совсем не помню их лиц), назвавшихся специалистами по душевным болезням - их, видимо, вызвала Валентина, все это время приглядывавшая за мной, - которые задали мне массу нелепых вопросов, начиная с того, мочусь ли я ночью в постели, и заканчивая тем, когда и отчего умерли мои родители. Я начисто забыл, что отвечал им - по-моему, нес несусветную чушь, - но хорошо помню вынесенный ими вердикт: немедленная госпитализация.
Вот так я и оказался здесь, за городом, в этой довольно мрачной больнице с очень длинным названием, из которого я запомнил только одно слово - «профилакторий» и которую для краткости называю просто «психушкой». И хотя с самого начала говорилось, что я определен сюда не надолго - неделю - от силы две, - мое пребывание здесь длится уже года полтора, если не больше.
Я, впрочем, не жалуюсь. Содержат меня в целом прилично - правда, при этом ужасно достают. Весь мой день рассчитан буквально по минутам: завтрак, обед, ужин, недлительные прогулки по больничному парку в компании таких же отрешенных от всего горемык (о каждом из них можно написать целую историю, но это сейчас не входит в мои планы), беседы с моим лечащим врачом.
Высокий, подтянутый, с благородной сединой на висках, поначалу он произвел на меня благоприятное впечатление. Проникшись к нему доверием, я в один из дней даже попытался рассказать ему в немногих словах мою горестную повесть. Он внимательно слушал, кивал, что-то записывал в блокнот, но конечно же ничему не поверил. Я понял это чуть позже, после того как меня в течение недели не выпускали на прогулку в парк, а также подвергли нескольким сеансам электротерапии.
Поэтому я дал себе зарок впредь держать язык за зубами, а поскольку хранить все в тайне с каждым днем становилось для меня трудней и трудней, уговорил врачей дать мне возможность изложить эту историю на бумаге. Так появились на свет мои записи, которые вы, возможно, держите сейчас в руках. И пусть мой рассказ многим из вас покажется неправдоподобным или попросту выдуманным, я-то знаю, что все это было в действительности, и самое неопровержимое тому доказательство - то, что я сейчас нахожусь в этих стенах.
Иногда, в часы уединения, я задаю себе вопрос: как бы сложилась моя жизнь, не повстречай я на своем пути Аделу? Конечно, не было бы этой чертовой больницы, людей в белом с их каждодневной назойливой участливостью и добрыми улыбками Иуд, не было состояния опустошенности при мысли о том, что ожидает меня в будущем. Но, с другой стороны, я бы никогда не испытал того душевного взлета, того безумства страстей, которые озарили серость моих буден огнем такой небывалой яркости, что при одном лишь воспоминании об этом мне хочется зажмуриться. Разве о таком можно жалеть! И пусть я сейчас один из самых, может быть, несчастных людей на свете - еще так недавно я был счастливейшим из смертных, и это главное!
Я уже не говорю о том, что число моих потерь не идет ни в какое сравнение с теми, которые, возможно, понесла любившая меня девушка. Эта мысль посетила меня недавно, и чем больше я думаю об этом, тем все больше убеждаюсь в правильности своих выводов. Да, все было именно так! Решившись все-таки удовлетворить мое любопытство, Адела (а с ней, конечно, и Бонифат) пожертвовала всем, может, даже собственной жизнью - разумеется, если такое понятие существует для обитателей того, другого мира… А впрочем, какая разница! Все равно наши пути уже никогда не пересекутся. Ну, если только… если только я когда-нибудь не решусь распроститься со своим земным существованием.
Да, что греха таить, мысли о смерти последнее время все чаще приходят мне в голову, уже не вызывая того панического страха перед неведомым, который, наверно, рано или поздно испытывает каждый, готовясь шагнуть за черту. Ведь теперь мне известно о существовании других уровней и что в одном из них меня, возможно, ожидает Адела. Нередко мне вспоминаются ее слова, сказанные тогда во сне: «Если бы мы с тобой жили в другом мире, все было бы иначе».
