радость. И тогда через голые мокрые стволы становилась видна присыпанная желтым ракушняком улица - видна до самой середины весны. Айно нравилась его комнатка, нравилась именно ее неизбывная пасмурность. В ярком, солнечном, южном городке она напоминала ему его вечно дождящий Сааремаа - остров среди серых вод Балтики, в тихой, грустной Ээстимаа.
Айно вошел во двор и с навеса из виноградных лоз, вздрогнувших листьями под ветром, на него упало несколько крупных, холодных капель.
Айно вошел в свою комнатку и она обволокла его пасмурным уютом и теплом. Айно сменил мокрую после моря и дождя одежду, поставил на плитку чайник, сел на кровать, облокотился о фанерную стену, выкрашенную голубой масляной краской и закурил. Потом потянулся к столу, взял первый, лежащий у края, журнал, еще с вечера принесенный из библиотеки и раскрыл его наугад, безразлично на какой странице. Он листал журнал, не вчитываясь в содержание, и когда под алюминиевой крышкой чайника заклокотала вскипевшая вода, Айно почувствовал себя вполне счастливым. Так бывает счастлив человек, предоставленный только самому себе. Счастье, конечно, не ахти какое, но, тем не менее, вполне осязаемое. И главное - доступное. Всегда можно представить себя счастливым в непогоду за окном, вот так - в теплой комнате, с журналами и чаем. Журналы, как правило, бывали им уже читаны, но он снова пролистывал их и в этом тоже находил привычное придуманное удовольствие. Айно посмотрел на часы. Через полчаса настанет время выходить ему из этой фанерной конурки, чтобы снова стать обычным школьным учителем Айно, которого никто не любит всего-то за его нелюди-мость и за белые рыбьи глаза, как это на первый взгляд не нелепо - не любить за глаза. Впрочем, не более нелепо, чем только за глаза и любить.
Айно выпил чай, не отказал себе в удовольствии выкурить еще одну папиросу и ушел на работу на пять минут позже обычного.
III
В школе, в учительской, Айно почему-то с неожиданной для себя радостью снова увидел девушку, приехавшую сегодня на стрелковском автобусе. Девушка сидела на кра-ешке стула и ожидала директора. Рядом с ней стояли два ее чемодана - большой и по-меньше. На вид ей казалось не больше семнадцати и была она просто трогательно краси-вой. У нее было лицо, о котором даже другие женщины не могут сказать плохо. Разве что, если бы они уж очень хотели выискать в ее внешности недостатки, они могли бы назвать ее несколько худоватой и плоскогрудой. Но такие недостатки, как правило, бы-вают слишком условными и наличие их полностью зависит лишь от взгляда рассматри-вающего. Для Айно же ее полудетская хрупкость и плосковатость, напротив, были пре-исполнены самого нежного очарования - женщины его земли тоже редко выделялись пышностью форм. Светло-русые волосы девушки спадали на плечи густыми, отливаю-щими на свету золотом, прядями и своею длиной лишь оттеняли миловидность лица и большие, серо-голубые глаза, чудесно-широко раскрытые на мир. Маленький подбородок девушки плавно поднимался и переходил в нежнейшую, изысканнейшую линию щек, и выше, в мочки аккуратных, маленьких ушей, выглядывающих из-под прядей, как из раз-деленных снопов пшеницы. Айно сравнил бы эту девушку с сошедшей в грешный, осен-ний мир Золушкой. Она только что получила от доброй феи в подарок золотую карету и новое бальное платье невиданной красоты и теперь просто не может поверить своему счастью - так бесподобно распахнуты были ее глаза. Золушка наверняка была старше того возраста, о котором говорило ее лицо, но Айно все равно неприятно почувствовал рядом с этой восхитительной юностью свою изрядно оголенную годами голову.
“Страствуйте,” - сказал Айно с акцентом сильнее обычного и, взяв с полки класс-ный журнал седьмого “А”, вышел из учительской и пошел в библиотеку.
В библиотеке он, как обычно, оказался один, если, конечно, не считать, пожилой библиотекарши - вялого, полуспящего существа, давно уже ставшего какой-то неотъем-лемой частью интерьера. Потом, правда, заходил еще кто-то, но Айно его почти не заме-тил. Он сидел с ручкой в руке, перед раскрытым журналом, но так ничего не записав в него: мысли не могли отвлечься от образа возникшей из дождя девушки. Когда же эти мысли привели его к тому, что он, неизвестно, на эстонском ли, на русском языке, сказал себе: “Я люблю ее”, это не стало уже ни смешным, ни грустным, ни неожиданным. “Я люблю ее”, сказал он себе просто, и это показалось естественным и привычным. Как то, что он хотел иметь семью, хотел иметь рядом с собою женщину, которую будет любить и которая... да, которая, может, будет любить его. Как всякий мужчина, он много раз влюб-лялся за свою жизнь и даже несколько лет был женат. Жена ушла от него и все эти годы он старался забыть ее, окунаясь в новые встречи, прибиваясь к новым женщинам. Неко-торые из них, бывавших после, даже хотели выйти за него замуж, но снова это оказыва-лись так и не дождавшиеся своего счастья женщины или, наоборот, уже потерявшие его. И у своей жены он ведь был только вторым... И вот - этот дождь... И девушка... из дождя.
И опять Айно поздно возвращается из школы. Сегодня даже позднее обычного. Он прошел через кладбище, которое все обычно обходили стороной. Прошел дальней круж-ной тропой, вслушиваясь, может быть впервые, в то, как похрустывает ракушняк под но-гами.
Он еще не знал ее имени, но был уверен, что оно загадочное и красивое, как ее ва-сильковые глаза, как шелест волн во время дождя, как остров в холодном море. Ему бы хотелось, чтобы ее звали Эгле... Или Тиной... Жаль, что русских девушек называют иначе. А она так похожа на девушек его родины, на его Эстонию, на его нежную, милую Ээсти-маа, светлую, голубоглазую, тихую. И появилась она - в дождь.
К ночи ветер стих и только доносился шум обеспокоенного моря, застигнутого врасплох знобливой осенью.
“Хорошая примета - приходить в дождь”, - вспомнил Айно. Так говорила его мать, когда встречала на берегу баркас возвращающегося с моря отца.
А когда в один из дождей баркас вернулся без отца, в этом тоже не оказалось ни-чего необычного. На Сааремаа часто идет дождь, даже тогда, когда кто-то не возвращает-ся из моря. И незванно явилась другая мысль, мысль о том, что и уйдет она тоже в дождь.
Айно пошел тише. Сильно похолодало, и тогда он стал вспоминать о тепле рано, не по сезону протопленной печи, и ему представилось, что рядом идет его сегодняшняя незнакомка и от нее тоже исходит тепло. Она прижалась к нему, так тесно, что ему слышится опьяняющий аромат ее кожи. Он наклоняется и чуть касается губами бархати-стой мочки ее маленького ушка, отстраняя лицом прядь ее волос, и она поворачивает к нему свое чистое, трепещущей юности лицо, благодарно улыбаясь теплыми, припухлыми губами. Счастье его кажется ему почти безграничным... если бы не малость - девушки рядом нет. Есть только холодная ночь и он - скучный одинокий учитель Айно, немолодой и некрасивый, даже домой идущий в чужой дом. И ему очень не хочется быть сейчас, как и быть в этой жизни, одному. Тогда Айно спускается к морю. К чужому и, даже осенью, теплому морю, такому же чужому и теплому, как дом, в котором он спит. Как небо, под которым живет. Как язык, на котором говорит. И ему хочется любить это все, и только сознание, что он окружен чужим, пусть даже и теплым, морем не покидает его. Но потом, уже возле моря, стоя перед набегающими на него в темноте волнами - черными, с беле-сыми гребешками - он понимает, что море не может быть чужим, особенно для того, у кого в детстве было свое, пусть и другое, море.
Айно смотрел на черную, неспокойную воду и море, казалось, повторяло ему то, что он и сам хорошо сознавал сейчас: зачем думает он об этой девушке? Для чего представляет возле своего лица ее губы? Она так недосягаемо далека от него в своей молодости и красоте. Чем ей может быть интересен унылый эстонец, стареть начавший раньше, чем она родилась? И разбитые волны, с шипением откатывающиеся назад в свое море, с готовностью отвечали ему: “Нич-ч-чем... нич-ч-чем... нич-ч-чем...”, внушая и без того очевидное. Какой насмешливой может оказываться судьба, посылая на склоне жизни столь обреченную любовь - это слово произнеслось как-то сразу - любовь, которую теперь иначе, как смешною и не назовет никто. В первую очередь он сам. Но еще раньше - она, каким-то непонятным ветром занесенный сюда лепесток фиалки. Айно улыбнулся про себя. Целый день он не мог понять - кто она. И вот - фиалка. Глаза ее, губы, волосы - их можно описывать сколько угодно, но ничто не скажет о ней так много, как одно только слово - фиалка. Не роковая красота роз и не многоцветный георгин, ни белая кипень хризантемы и не лилии дорогая, но доступная любовь. Она - фиалка, розовое с голубым. Немного розового и совсем чуть-чуть голубого, в утренней свежести, с росинкой на лепестке.
Его жена была Весенним Снегом. Бела и красива в сумерки, но о ее льдистые, хо-лодные края можно было порезаться в кровь. Раны после нее долго болели и только уход к чужому теплому морю немного зарубцевал их.
Айно брел по берегу сырого, простывшего ночного пляжа, наступая временами на едва различимые в темноте слизистые лужицы выброшенной морем тины. Когда не хо-чется идти домой, лучше всего пойти вдоль моря. У моря нет конца и возле него никогда не становится скучно. Оно лучше любого задушевного друга выслушает тебя, успокоит и без труда расставит в твоей душе все по своим местам. Вот, наконец-то, нашлось место и для его бывшей жены, и он понял, что больше ее не любит. Осознание, так давно искомое, так давно ожидаемое, пришло лишь только сейчас. Наконец-то это случилось - то, за чем он уезжал сюда. Жизнь легко, в один день отрезала то, что так долго казалось вечным и неразрешенным. И произошло-то - всего лишь пришла любовь. И с ней - рас-ставание с давно тяготившим. Пришла любовь и, кажется, можно расплескать это море, разбросать во все стороны эти облака на ночном небе. Пришла любовь - и ты вдруг понял, что самое слабое во Вселенной, самое ранимое и нежизнестойкое - любовь. Она погибает, она растворяется, ей стыдно за то, что она, постаревшая, все еще здесь, с тобой в то время, как на смену ей уже пришла любовь другая; как приехала она сегодня на стрелковском автобусе в образе молоденькой, похожей на фиалку девочки, не обратив-шей на тебя - невзрачного и старого - никакого внимания.
Ведь еще до сегодняшнего дня для Айно существовал вопрос: как такое может быть? - Жили вместе двое людей - он и она. Любили они друг друга, нет ли - теперь этого не помнят даже они сами. Но ведь он - любил? Переживали один за другого, волновались, когда одному из них бывало плохо или он просто долго не приходил с работы. Одну из половин несчастья всегда брал на свои плечи другой и тогда с оставшейся половиной было справиться легче вдвое. И вдруг они расстаются, эти двое, считавшие себя одним целым, расстаются потому, что она встретилась с новой любовью, а старая, если и была, умерла в тот же миг. И с этой новой любовью она создает новую семью, и в одночасье ей становится совершенно безразличным тот, кого она оставила в таком бесприютном одиночестве - ведь он-то не нашел другой любви. Ей безразлично теперь - жив ли он, делит ли свою крышу и постель с кем-нибудь или мерзнет в
