Передозняк

маловато, но меня это не обламывает, в теперешнем моем состоянии я готов к любым раскладам.
Давненько я не видел Верку и, если честно, даже соскучился немного по ней, чего там скрывать – она мне нравится, причем все больше и больше. Что меня в ней привлекает? Наверное то, что она настоящая, такая как есть и это ее сильно отличает от, допустим, Вики или той же Галки – Женькиной подруги, те постоянно в образе, все норовят рисануться и делают они это, на мой взгляд, как-то бездарно и нелепо.
Одно думают, другое говорят, подразумевая третье, а четвертое делают – и хрен поймешь, когда они настоящие!
«Эй, Вовчик», – слышу я чей-то крик, оборачиваюсь и вижу, как мне наперерез чешет Лёха – чувак, которого я недавно так героически откачивал. Я останавливаюсь и жду его. Запыхавшись, он подплывает ко мне  и кричит:
– Привет, Вовчик, ты от Лохматого?
– Здорово, Лёха, да, от него.
Он пару секунд мнется, смотрит по сторонам, блеснув на солнце колечками в своем ухе, а потом, понизив голос, спрашивает:
– Ханка-то есть у Лохматого?
– Не знаю, – отвечаю я ему осторожно, – мы вмазались только что, а осталась или нет, врать не буду, не знаю. – Это я не всякий случай так говорю, что бы Лохматый мне потом не предъявлял, что, мол я хожу и  треплюсь всем. Внимательно смотрю на Лёхино лицо с бегающими глазами и явно вижу – товарищ похоже, влип – нашего полку прибыло!
– Так он дома сейчас? – допытывается Лёха.
– Дома-то дома, только уже не знаю, откроет или нет, – они там раскумаренные сильно, зависли основательно. Ты-то как сам поживаешь?
Он, с печальной мордой, машет рукой и отвечает:
Да, как, как, кумарю, как последний мудила, вот как.
Я с сочувствием качаю головой и говорю ему:
– Ну, не знаю, попробуй зайти к нему, может поможет чем, ну или обломись. Оно и пройдет само по себе.
Последнее он, естественно, пропускает мимо ушей, говорит мне:
– Ладно, Вовчик, побежал я к Лохматому, – и, не дожидаясь чего я скажу, поворачивается и резвенько так трусит навстречу собственной погибели. Я же продолжаю неторопливо плыть к Верке – к женщине, которую мне хочется видеть.
Так, чинно и не спеша, я подхожу к Веркиному дому, захожу в подъезд и стучу в ее дверь.
Хвала Аллаху – она дома! Открывает мне дверь и радостно кричит:
– О, Вовчик, здорово дорогой! Проходи.
– Привет, Вера, – кричу я ей с не меньшим энтузиазмом и прохожу в квартиру.
– А ты чего с сумкой, – спрашивает она меня, – собрался куда?
– Да как тебе сказать? Вобщем чуть позже все расскажу, – отвечаю я ей, чего-то мне не хочется пока про это говорить.
Пока я раздеваюсь в коридоре, Верка смотрит на меня и весело говорит  –  Раскумаренный походу, а Вовочка?
– Да так, слегка подлечился, – скромно отвечаю я ей и в свою очередь говорю,  – да и ты, Вера, видно не болеешь?
Она смеется и жестом приглашает меня на кухню. Там она ставит чайник на плиту и спрашивает – Как насчет мороженого, Вовочка, составишь компанию?" – Я, конечно, соглашаюсь – еще бы! Чего, чего, а мороженое я страсть как уважаю! Она достает большой брикет из холодильника, делит его пополам и кладет на тарелки, подвигает мне одну и говорит "Лопай, Вовочка".
Некоторое время мы сидим молча, кушаем мороженое, время от времени весело друг на друга поглядывая.
Закипает чайник и Верка наливает нам чаю, ярко светит солнце в окно и я щурюсь, глядя как она это делает. На душе спокойно и радостно. Мне хочется сказать Верке что-нибудь очень, очень приятное, но что – я не знаю. Чтобы не париться, я говорю первое что пришло в голову: Очень вкусное мороженое, просто очень-очень! – Видок у меня при этом, наверное, глуповатый. – Верка заливается звонким смехом.
Я говорил вам какой у нее смех? Это что-то исключительное!
Однажды, много лет назад, теплым вечерком, я сидел в открытом летнем кафе и попивал пиво, наслаждаясь зрелищем заходящего солнца. Народу было немного, звучала негромкая, мелодичная музыка. И вот, к кафе подкатила какая-то крутая тачка, из нее вышли высокого роста парень, явно боксерской наружности, и стройная, красивая девушка в коротком, белом в красный горошек платьице, с накинутой на плечи розовой кофточкой. Они сели за свободный столик рядом со мной, парень заказал что-то у подошедшего официанта и сказал Верке – это была она, какую-то смешную вещь. Вот тогда-то я и услышал в первый раз как она смеется! Она заливалась как колокольчик, звонко и открыто, совершенно не смущаясь окружающих. И так искренне и заразительно звучал ее смех, что люди, сидящие в кафе, и я в том числе, забыли на какое-то время про все и улыбаясь, любовались ей. С тех пор прошло много лет, жизнь прессанула ее по полной, но несмотря ни на что, она смеется все также, как когда-то та беззаботная девушка в легком платьице.
Мы доедаем мороженое и закуриваем.
– Ну, выкладывай, Вовочка, как поживаешь.
– Даже не знаю с чего начать, – говорю я ей с улыбкой, – неплохо вообщем-то, вот только  из дома меня выгнали.
– Бедненький. А что так? – спрашивает она.
– Да Покойниковская маман удружила – стуканула моим, что я ширяюсь, – отвечаю я ей и добавляю, – но это ничего, я уже нашел куда притулиться –  друган мой один на Север уезжает, на два месяца, я у него пока зависну.
– Хорошо что так. Ну ты смотри, если что, иногда можешь у меня тормознуться, не всегда, правда, сам понимаешь, ко мне иногда люди приходят, – и хитро улыбнувшись, добавляет, – если, конечно, не боишься что приставать буду.
– Нуу. И ни таких  приставал видывали, – говорю я ей со смехом.
Она показывает мне кулак.
– Слушай, Вер, а ты не в курсе куда это Пиджак подевался? – спрашиваю я ее, – уже который раз к нему захожу, а дома никого.
– Да я и сама не могу понять, – говорит Верка удивленно, – я тоже уже несколько раз обламывалась и потом у него там на окнах решетки какие-то появились – странно как-то, ты видел?
– Не, не видел, действительно странно – нафига Пиджаку решетки.
– Ну ладно, бог с ним, – говорит Верка.
–А  сильно тогда гнала, ну, в тот день? … ну, ты понял.
– Ааа, ну как бы тебе сказать, чтоб помягче вышло… – начинаю я нагонять жути.
– Ну, Вов, ну честно, – обрывает она меня.
– Да нет, Вера, все нормально было… Правда…
– Что?
– Да нет, ничего. Хотя…
– Пошли вы в жопу, Владимир, неужели нельзя нормально ответить?
– Да ну что ты пристала, все нормально было. Ну зависла слегка – с кем не бывает!
Она заметно успокаивается и спрашивает – А ты долго еще у меня сидел?
– Нее, чаю попил, мороженым твоим догнался, да и ушел.
Она молчит некоторое время, а потом говорит мне.
– Это я тогда релахи слопала пол-листа, как раз перед тем как мы  встретились в парке.
– Да, ладно, какие между нами наркоманами счеты, – говорю я ей великодушно.
– Да, наркоманами, – произносит она грустно и задумчиво смотрит в окно.
Сегодня она выглядит значительно лучше, чем обычно. Без всякой косметики на лице, которая ее только портит, в простом домашнем халатике, задумчиво смотрящая в окно своими большими темными глазами – сейчас она мало чем напоминает ту отвязную деваху, которую я уже привык в ней видеть. Передо мной сидит совершенно другой человек – хрупкая и беззащитная женщина. Мне становится невыносимо ее жаль.
– Вера…
– Вовочка, – перебивает она меня тихим голосом, – увези меня куда-нибудь отсюда, все равно куда, лишь бы подальше, а?
Меня смущает ее взгляд, так иногда смотрят совсем маленькие невинные дети на взрослых, кажущихся им всемогущими – с безграничным доверием. Я молчу в растерянности, не зная что сказать. Она встряхивает головой, закуривает сигарету и говорит мне:
– Ладно, не бери в голову, Вовчик, это я так, нашло вдруг что-то.
Мы некоторое время молчим, наконец, я говорю ей:
– Вер, а что тебе, продавай свою хату да и уезжай отсюда, – чувствую, что говорю что-то не то, от растерянности что ли? На самом деле мне хочется закричать: "Да, да. Сваливаем отсюда, прямо сейчас, куда угодно, хоть к едрене матери, только подальше от этого болота". Но я почему-то, сам не знаю почему, вместо этого леплю всякую ересь.
Верка смотрит на меня грустно и говорит: Во-первых, Вовочка, хату я продать не могу, она на мать записана, а мы с ней уже год не виделись, она меня знать не желает. Презирает. Как же, всю жизнь завучем в школе работала, чужих детей уму разуму учила, а тут собственная дочь – проститутка и наркоманка! А, во-вторых, – добавляет она с залихватским выражением на лице, – не ссы, Вовчик, прорвемся, где наша не пропадала! Она встает со стула и говорит: "Ну ладно, мне скоро выходить, так что я пошла одеваться", и выходит из комнаты.
Я сижу на кухне как обосранный, мне тошно от самого себя. Что это? Почему все так получилось? Что за нелепый страх принять решение? Видно слабоват я еще, сыроват. В конце концов что меня держит в этом городе? Дом – так его теперь у меня нет, родители, тоже не очень – последние годы мы только тем и занимаемся, что друг другу жизнь портим, практически все мои друзья уже поумирали, тогда что же? Может ширево? Может быть, хотя сдается мне что и это не основная причина. На самом деле это страх, да-да, тот самый подлый страх, который когда-то, в далеком детстве впервые предстал передо мной во всем своем ужасающем виде. Страх смерти, страх не быть, страх неизвестности, страх потерять себя, – вот они, различные, но не единственные, проявления одного и того же, невыразимо громадного и невыносимо тяжелого чувства, которое сидит во мне и держит меня мертвой хваткой. Причем он ушлый, этот самый страх, ух он и ушлый да хитрый! Делает вид, что его нет, скрывается и проявляется в самый неожиданный момент, застает тебя  врасплох, показывая кто на самом деле хозяин. –  То, что только что со мной случилось. Но ничего, сегодня я проиграл – это факт, но зато он проявился, я его увидел, теперь я внимательно буду за ним наблюдать, буду бдительнее. Когда-нибудь ему придется от меня уйти! Если, конечно, я раньше не сдохну.
Верка заходит на кухню в полной боевой раскраске, превратившей ее в обычный рабочий вид. Напевая какой-то дурацкий куплет она садится на стул, закинув ногу на ногу, донельзя задрав свою короткую кожаную юбку, от нее разит каким-то дешевым парфюмом. Закуривает сигарету и, смотря мне прямо в глаза, весело спрашивает – Ты чё, такой грустный, Вовочка? Может тебя порадовать чем, ты только скажи, я готовая, – и подмигивает мне.
– Зато я чего-то не готовая, – говорю я ей со смехом.
– Ну это ты напрасно, не знаешь, от чего отказываешься! – и выпрямляет спину, выдавая вперед свои баллоны, туго обтянутые полупрозрачной кофточкой.
Хозяйство у нее действительно исключительное, при ее-то худобе!
– А, каково, – говорит она, ловя мой взгляд, – впечатляет?
– Еще бы, ты девчонка хоть куда, – говорю я ей искренне.
– Но, но, без пошлостей, – тянет она томно.
Мы докуриваем и идем одеваться, затем я цепляю свою сумку и мы выходим из квартиры.
У подъезда она говорит мне – "Ладно, Вовчик, забегай, если будет желание. Пока, – и уходит по своим, нелегким делам.
Я смотрю ей вслед некоторое время, а затем тяжко вздохнув поворачиваюсь и иду к автобусной остановке, где сажусь в первый появившийся автобус – делать мне все равно нечего, времени до работы немеренно, поэтому почему бы ни покататься на общественном транспорте и не обдумать хорошенько все произошедшее.