Сара все время твердим о возможности бессмертия. Живите! Не умирайте! Только пожелайте этого – и все. А то вы устроили из своей жизни какую-то бесконечную похоронную процессию по поводу самого себя, и изводите себя этим. Любите жизнь! Любите Сару! И забудьте о смерти. Хотите, сходим в казино?
-Снова в казино?
-А почему нет?
-Так ведь было уже казино, - сказал Герман.
-И что с того, что было? Все казино в мире отличаются друг от друга, как люди, населяющие этот веселый мир.
-Чем же? В одних рулетка круглая, а в других она квадратная?
-Нет, везде круглая, - уверенно заявил Отто. – Люди везде разные. Вам, как человеку, начавшему писать портреты, - он снова кивнул на портрет Сары, - это может быть интересно. По казино можно всегда понять сущность той страны, где находишься, и даже определить национальные черты ее жителей!
-Каким же образом?
- Каким? Ну, вот, к примеру, возьмем французов: жмоты, я вам скажу, редчайшие. Крупье во французских казино начинают чуть ли не биться в конвульсиях от жадности, стоит вам выиграть у них франк-другой. Они начинают закрывать игровые столы, устраивают чехарду, меняя диллеров за столами, на ходу придумывают какие-то несуществующие штрафы и тут же за какой-нибудь, случайно разбитый вами стакан, штрафуют вас на весь ваш выигрыш. Противно, одним словом.
-Зачем же тогда идти, если противно? – спросил Герман.
-Так мы, будучи с вами во Франции, и не ходили, - напомнил Отто. - Но сегодня мы не во Франции, а в Америке! Хоть, правда, и Латинской. В Америке все наоборот – здесь персонал просто костьми ложится, лишь бы дать вам выиграть. Они придумают любую хитрость, встанут за вас горой перед каждым вашим, даже мнимым, обидчиком, но вы без выигрыша не уйдете. Они назаметно, когда вы отвернетесь, подкинут в покере нужную вам карту, а долю – помните, штучка в рулетке такая, похожая на медный столбик? – отвлекши ваше внимание, подставят на занятое вашей фишкой поле.
-И зачем им это нужно?
-Как зачем? Чтобы вы пришли к ним снова. В таком их поведении есть глубокий смысл. Воспоминание о выигрыше надолго останется в вашей памяти, заставляя приходить играть снова и снова. Это бизнес, а ушлые американские ребята понимают в нем, как никто другой в мире.
-А что вы можете сказать о России? – спросил Герман.
- А сами вы как думаете?
Герман пожал плечами.
-Правильно, - сказал Отто. – Россия и в казино остается Россией. Если за ночь кто-то из игроков выиграл – а еще, не дай Бог, выиграл много – хозяин казино наутро такой разнос устроит всем своим крупье, менеджерам и пит-боссу, что им небо с овчинку покажется. Если в других странах в школах крупье учат красиво тасовать колоду, виртуозно раскладывать на столе фишки, уметь подольстить, когда надо, клиенту, то в России учат исключительно тому, как в кратчайший срок обыграть игрока. Это или бросить шарик так, чтобы он с максимальной долей вероятности попал не в занятый вашими фишками сектор, или спрятать туза, а потом вас же и обвинить в этом. А то еще начнут даром подпаивать, якобы, дорогим алкоголем. На самом-то деле, там, как правило, только бутылка из-под дорогого напитка, а нальют самое, что ни на есть дешевое зелье.
-Для чего?
-Чтобы вы напились и потеряли бдительность. А дальше они уже найдут, как вас «похоронить».
-Что сделать? – не понял Герман.
-Это у них термин такой, - пояснил Отто, - означающий «вытрясти из игрока все до последней копейки».
-Нет, - сказал Герман. – Не хочу я ни в какое казино, пусть даже и в Америке. Вы же сами говорите, что здесь мне не дадут проиграть.
-А вы непременно хотите проиграть? – прищурив глаза, неожиданно серьезно спросил Отто.
-Да. Хотел бы, если бы знал как это сделать, поставить на кон свою жизнь, и проиграть ее раньше, чем вы успеете забрать из нее душу.
-Опять вы за свое. Какой вы однообразный, право слово! – сказал Отто, слегка рассердившись. – Впрочем, как знаете. А я схожу, развлекусь.
Отто вышел из номера, а Герман выключил телевизор и лег опять на диван. Он повернулся лицом к портрету и стал смотреть в глаза нарисованной им Сары.
30.
Все, оставшиеся до осеннего равноденствия дни, Герман безвыходно провел в своем номере. Чьими-то незримыми заботами ему всегда в нужное время портье приносил в номер пищу, но почти всегда она оставалась нетронутой. Лишь иногда, встав на минуту-другую с дивана, Герман мог налить себе стакан сока, но, едва пригубив, сразу отставлял его в сторону и снова ложился. Все время он теперь только лежал на диване и неотрывно смотрел на стоящий перед ним в кресле портрет Сары.
В ночь на 22-е сентября Герману снова приснился тот самый летчик. Во сне он нес в руке поднятый вверх крест. И снова при виде этого летчика, даже во сне, Герман почувтвовал, как невыносимо заболело его сердце.
Утро 22-го сентября - того дня, ради которого Отто и призвал его сюда - Герман начал с того, что снова посмотрел на портрет и подумал о том, прийдется ли ему еще когда-нибудь увидеть и этот портет, к которому он успел привыкнуть, и саму Сару? Что сделать он должен был в это утро? Попрощаться с Сарой навсегда? Или, наоборот, представить всю невыразимую восхитительность той мысли, что отныне ему предстоит видеть ее всегда? Он так до сих пор и не принял решения – что он будет просить у пирамиды Кукулькану в ту минуту, когда все семь изгибов тени-змеи спустятся с верха пирамиды вниз.
«Сегодня ночью мне, как в том, первом сне о Кукулькане, снова приснился крест, - сказал он, уже по привычке мысленно заговорив с портретом. – Если бы ты была здесь, ты бы, наверное, рассказала мне, что это значит. Потому что в эту ночь все приснившееся наверняка о чем-то должно сказать мне. Дать какой-то знак, как поступить?»
«Крест? – казалось Герману, ответила Сара с портрета. – Крест – это очень мощный символ».
«И что он означает?» - спросил Герман, даже не пытаясь отдать себе отчета в том, в действительности ли Сара отвечает ему с портрета, или это очередная галлюцинация, одна из тех, что теперь часто преследовали его.
Герману вообще начинало казаться, что он находится на грани сумасшествия, к которому примешивалась полная утрата воли к сопротивлению, потеря всякого интереса к земной жизни с ее радостями и мелкими огорчениями. Из этого состояния он вышел только однажды - во время полета из Москвы, но, видимо, только для того, чтобы после приземления тут же снова погрузиться в него еще глубже.
«Крест олицетворяет собой разные вещи. Например, утешение».
«Да! Утешение – это как раз то, что мне нужно! Какое прекрасное слово – утешение».
«Может означать осуждение», - продолжало звучать с портрета.
«Осуждение? – задумался Герман. – Осуждение меня или кого-то другого?»
«Исцеление», - назвала Сара с портрета еще одно значение сна.
«Исцеление моей души?.. Или всей моей жизни? Исцеление чего и от чего?»
«А еще крест может означать твою потребность в защите».
«Все эти вещи, что ты назвала сейчас, я знаю, нужны мне. Но есть ли в них ответ? А, может, что-то важное ты скажешь, если узнаешь, что ночью у меня болело сердце?»
«Скажу. Если только ты сумеешь правильно понять мое толкование».
«Тогда скажи!»
«То, что у тебя болело во сне сердце, предвещает, что какая-то твоя собственная ошибка станет причиной громадной потери, - сказала Сара с портрета. И через несколько мгновений добавила: - Только если ты не исправишь ее вовремя».
-Но что может стать ошибкой?! - воскликнул Герман уже вслух. – Следование за Отто, или неследование за ним? В чем должно заключаться исправление ошибки, и какой ошибки?»
Но теперь портрет молчал. Сара снова стала на нем только незаконченным рисунком, молчащим, бездушным и неживым.
Герман расценил этот разговор, как вмешательство неведомых ему сил. Только от кого могли быть посланы эти силы, он так и не смог понять. Ответы были столь двусмысленны, что могли принадлежать и силам, желающим вырвать его от Отто, и силам, служащим Отто.
Он вспомнил о явлении, которое Артур Кестлер назвал «ангелом из библиотеки», имея в виду то явление, когда в самый нужный момент к нам всегда попадает самая нужная для этого момента информация. И вот сейчас такая информация пришла к Герману, но его издерганный мозг так и не смог разобраться в ней.
И вдруг, где-то в самом воздухе (а, может, это просто было радио, и звук его доносился через открытый балкон из соседнего номера) Герман услышал странные, непривычные для слуха стихи:
... жилицы области мрачного моря, где тёплые волны ночные
Полным ключом пробиваются в гроте из дивного камня.
К области смертных слетаете вы, над землёй беспредельной
Мчитесь к кровавому роду людскому со тщетной надеждой,
В тонких багряных своих плащаницах выходите в поле
Смертных судеб — а там колесницу свою всеземную
Гонит тщеславие вечно, и мчится она постоянно
Мимо меты, что поставил уклад, упованье, тревога,
Издревле данный закон или власть беспредельно благая
Мойра одна эту жизнь наблюдает — из высших блаженных,
Снежный Олимп населяющих, — боле никто, кроме ока
Зевса, что всесовершенно, — и всё, что у нас происходит,
Ведают Мойра и всепостигающий разум Зевеса.
Дщери благого отца — о, Лахесис, Клото и Атропа!
Неотвратимые, неумолимые, вы, о ночные,
О вседарящие, о избавители смертных в несчастьях...
-Что это было? – невольно обратился к портрету Герман. – И о чем говорилось в этих стихах?
«О Мойрах» - снова «ожил» голос с портрета.
«О Мойрах?» - мысленно спросил Герман. – Кто это?»
«В греческих мифах богини человеческой судьбы, дочери Зевса и Фемиды — Клото, Лахесис и Атропос, которых в Риме называли парками. Считалось, что в жизни и судьбе каждого человека, с самого его рождения участвуют эти три сестры: Клото прядет нить человеческой жизни, Лахесис разматывает и пропускает её через жизнь со всеми ее перепетиями, радостями и невзгодами, исканиями и постижениями. И в заключение Атропос перерезает нить. Иначе, обрывает жизнь. Сами Боги были подвластны мойрам, даже над ними властвовала судьба».
«А что за стихи я слышал в воздухе?»
«Эти стихи пел сам Орфей».
«Орфей? Откуда здесь взяться Орфею?»
«Не этот вопрос ты должен сейчас задать».
«Не этот? Тогда какой же?»
«Для чего тебе дано было услышать эти стихи?»
-И для чего же? – снова вслух произнес Герман.
Но портрет снова молчал.
И тогда Герман понял, что ему дано было подумать над тем, что есть над человеком судьба. И все будет только так, как будет.
-Значит, пусть будет, - совершенно успокоившись, сказал Герман, обращаясь к портрету.
В это время в дверь легко постучали, и, не дожидаясь приглашения, в номер вошел Отто.
.....................................
22-го сентября, примерно, около14-ти часов по местному времени, Герман и Отто, в зеленой машине марки «Ниссан», за рулем которой был Хосе, проехав от Канкуна около двухсот километров, миновали небольшой городок Писте и вскоре въехали на специальную стоянку для транспорта туристов, приезжающих на экскурсию в старую часть Чичен-Ицы.
Хосе остался в машине, а Отто с Германом пошли к Древнему городу.
Когда они вошли на его территорию, людей здесь уже собралось видимо-невидимо. Все хотели лично увидеть схождение свето-тени-змеи в этот, один из двух возможных, дней в году. Но, странным образом, весь этот, трудно подлежащий
