практически неподъемным камнем. Но ведь любого веса камень или плиту можно установить таким образом, что даже незначительное усилие может развернуть ее ровно настолько, чтобы обеспечить проползание человека в образовавшуюся щель). Не приходится сомневаться и в том, что Пилат без всякого труда мог отыскать не только одного, но и десятки свидетелей «чуда» исчезновения тела казненного. Так что, и без прямого договора, события могли развиваться по сценарию, разработанному одним человеком. Впрочем, нам, наверное, уже не дано проникнуть в истинный замысел человека по имени Понтий Пилат, замыслившего такой сценарий и сумевшего воплотить его в жизнь.
Как вы полагаете, описание в таком ключе предотвратит наши размышления от обвинений в богохульстве? Ведь здесь у нас с вами все-таки есть вариант защиты: Пилат - земной человек, и его земные деяния совершались по воле Всевышнего. А вот Его замысел - Отто в экране компьютера показал глазами на небо - мы и не можем понять до конца.
-Все, герр Отто, - взмолился Герман, - хватит. Давайте лучше вернемся к картине.
-А что к ней возвращаться? – спросил Отто. – Она куплена. Деньги за нее я тоже переведу на адрес галереи «Даис». И, прошу вас, не затягивайте с моим заказом.
-Я подумаю над ним, - пообещал Герман.
Отто посмотрел на часы и воскликнул:
-О, герр Стоковский! Я катастрофически опаздываю на встречу! Прошу прощения, но я покидаю вас.
-До свидания, герр Отто, - с облегчением сказал Герман. Он хотел еще спросить о Саре, но посчитал такое любопытство для себя неудобным.
-Кстати, герр Стоковский! – вдруг вспомнив о чем-то, вернулся к видеокамере на своем полушарии Земли Отто. - Фрау Сара послезавтра должна вылететь в Москву, после чего я командирую ее по некоторым важным делам в несколько европейских стран. Вы не могли бы оказать мне любезность и сопровождать ее в этой поездке? Насчет денег не беспокойтесь, все расходы я беру на себя.
-Я все сделаю, как вы просите, герр Отто, - только и смог произнести Герман в ответ.
Лицо Отто пропало с экрана, а Герман еще долго сидел перед картиной, глядя на нее пустыми глазами и никак не будучи в силах отелаться от мыслей, связанных со скорым приездом Сары.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«Без Хемингуэя...»
7.
Герману все время казалось, что он вот-вот проснется. И когда это пробуждение наступит, все в один миг исчезнет, пропадет, как всегда все пропадает с наступлением утра. И тогда останутся только голые облупленные стены Татьяниного дома, в котором он просыпался целых пятнадцать лет, вечное похмелье по утрам, и одна нескончаемая мысль – как безумно долго тянутся дни... И в каком монотонном однообразии так катастрофически быстро проходит жизнь.
Здесь, в центре улыбающейся праздничной Европы ему почему-то особенно часто стала вспоминаться Татьяна. Где-то глубоко в душе постоянно томилось непроходящее ощущение вины, и у вины этой, почему-то, было лицо Татьяны.
Сара с головой окунула Германа в Париж, как впервые окунают в бассейн неумеющего плавать ребенка – сразу прямо в глубину, без предисловий и подготовки. После звонка Отто прошла едва неделя, а Герман уже два дня, как жил с Сарой в отеле «Apollinaire», в четырнадцатом округе Парижа, в самом центре квартала Монпарнас. Все закрутилось с какой-то молниеносной быстротой: с молниеносной быстротой Сара устроила Герману заграничный паспорт, с молниеносной быстротой самолет в тот же день доставил их в парижский аэропорт имени Шарля де Голя, с молниеносной быстротой такси доставило их к отелю...
Дела, порученные ей Отто, Сара решала так же быстро и незаметно для Германа, как делала и все остальное. Просто звонила кому-то по телефону, говорила на очередном, незнакомом Герману языке, потом кто-то приезжал, забирал или, наоборот, привозил свернутые в рулоны холсты, обменивался с Сарой двумя-тремя фразами – по русски не говорил ни разу никто – и вновь уходил. Причем, все это движение происходило в какой-то не его, а другой, может быть параллельной плоскости, в которой, казалось, двигалась, звонила, вела переговоры совсем другая Сара, в то время, как эта – истинная - все время оставалась с Германом, беседовала с ним, ходила по парижским кафе, показывала достопримечательности столицы мира, зная о них такие мелкие подробности, будто выросла на их улицах. Жили они в разных номерах – на этом настояла Сара, объясняя, что у Отто есть неприятная привычка всегда нагрянуть неожиданно. Тем не менее, время от времени она все же впускала его в свой номер в нужный момент.
Сегодня с утра Сара решила показать Герману «Ротонду».
Это великое своими прошлыми завсегдатаями кафе, как оказалось, находилось совсем неподалеку – на углу бульваров Распай и Монпарнас, а, если быть точнее, на бульваре Монпарнас, 105.
Но с первого же взгляда «Ротонда» разочаровала Германа. Сегодня это был вполне фешенебельный ресторан, в котором все следы того, что ожидал увидеть здесь Герман, были настолько тщательно подреставрированы, подкрашены и как-то бесстыдно выпячены наружу табличками с именами славоносной богемы начала прошлого века, что сразу становилось понятным – никого из них здесь давным-давно нет.
Сара, увидев унылое выражение его лица, усмехнулась и спросила:
-Ты чем-то расстроен?
Герману стало неловко, он смутился и сказал:
-Да нет, все нормально.
- Вот только Модильяни умер, - понимающе заметила Сара.
-Модильяни? – не понял Герман.
-Ну, да, Модильяни, - ответила Сара. – А также Леже, Кандинский, Шагал, Вламинк, Пикассо, Аполлинер...
-Эренбург.., - добавил Герман.
-Эренбург... Странно, правда? За сто лет они все умерли, не осталось ни одного из них.
И тебя не будет, так же, как не стало и их. Ты ведь сам так захотел!Помнишь, там, у пирамиды Кукулькан?
-Что ты сказала? – не понял Герман.
-Сказала, что они все умерли, - повторила Сара.
«Да, - подумал Герман, - это было сказано не ее голосом».
И действительно, чего он ожидал? Спустя век после начала громкой славы «Ротонды», о которой читал он в книгах, Герман думал, что здесь по-прежнему его встретит та же запойная, прокуренная, полуголодная богема, ставшая знаменитой практически вся, включая и бывшего хозяина этого кафе папашу Либиона?
- О чем ты подумал сейчас? – спросила Сара.
-О папаше Либионе, - сказал Герман. – О нем здорово написал Эренбург.
- А! О первом хозяине этого кафе? Как же, помню! Да, забавный был человек, этот месье Либион. Мог ли он тогда подозревать, что маленькое бистро, которое он назвал «Ротондой», со временем станет одним из самых громких мест не только Парижа, но и всего мира? Ты бы его видел, когда он, потирая руки, предвкушал, как поднимется над конкурентами - ведь у него были перед ними два неоспоримых преимущества: машинка для счета денег - большая редкость в то время, и эта изумительная солнечная терраса, на которой мы с тобой сейчас сидим. Монмартр тогда начал выходить из моды, и по Парижу бродили целые толпы будущих светочей человечества в поисках нового приюта. Первым, насколько мне не изменяет память, сюда пришел Пикассо. Это он облюбовал «Ротонду». А уже за ним пошли Шагал, Вламинк, Кандинский, Леже, Брак, Аполлинер...
-Ты так говоришь о них, - заметил Герман, - будто всех их знала лично.
-В какой-то степени да. Я просто долго жила в Париже. Мне совсем не нравится нынешний Париж, и я всегда представляла себя живущей в том Париже – принадлежащем им. Я, действительно, чувствовала всех их так, как будто с каждым была знакома лично. В «Ротонде» тогда всегда был уголь и теплые печи. А папаша Либион никогда не скупился на хороший горячий суп. Он готов был обежать весь Париж в поисках нескольких контрабандных сигарет для своих постоянных клиентов. Однако он был, в известном роде, настоящим диктатором. В «Ротонде» при нем можно было танцевать на столах, но дамам запрещалось снимать шляпку и курить! Можешь себе представить, что стоило высидеть у него целый зимний вечер в хорошо натопленном зале, и не снять при этом шляпку? Как жаль было на него смотреть, когда он продал «Ротонду», а потом до конца жизни приходил сюда. Он брал чашку кофе, садился вон за тем столиком, и грустил о своей, навсегда потерянной для него шумной, бестолковой, редко причесанной и всегда нетрезвой, но такой талантливой и такой любимой публике. Он недолго прожил после продажи «Ротонды». Ваш Эренбург хорошо описал, как за его гробом шли все те, о которых я сейчас вспомнила, и еще много-много других.
-Неужели ты когда-то носила шляпку? – невольно вырвалось у Германа.
-В то время все носили шляпки, шляпы, кепи. Выйти из дома с непокрытой головой было равносильно тому, как если бы я вышла на улицу голой. Ты не можешь себе представить, как интересно здесь было когда-то, – продолжала Сара. – Анисовая водка стоила пять су, завтрак десять су. - Garçon, - обратилась она к пожилому официанту с пышными усами, - le genre de la vodka anis prix?
-Рrix de cinquante grammes de trois euros, - ответил официант.
-Et combien coûte un petit déjeuner léger?
- Quinze euros, Madame.
-Мademoiselle, - поправила Сара.
-Excusez-moi, mademoiselle, - извинился пожилой гарсон.
-Из всего сказанного я понял только «гарсон» и «мадемуазель», - сказал Герман.
-Я спросила его, сколько сейчас здесь стоит пятьдесят граммов анисовой водки, - пояснила Сара.
-И сколько?
-Три евро, - ответила Сара. – А легкий завтрак пятнадцать евро. Знаешь, по-моему, Париж потерял что-то очень задушевное, очень французское с отменой своих су и франков. Сейчас бы Модильяни здесь даже не позавтракал.
-Да, - согласился Герман. – Сейчас он с легкостью за один свой набросок - из тех, что он делал в своем дешевом альбоме или на листках в клеточку, вырванных из школьной тетради, а то и вовсе на бумажных салфетках со следами кофейных или винных пятен. - целиком купил бы этот ресторан.
Сара усмехнулась.
– Ты плохо знаешь Модильяни... Нет, уверяю тебя, тот Модильяни, которого знала я, ресторан покупать бы не стал. Тот предпочел бы обыкновенную полынную водку. Но зато он угостил бы на эти деньги весь Париж, а потом бы опять ходил между столиков, и за два су отдавал свои картины.
-А кто еще пришел вслед за Пикассо, Леже и Кандинским? – спросил Герман.
-Потом в Париже появились «Русские сезоны», и Дягилев с Нижинским –эти два великолепных гомосексуалиста - приезжали сюда, чтобы заказать музыку молодым, почти неизвестным в ту пору Дебюсси, Прокофьеву, Стравинскому. Одно время «Ротонду» облюбовали анархисты, а за соседними с ними столиками нередко сиживали Ленин с Красиным, и никто из них даже не подозревал о будущих исторических перипетиях. Совершенно точно известно, что Ленину довелось бывать здесь ровно двенадцать раз. А вот Троцкий бывал чаще. О, это был еще тот скандалист! Он обожал организовывать в «Ротонде» многолюдные шумные собрания, которые потом разгоняла полиция. В одной из таких стычек по ошибке арестовали маленького странного японца в красном платье, ожерельи и серьгах. Звали японца Фужита. Позже он стал одним из самых великих художников века. Лучше всего ему удавались утонченные портреты женщин и кошек. А в то время, о котором я говорю, Фужита вынужден был брать у меня взаймы шесть франков, чтобы опубликовать объявление о предстоящей свадьбе.
-Брать у тебя взаймы??
-Я же говорю тебе, что
