договоре все время говорил Отто!.. И вот о чьей крови. Но ведь я тогда сказал, что не согласился бы на такое условие».
Летчик летел впереди, и лицо его тоже смотрело вперед, но Герман знал, что он в эту секунду улыбнулся.
«Здесь бессымысленно кого-то обманывать, - сказал летчик. - И никого ни в чем не надо убеждать... И уж, тем более, самого себя. В галерее ты сказал, что не согласился бы. Но ты хорошо знаешь, что так ты только сказал. А подумал ты тогда совсем иначе. И всего лишь часом позже подтвердил эти мысли словами».
«Но ведь я тогда не придал этим словам никакого значения!»
«Не придал только потому, что не верил, что такой уговор возможен. Но в душе своей ты в ту секунду очень захотел, чтобы однажды явился тебе тот, в чьих силах было бы не только предложить тебе такое условие, но и исполнить его. Разве мог ты знать тогда, как близко находился он, в чьих силах это было?»
Герман какое-то время летел за летчиком молча.
«Что я могу сказать тебе сейчас? – произнес он. – Только одно: «прости меня».
«За что?» – совершенно искренне спросил летчик.
«За то, что невольно убил тебя», - сказал Герман.
«Мне не за что прощать тебя. Потому что в тот миг, вместе со мной, ты убил себя. Убивая другого – и совершенно неважно, что ты его не знаешь и о нем никогда не слыхал - мы всегда убиваем себя, - сказал летчик. – А прощать или не прощать – это право не наше. Все происходит там», - многозначительно произнес летчик и указал рукой куда-то неопределенно вдаль.
«Там, куда ты ведешь меня? - спросил Герман.
«А куда я веду тебя?»
«На суд?» - немного робко спросил Герман.
«Почему ты решил, что там суд?»
«Потому, что вижу там свет», - сказал Герман.
«Свет может быть разным, - сказал летчик. – Плохо, если саму тьму принимаешь за свет».
«Я не понимаю тебя», - произнес Герман.
«В той Книге, в которой ты искал ответ, есть это предупреждение»
«Предупреждение о чем?»
«О том, чтобы не идти на свет, когда “сам Сатана принимает вид ангела света”».
В это время в тоннеле, как бы в подтверждение слов летчика, раздался резкий, неприятный, громкий и очень знакомый смех. Смех, от которого мгновенно умолкла музыка сфер, и свет в конце тоннеля разделился надвое. Как будто ночью на Германа мчалась с включенными фарами машина, и пока она была очень далеко, свет ее фар сливался в одно яркое световое пятно. Но когда машина стала подъезжать ближе, в одном большом пятне света стал по отдельности различаться свет двух фар. И когда свет окончательно разделился надвое, Герман увидел, как на фоне одной его части вдруг черным контражуром стала прорисовываться фигура Отто.
Все неслось навстречу одно другому, и, чем ближе становилась эта фигура, тем больше заслоняла она собой свет за спиной. И тем больше черный силуэт превращался в Отто.
Отто был еще очень далеко, но в этом тоннеле таким непонятным для Германа образом преображалось и пространство и время, что вскоре в этом преображенном пространстве Герман стал явственно видеть даже черты лица Отто, и его стремительное движение навстречу, и то, как дьявольски он смеялся и потирал в предвкушении руки.
Неужели ты, и вправуду, подумал, что так легко сумел уйти от меня? – зловеще смеясь, спросил Отто, и Герман отчетливо, до буквы, услышал все, что он сказал.
С ужасом Герман понял, что его горячая и отчаянная молитва у подножия пирамиды Кукулькану услышана не была.
А почему она должна была быть услышанной? За какие такие твои заслуги? Не слишком ли было бы просто, если бы каждый, у кого я купил его душу – заметь, честно купил - мог уйти от меня, всего лишь помолившись?
Отто был уже на средине пути между душой Германа и светом, к которому душа стремилась. А до света, несмотря на невероятную скорость, с которой Герман несся к нему, почему-то все время оставалось неизменно далеко.
И когда душа Германа сблизилась, казалось, на расстояние вытянутой руки от Отто, он еще раз крикнул неизвестно к кому обращенный вскрик-молитву:
-Избавь меня от его власти!
И тогда из света, к которому неслась душа Германа, вдруг появилась рука.
Герман понял, что это была та самя рука, персты которой написали однажды на стене Храма непонятные ни для кого из присутствующих слова «Мене, Мене, Текел, Упарсин». Все здесь происходило внезапно и сразу, все не подчинялось никаким привычным пространственно-временным законам - ни сиюминутное понимание, ни всеохватное знание. Они попросту не имели между собой ни разницы, ни границ, и любое знание наполняло душу Германа в одно мгновение.
С появившейся из света руки слетело что-то большое, и, распростерши крылья, понеслось в сторону Германа. И чем ближе оно становилось, тем явственней различал в нем Герман гигантского Оперенного Змея. Пасть Оперенного Змея была раскрыта, и он мчался к Герману быстрее, чем приближался Отто. И когда рука Отто уже почти начала касаться кончиками ногтей души Германа, и Герман успел подумать о том, что его последнее желание так и не сбылось и он не смог избавиться от власти Отто, все вдруг в один миг пропало в абсолютной, непроницаемой, глухой тьме – и Отто, и тоннель, и свет. И душа Германа исчезла в раскрытой пасти Оперенного Змея.
Тьма тоже длилась не больше мгновения. Когда Оперенный Змей снова открыл пасть, душа Германа вышла...
Вышла туда, что невозможно было описать придуманными людьми словами ни одного языка мира, о чем невозможно рассказать, и что никому не под силу объяснить. То, что не было раем, и что не было адом. А было каким-то иным, «третьим миром», над которым не властвовал ни тот Бог, которому молился Герман, ни Дьявол. Миром, в котором только и мог быть Оперенный Змей - Кукулькан. Мир, который был неведом никому из живущих измерением Мироздания.
........................
На следующее утро хозяина отеля Moon Palace телефонным звонком разбудил управляющий. Управляющий сказал, что сегодня утром был найден в своем номере мертвым их постоялец из России – известный художник Герман Стоковский.
Выяснилось, что Герман вчера поздно вечером возвратился с экскурсии в Чичен-Ицу вместе с пожилым, импозантной внешности седым мужчиной и очень красивой женщиной. Перед тем как подняться в номер, Герман попросил управляющего обязательно разбудить его к завтраку, и даже заказал меню. В назначенное время управляющий послал помощника в номер Германа, разбудить его и сказать, что завтрак готов. Помощник, не достучавшись, открыл дверь и увидел Германа, лежащим на постели вниз лицом. Сотруднику отеля показалось, что Герман спит. Тогда он, в попытке разбудить, дотронулся до руки Германа. Дотронувшись, он ощутил неестественный холод.
Помощник вызвал по телефону управляющего.
Управляющий в сопровождении охраны сразу явился. Не надо было быть медиками, чтобы понять: лежащий перед ними на кровати человек мертв. Приехавшие по вызову полицейский и врач констатировали смерть. Судебно-медицинский эксперт в тот же день в своем заключении написал диагноз: тромбо-эмболия легочной артерии (ТЭЛА, как принято классифицировать эту причину смерти).
При вскрытии тела Германа в анатомическом театре присутствовал консул России в Мексике.
Управляющий отеля хотел умолчать в своих показаниях , что Герман вернулся в отель не один. Но полиция быстро выяснила этот факт у мелких сотрудников отеля. Тогда управляющий поклялся на Библии, что вчера вечером Герман действительно вернулся из Чичен-Ица в сопровождении мужчины и женщины. Он мог бы также поклясться, что все втроем они поднялись в комнату Германа (а куда же еще, если те двое не были прописаны в гостинице?) Тем более, что спрашивать имена и цель посещения посторонних, которые входят в гостинницу в сопровождении постояльца, в таких случаях не принято. Но вот когда пришедшие с Германом мужчина и женщина вышли из гостиницы, этого хозяин даже под пыткой сказать не мог. Он этого момента не видел. И никто не видел (это подтвердили осторожные расспросы всех сотрудников гостиницы, работавших в ту смену). Когда полиция показала управляющему найденный в номере рисунок с портретом молодой девушки, управляющий сказал, что да, девушка на рисунке чем-то похожа на женщину, которая приходила вчера. Но та была заметно старше. «Может, это ее дочь?» - выразил свое мнение управляющий, указывая на портрет.
Но в полиции, в деле о смерти русского художника, факт, что в отель он вернулся не один, решили не включать. Ведь ни полиция, ни судмедэксперт в смерти еще вполне молодого человека не усмотрели никаких криминальных причин. Так зачем же навлекать на вполне респектабельный отель, приносящий не только своему хозяину, но и в казну города немалую прибыль, какие-то сомнительные слухи? Тем более, что факт появления вместе с Германом поздно вечером 22 сентября двух посторонних не был отмечен в книге учета проживающих.
Следует добавить, что паталогоанатом при вскрытии тела Германа, подтвердив основной диагноз, приведший к смерти (тромбо-эмболия легочной артерии - ТЭЛА), также обнаружил в лобной доле левого полушария головного мозга злокачественную опухоль размером с голубиное яйцо. Может, этим и объяснялись те странности в изменении психики, которые в последние месяцы жизни стал замечать у себя и сам Герман?
ЭПИЛОГ .
Прошел год.
Осень в этом году наступила рано – точнее, в Москве почти не наступало лето - и выдалась она холодной и дождливой.
На Вернисаже на Крымском Валу стояло почти мертвое затишье. Художников и реализаторов выходило на Вернисаж немного, все знали – покупателей в такую погоду бывают единицы. Покупатели, со своей стороны, тоже были уверены, что делать им на Вернисаже совершенно нечего – художников из-за дождя и холода выходит мало, и, значит, выбор картин будет очень небольшой. Лучше подождать более теплых дней, и желательно, чтобы эти теплые дни пришлись на выходные.
Те немногие реализаторы и художники, которые все же вышли, теперь кучковались небольшими группками, по мере близости друг от друга их стендов.
Маленькая, дюймовочного росточка Варенька, по прозвищу Микроба, жаловалась давно обрусевшему грузину Амирану, кратко называемому Муриком, на то, что ее картина с подсолнухом в последнее время стала продаваться из рук вон плохо.
-Ничего удивительно, - говорил Мурик. – За те двадцать лет, что ты его продаешь, вся Москва, которая хотела его купить, уже купила.
-Да мало ли в Москве приезжих? – недоумевала Варенька.
-Для приезжих сильно кусается твой подсолнух, - пояснил Мурик, собаку съевший на купле-продаже различных видов изобразительного искусства.
-А ты сам-то, почему так дорого просишь за свои картины? – спрашивала Варенька, которую приводило в полное недоуменние наличие самого того факта, что картины Мурика вообще кто-то покупает, когда на Вернисаже есть ее подсолнух.
-Потому что у меня живопись, - пояснил Мурик.
-А у меня? – не поняла Варенька.
-И у тебя живопись, - устало, не желая ввязываться в склоку, сказал Мурик. Но, поскольку терпеть не мог Варенькин подсолнух, добавил: - Только другая.
Варенька уже вознамерилась выяснить, чем ее живопись хуже Муриковой, как готовую разгореться ссору прервал первый за сегодняшний день посетитель. Точнее, посетительница. Это была
