Сам сел на этот раз между Девой и Львом. На самом конце стола справа, всем своим видом показывая вину, сидел Овен.
- «Всё уже знаю. Успел рассмотреть дело вашего разума. Не спрашиваю, чья идея? Но ещё хуже её реализация!» - голос Создателя звучал ровно и наказания не сулил.
- «Допущена ошибка в расчётах: звезда, которая освещает и обогревает ваши экспериментальные планеты, вот-вот прекратит своё существование. Надо готовить планеты к эвакуации в другие места».
На телепатической карте Вселенной Создатель определил места нового размещения всех двенадцати планет. Место Геи было определено в спиралевидной туманности, которая в каталогах Высшего Разума значилась под именем «Млечный Путь».
За эвакуацию планет отвечали закреплённые за ними Советники.
Гея – детище Овна, досталась ему.
Когда все стали расходиться, Создатель тихо, почти ласково, сказал: «А вы, Овен, останьтесь!»
- «Овен! Уж больно я привязался к этой твоей Гее. При эвакуации её в новую галактику, разместите, пожалуйста! (именно так и воскликнул), поближе к звезде. Пусть немного отогреется. Ведь ей неминуемо предстоит при перемещении в Космосе перенести ледниковый период. В память (и в назидание) о нём на полюсах разместите ледяные шапки. Остальное: всякие там озоновые защитные слои, магнитное поле и прочее, додумайте сами! Только на этот раз правильно рассчитайте оптимальное расстояние от обогревающей звезды. Её выберете на свой вкус. И пусть Атланты кое-какую информацию о своих научных и технических достижениях оставят для следующих за ними во времени. Их гибель предопределена. Для размещения информации можете создать на Гее параллельный мир...».
В эту секунду Герман увидел в том конце зала, который меньше всего был освещен электрическим светом, молодую девушку, лицом удивительно похожую на Сару. Да он и не сомневался, что это была именно она, но только какая-то другая, и даже не потому, что была моложе. Герман поначалу даже не поверил своим глазам, но потом вспомнил слова Аполлинера о том, что здесь все по другому. («Где здесь? – спросил он себя. - Здесь, в этом времени, или здесь, в этом месте?») Чудесную головку девушки украшала маленькая кокетливая шляпка, слегка сдвинутая на бок. Девушка задумчиво курила папиросу, вставленную в длинный белый мундштук, и было видно, что она совсем не слушает напыщенного Дали с его дурацкой сказкой. Она только молча курила и думала о чем-то сугубо личном.
-Кто это? – спросил Герман Аполлинера, видя, что тот заметил направление его взгляда.
-Ее зовут Бланш, - сказал неожиданно появившийся у них за спиной Генри Миллер.
-Бланш?!
-Да. А что вас так удивило? – спросил Генри Миллер, выдвигая для себя стул и без приглашения садясь за их столик.
-У нее такое... такое лицо.
- Обычно, - сказал Генри Миллер, - на лицо женщины опять начинаешь обращать внимание только после того, как достаточно долго видишь ее голой.
-Прекратите свои шутки, Генри, - прервал его Аполлинер. – В данном случае, они совсем неуместны. Она из очень аристократической семьи, - продолжил он, обращаясь к Герману. - Ее мать - француженка знатного происхождения, а отец - богатый еврей из Германии. Бланш рано увлеклась балетом и обнаружила большие способности. Она уже начала было выступать на сцене. Но вскоре заболела редкой болезнью – началось быстрое старение организма (я не помню, как звучит медицинский термин этой болезни). Красивая, привыкшая к вниманию, совсем еще, как видите, юная женщина, уделяюшая так много времени своему внешнему виду, она теперь боится взглянуть на себя в зеркало. Самые знаменитые врачи Европы, которым ее показывали, только разводят руками. Они, конечно, для спасения своей репутации назначают ей какие-то препараты, но все напрасно – ничего не останавливает вдруг столь быстро начавшееся старение. Мы все очень любим ее, и нам безумно жаль видеть, как она страдает... Впрочем, давайте вернемся к сказке Дали.
«...Когда, ободрённый таким отеческим назиданием, Овен собирался покинуть Учителя, тот достал из золотошвейного мешочка, что висел у него на груди, маленький золотой ключик.
Ухо Овна уловило едва различимый шепот: «Этот ключ от единственного, в своём роде, ящика, в котором хранятся одухотворённые мною души. Они предназначены для тех мыслящих существ, которые появятся после Атлантов на Гее, когда она займёт место, предназначенное ей в Млечном Пути. Признаться, я и сам давно помышлял о таком эксперименте, да всё не доходили руки».
А потом последовал почти приказ, чего Овен от Создателя ранее никогда не слышал: «Наведи строгий учёт! Ни одна душа не должна бесследно исчезнуть или попасть на другие планеты, где размещены разумные существа. Если возникнет дефицит, подумай над повторным и даже многоразовым использованием душ. Вспомни мою лекцию о реинкарнации. Наличие разумных существ с божественной душой – исключительная привилегия Геи. Посмотрим, как будет развиваться цивилизация теперь. Спасёт ли бессмертная душа разумных обитателей Геи на этот раз от самоуничтожения?»
Аудиенция окончена.
«С приветом»: ваш Сальвадор.»
Дали обвел взглядом зал.
Зал молчал.
-Сказка тоже окончена, - громко сказал Дали. – Прошу всех к штрафному столу!
И как-то сразу вновь заиграла музыка, стали слышны голоса, звон чокающихся рюмок, пожелания «за здоровье!», «сколл!», «прозит!», и вообще – в одну минуту зал наполнился всем тем шумом, которым бывает наполнен любой ресторан мира.
Первым к штрафному столу направился только что вошедший в «Клозери» Модильянни. Он в сказке не участвовал, и даже не слышал о том, что ее вообще здесь кто-то придумывал. Проходя мимо Германа, Модильяни остановился и посмотрел на сырую, густо пахнущую льняным маслом небольшую картину в его руках.
-А что это? – с любопытством спросил Модильяни, показывая на картину.
-Дали назвал свою сказку «Ошибкой Овна», - ответил Герман. – А я назвал свою картину «Ошибка близорукой Евы».
-А где же здесь Ева? – вмешался в их разговор Генри Миллер.
-От Евы есть только вот этот большой близорукий глаз, - пояснил Герман. – Видите, как он сплюснут с боков? Я, конечно, могу ошибаться в том, что глаз близорукого человека выглядит именно так, но я где-то об этом читал.
-А по-моему, - высказал свое мнение Генри Миллер, - у Евы должны были бы быть и другие интересные места, помимо близоруких глаз.
-Этот глаз, надо полагать, обозначает не только Еву, но и Гею, о которой мы только что придумали сказку? – спросил подошедший к их столику Дали, заинтригованный интересом, возникшим вокруг картины неизвестного ему художника. И, по своему обыкновению не дожидаясь ответа, продолжил: - А эти глаза вокруг – надо полагать, прочие планеты?
-Да, - ответил Герман.
-Одни дальнозоркие, другие близорукие?..
-Да.
-А Ева согрешила, потому что оказалась недальновидной? Или, как вы сказали, близорукой?
-Да.
-А эта трещина в глазу, возникшая от того, что кровеносный сосуд-змей так сильно сжал глаз, что раздавил его, похожа на дерево! – радостно заметил кто-то невыясненный.
-Да! Дерево познания Добра и Зла! – предложил развить версию о дереве другой голос.
-Я же говорю, что всегда найдутся дураки, которые в любой абракадабре, нарисованной на холсте, всегда найдут какой-нибудь смысл, - буркнул Дали, собираясь отойти от столика Германа.
-Картина сделана на картоне, - сказал Герман.
-Какая разница? Вы прекрасно поняли, что я имел в виду, - продолжая выпячиванием нижней губы придавать своему лицу все более брезгливое выражение, сказал Дали.
-Похоже, нашему сегодняшнему главному сказочнику не очень пришлась по вкусу ваша картина, - громко заметил Стриндберг.
-Вот еще, - презрительно огрызнулся Дали.
-В таком случае, - громко предложил Модильяни, - добавьте к своему названию «Ошибка близорукой Евы» какое-нибудь пояснение.
-Какое, например?
-«Ошибка близорукой Евы, или ...
-...или Насмешка над Сальвадором», - под взрыв общего смеха предложил Пикассо. – Не обижайтесь, Дали! Это ведь всего лишь шутка. Не стоит относиться к себе так уж серьезно. Особенно в этой компании. Это вы для тех - кто за дверью этого кафе - сколько угодно можете называть себя гением, а здесь мы все за одним столом. Лучше пойдемте, выпьем на брудершафт!
И они, все вместе, включая Аполлинера и Генри Миллера, которые сидели с Германом за одним столиком, отправились к штрафному столу – пить на брудершафт, и не только...
9.
А потом всё пропало – и Дали, и Аполлинер, и его «Близорукая Ева»... Всё.
...Когда Герман пришел в себя, репортаж из Антарктиды уже закончился. На экране теперь показывали небольшой островок, над которым носились несметные стаи голубоногих олуш.
-С вами все в порядке? – донесся до Германа голос Сары, которая при Отто всегда обращалась к нему на «вы».
-Да, спасибо, все хорошо, - ответил Герман, с трудом переводя дыхание.
Он попросил у бармена минеральной воды, и, когда тот налил ему «Перье», отхлебнул из стакана большой глоток и оглядел зал.
Только сейчас Герман заметил, что, кроме ранее увиденной им таблички с именем Хемингуэя, на всех столах и стойках были прикреплены такие же латунные таблички с громкими, известными ему с детства именами: Андре Жид, Пикассо, Сезанн, Рембо, Сартр...
-А ведь они действительно все здесь бывали, – как-то неопределенно сказал он, обращаясь к Саре.
-Бывали, - ответил за Сару Отто. – И не только те, чьи имена вы видите, но и еще много других.
-Да, - согласился Герман. – И много других... А еще здесь была некая Бланш, - сказал он, посмотрев на Сару.
Сара не успела ничего ответить, потому что в разговор снова вмешался Отто.
-Просто странно становится, когда же они успевали писать свои картины и книги, если ровно те же самые имена можно увидеть и в «Ротонде»? – то ли спросил, то ли сказал он.
-Многие работали прямо здесь, - сказал Герман задумчиво. – А Дали даже сочинял сказки...
– С вами действительно все в порядке, герр Стоковский? – обеспокоенно спросил Отто.
-Все хорошо, спасибо... И все равно, - упрямо сказал Герман, показывая глазами на таблички, - никого из них здесь больше нет. Их имена есть, а их самих нет.
-Кого, простите, нет? – попытался уточнить Отто.
-Хемингуэя нет, - сказал Герман. – Может, пойдемте отсюда? Мне что-то, и правда, нехорошо. Думаю, самое время выйти на свежий воздух.
-И чем быстрее, тем лучше, - заметил Отто и, вставая с высокого стула, обратился к Саре: – Пора срочно выводить нашего друга с этого кладбища латунных имен.
Сара открыла сумочку, вынула пудренницу, слегка тронула ваткой щеки и кончик носа, и все трое покинули «Клозери де Лила».
-Здесь недалеко находится Музей д’Орсе, - заметил Отто. – Не хотите взглянуть?
-Нет, - ответил Герман. – Ни малейшего желания нет заходить в какие бы то ни было музеи. На сегодня с меня достаточно и этих – «Ротонды» и «Клозери».
- Значит, самое время развеяться на Монмартре, - сказала Сара.
-А вот это мысль, - поддержал ее Отто. – Приехать художнику в Париж и не побывать на Монмартре, значит одно из двух: или не быть художником, или быть не в Париже.
Отто остановил такси, и таксист повез их с четырнадцатого округа Парижа на другую сторону Сены (так в Москве Герман ехал бы из Замоскворечья в Москворечье).
Монмартр оказался взбирающимся на
