перевоплощению. Или, как говорят у вас, к смене пола. Усекаешь?
Я неуверенно кивнул.
- Правда, имеется одно «но». Если в том, нашем мире я имел возможность менять свой облик когда и где угодно, то здесь, в назидание мне, все строго регламентировано: днем я мужчина и лишь с наступлением ночи принимаю свой истинный вид.
- Значит, ты все-таки женщина? - я сам испугался своего внезапно охрипшего голоса. Все это время, находясь в состоянии ступора, я воспринимал его слова как бы половиной сознания. Я и верил и не верил услышанному, но не потому что оказался таким уж упертым. Сейчас, вспоминая тот разговор, я прекрасно понимаю, что если бы дал тогда волю воображению, то есть сразу и безоговорочно принял все сказанное Бонифатом за истину, я бы просто сошел с ума. Видимо, мой
организм прибегнул к помощи так называемой защитной реакции, пытаясь хотя бы на немного оттянуть стресс, который - я чувствовал - уже начинал потихоньку подбираться ко мне, давил на виски, тупой изматывающей болью отдавался где-то в затылочной части.
Мой собеседник, видно, понял это по моему лицу, потому что вдруг резко сменил свой уверенный тон на прежний, глухой и вроде бы извиняющийся, словно он чувствовал себя виноватым за то, что вынужден был мне сейчас говорить.
- Да, я женщина, в отличие, например, от инкуба, в котором превалирует мужское начало.
До странности жутко звучали эти слова в устах сидящего передо мной горбатого урода в замызганном ватнике, который, встречаясь с моим взглядом, теперь старательно отводил глаза. Я почувствовал вдруг, как к горлу подкатывает противный липкий ком, и, борясь с отвращением, несколько раз судорожно сглотнул. Заметив это, Бонифат тут же потянулся к бутылке:
- Может, еще по одной?
Я отрицательно помотал головой. Нет, водка мне уже не поможет. Мне сейчас ничто не поможет. Несколько минут я сидел, не произнося ни слова, с остановившимся взглядом. Мой собеседник тоже деликатно помалкивал.
- Ты вот говоришь, - отважился я, наконец, нарушить порядком затянувшееся молчание, - что попал сюда не по своей воле. А за какую такую провинность, позволь узнать?
- Извини, но этого я тебе сказать не могу. Не имею права… Еще будут ко мне вопросы?
- Тогда скажи хотя бы, много ли еще вас таких обитает в нашем мире?
- И это тоже тебе знать не обязательно. Тем более что по теории вероятности возможность еще одной встречи с кем-нибудь из нас для тебя теперь равна нулю.
- Я не потому спросил…
Мы снова немного помолчали. На этот раз первым не выдержал Бонифат:
- Я вижу, тебя что-то еще волнует. Спрашивай, не смущайся.
- Какой смысл, если ты все равно не отвечаешь на мои вопросы.
- Я отвечу на любой вопрос, который касается меня лично.
- Ну, тогда расскажи поподробней, как это все с тобой происходит.
- Ты имеешь в виду перевоплощение? - дворник недовольно поморщился. - Может, не стоит?
- Вот, опять! Что я говорил!
- Тебе действительно так важно это знать?
- Чрезвычайно! - я сам поражался своему упорству - что это, приступ мазохизма или, наоборот, своеобразная защита по принципу «клин клином». - Ну, что тебе стоит! Хотя бы в общих чертах.
- Ладно, будь по-твоему, - Бонифат снова отвернулся к окну, словно разглядел что-то интересное в серой выщербленной стене за ним. - В целом это довольно болезненный процесс. Напоминает ломку у наркомана… Только не подумай, пожалуйста, что я сижу на игле. Просто это сравнение кажется мне наиболее подходящим… - он снова немного помолчал. - Я уже говорил тебе, что все происходит примерно в одно и то же время. Обычно это шесть вечера и потом снова - около шести утра. Узнаю я об этом всегда заблаговременно - где-то за полчаса - благодаря вот этой штучке, - мой собеседник сунул руку за ворот рубахи и извлек на свет знакомый мне кулон, напоминающий иероглиф. - Этот магический знак в виде анаграммы - единственная моя связь с тем миром («Ага, значит, я оказался прав! - мелькнуло в голове. - Кулон - не просто украшение, а что-то вроде талисмана».) Он мой помощник и одновременно строгий контролер. Перед тем, как происходит превращение, он слегка нагревается, и где бы я в тот момент не находился, как бы крепко ни спал, я тут же почувствую это и постараюсь соответствующим образом настроиться. Такой настрой необходим, чтобы все прошло более-менее гладко, в противном случае мои мучения только усиливаются. Ну и, конечно, в это время рядом со мной лучше всего не находиться - уж очень неприятно все это выглядит со стороны…
В моей памяти тут же всплыло утро того злополучного дня, когда Адела так отчаянно пыталась выставить меня из квартиры. Выходит, девушка не врала мне - она действительно ожидала появления Бонифата, вот только войти ее так называемый братец должен был не с улицы и даже не из соседней комнаты - он в это время находился как бы внутри нее и все настойчивей, все решительней просился наружу. Господи, неужели такое возможно?
И тут же, словно отвечая на мой мысленный вопрос, вслед за первым воспоминанием, как по цепочке, потянулось следующее. Я вдруг понял, что так озадачило и напугало меня тогда в лице Аделы. Едва заметный темный пушок вокруг губ и на щеках, след все более явственно проступающей щетины, который я в тот момент принял за
причудливую игру теней. Теперь, в сочетании с ее внезапно огрубевшим голосом и ростом, уменьшающимся прямо на глазах (значит, мне это все-таки не привиделось), все это получало совершенно неожиданное объяснение, еще раз подтверждающее правоту моего собеседника. Словно части некой дьявольской мозаики подгонялись постепенно одна к другой, образуя перед моим изумленным взглядом до жути причудливый рисунок, одновременно и пугающий, и странным образом притягивающий…
И вот тут-то я впервые по-настоящему испытал ужас - ужас от того, что все это действительно правда и что случилось это не с кем-нибудь, а со мной. Господи! Значит, я полюбил монстра! Я предавался страсти с двуликим Янусом, одна из личин которого сидит сейчас передо мной и в душе, наверное, ухмыляется над моей ошибкой.
- Ты, конечно, считаешь себя обманутым, - Бонифат словно прочитал мои мысли (хотя теперь уже нетрудно было предположить, что он и впрямь обладает такой способностью). - Поверь, я сейчас страдаю не меньше тебя. Но это еще цветочки по сравнению с тем, что испытывает Адела.
- Почему ты говоришь о ней в третьем лице? - я не скрывал своего изумления. - Ведь ты только что говорил, что она… и ты…
- И я не отказываюсь от своих слов. Да, Адела действительно лишь одна из моих ипостасей. Но она, подобно мне, живет своей жизнью. Я не властен над ее мыслями и поступками, так же как она над моими. Подумай сам, если бы я мог управлять ее сознанием, разве бы я допустил до того, что она… ну, в общем, влюбилась в тебя! - встретив мой озадаченный взгляд, Бонифат вдруг осекся, как-то странно закашлявшись, и дальше уже продолжал, не глядя в мою сторону. - Да, это так. Адела просто потеряла голову. Не знаю, в чем тут дело, но явно не только во внешности, потому что - уж прости за откровенность - были у нее парни и посимпатичней. Видно, есть в тебе что-то такое, что сближает с такими, как мы… Хотя я могу и ошибаться. Кто их поймет, женщин!
Я скривил губы в горькой усмешке. А что мне оставалось делать! Услышь я эти слова какой-нибудь час назад, наверно, почитал бы себя счастливейшим из смертных. Теперь же они звучали для меня жестокой издевкой, делающей боль утраты еще более невыносимой. Впрочем, не исключено, что, видя мое жалкое состояние, дворник решил всего лишь несколько подсластить пилюлю.
Вновь воцарилось молчание. Бонифат больше не делал попыток заговорить, разглядывая что-то у себя под ногами. Что касается меня, я сидел, тупо уставившись в дальний угол коморки, где были грудой свалены метлы, лопаты и грабли, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Страшная усталость, будто я только что самолично разгрузил железнодорожный состав, всей своей тяжестью навалилась мне на плечи, безжалостно пригибая к полу. В голове, огромной как котел, вяло ворочались мысли. Что я здесь делаю? Почему продолжаю сидеть, словно ожидая чего-то? Все кончено. Надеяться больше не на что. Те разумные объяснения, к которым я пытался прибегнуть, чтобы докопаться до истины, оказались несостоятельными, и причина здесь одна: разгадка этой тайны скрывалась за пределами реальных представлений о мире - в области иррационального, фантастического, о существовании которого я если и задумывался когда-нибудь, то как-то умозрительно, отвлеченно, ни в коем случае не пытаясь примерить на себя. И вот теперь, когда это фантастическое вдруг ворвалось в мою жизнь, я оказался не готов к этому, спасовал, растерялся, не сумев совладать с грузом навалившихся на мою голову проблем, и в результате раздавлен, уничтожен, размазан. Ах, как же глупо, как нелепо все получилось!..
Стараясь не глядеть на застывшего в молчании дворника, я с трудом поднялся и сделал несколько шагов в сторону двери.
- Уходишь? - словно издалека долетел до меня голос Бонифата. - Что ж, прощай! Теперь, наверно, вряд ли увидимся…
Кажется, он еще что-то говорил, но я уже ничего не слышал: уши будто забило ватой, а перед глазами клубилось бесформенное серое марево, сквозь которое с трудом проступали окружающие предметы. Сильно сдавило грудь, и я вдруг поймал себя на мысли, что, наверное, то же самое испытывает смертник в газовой камере. Я, конечно, никогда не был в этой камере, но сомневаться в своих ощущениях не приходилось - я чувствовал, что задыхаюсь. Надо немедленно выбираться отсюда! Где же выход?
Двигаясь почти наугад, я с трудом нащупал ручку двери и, повернув ее, тяжело затопал вверх по ступенькам. На воздухе этот жуткий то ли дым, то ли смог вроде бы рассеялся, и я, сориентировавшись на месте, быстро двинулся в направлении ворот. Однако не прошло и минуты, как он снова стал собираться вокруг меня густым серым облаком,
забирался в нос, в уши, слепил глаза. Черт возьми! Что это такое? Что со мной творится? В ужасе я попытался бежать, но туман замедлял мои движения, обволакивая тело плотной тягучей массой…
И вдруг, словно в каком-то страшном озарении, я понял, что это туман из моего сна. Ну конечно же! Ничего удивительного! Грань между реальным и фантастическим исчезла, и
