поликлиника, стадион, бассейн, библиотека, филармония.
Ильин с содроганием вспоминал ежегодные посещения Москвы с ее дальними переездами в метро, после которых голова раскалывалась от сумасшедше-пестрого многолюдья и грохочуще-визжащего шума, впивающегося в каждую клеточку провинциального тела.
В воскресенье, под утро, Антону Сергеевичу приснился цветной сон. Огромное, ровное пространство красно-охристой земли. Высокое, яркое, синее небо без единого облачка. На земле стоят одноэтажные глинобитные дома с плоскими крышами. Раннее утро. От домов -длинные черно-серые тени. Ни ветерка, ни деревца, ни травинки. Вдали виден бескрайний океан. В тени одного из домов (в доме душно) на раскладушке лежит молодая, обнаженная женщина. Она спит, она прекрасна, она изумительно красива! Заметна рыжеватая опушка очаровательного лобка...
Сон смешивается с полудремой. Антон замечает вокруг себя много незнакомых людей: это съемочная группа телевидения. Идет обычная работа с какой-то "звездой". Ильин неожиданно вспоминает, что в сумке с "Никоном" у него цветные фотографии: родные русские пейзажи, старая церковь, отраженная в пруду, солнечная поляна в лесу, деревенские старики и старухи... Раздаются возгласы восхищения. Фотографии передаются из рук в руки, мулаты выразительно цокают языками, а московский тележурналист с нескрываемой гордостью смотрит на Антона. Откуда-то появляется гитара. Антон молча протягивает руку и ощущает ее долгожданный, прохладный гриф. И тут Ильин начинает выдавать по полной программе: русские песни, романсы, а на закуску "Голубку". Народ в восторге! Все неистово аплодируют, раздаются крики "браво". Антон выходит из состояния, похожего на смесь сна и грез. Он открывает глаза и видит в тусклом окне медленно падающий снег. Ему кажется, он даже уверен! После т а к о г о сна должно произойти что-то хорошее, значительное, что принесет ему радость и счастье.
23
В час ночи произошло что-то страшное, непонятное. Трубы водяного отопления содрогнулись и загудели, жидкие дощатые полы задрожали. Бешено заколотилось сердце. "Как бы газовая печь не рванула!" - подумал Антон. Он с опаской вышел на кухню и у печки увидел Тину, лежащую с выпученными глазами в луже мочи. Из полуоткрытой пасти тянулась густая слюна. Трудно было поверить, что собака стала виновницей такого шума и тряски.
Через два дня припадок повторился. Собаку колотила сильнейшая дрожь, из пасти текла пена, вытаращенные глаза смотрели со страхом и мольбой. Она лежала там же, у газовой печки, и спиной билась о трубу водяного отопления.
После второго припадка Тина сильно изменилась: с первого взгляда было ясно, что это очень старая, больная собака; шерсть свалялась, походка стала неестественно-медленной, качающейся, морда осунулась, глаза глубоко ввалились, взгляд стал тусклым, затравленным.
Год назад у неё на животе выросла безобразная кровоточащая опухоль - результат того, что ей много лет не давали кормить щенков. Тина старательно зализывала красную разросшуюся шишку, и опухоль уменьшилась, заросла.
...Ильин со стыдом вспоминал, как он в последнее время обращался с собакой.
Каждый раз, когда она грязная, воняющая псиной, приходила с улицы и хотела зайти в комнату, Антон кричал на нее, и она нехотя уходила. Но стоило на минуту отвлечься, как Тина уже лежала под обеденным столом. Хозяин хватал ее за загривок и, подталкивая ногами, как озверевший, непохмелившийся вышибала, выпихивал ее в сени. И всякий раз, наблюдая эту картину, Катя говорила: "Надо ее усыпить, чтоб не мучалась". А однажды заметила: "Если бы тебя сейчас увидел кто-нибудь из "Общества защиты животных", то оштрафовали бы на пару тысяч фунтов. Но так как тебе платить нечем, то, скорее всего, посадили бы в комфортабельную английскую тюрьму, и может быть, даже разрешили взять с собой гитару.
В такие моменты Ильин был противен сам себе, чувствовал себя сволочью, но не мог с собой совладать. Он ненавидел собаку за то, что она старая и больная, гадит где попало, и так долго не подыхает. Он ненавидел себя за то, что слаб, ленив, озлоблен, не востребован, за то, что так сложилась жизнь, но в глубине души чувствовал, что могло быть и хуже, и это его немного успокаивало.
Последние двое суток Тина лежала на боку, словно расплющенная какой- то неведомой силой. Ни ела, ни пила. Глаза подернулись мутной пеленой. Позвали ветеринара, и он сказал: "Собака умирает. Усыплять не надо".
И что-то знакомое виделось в ее собачьей судьбе: восторги и радости в щенячестве, красота и сила в молодые и зрелые годы, болезни и нелюбовь в старости.
В четыре утра Антону почудилось, что его кто-то окликнул, и он проснулся. Вышел на кухню, подошел к Тине, присел на корточки и понял: "Все! Конец!" Он стал гладить ее, приговаривая: "Тина, Тиночка, хорошая моя собака, прости меня за все, прости. Я тебя не забуду никогда". Она с трудом приподняла морду, посмотрела на хозяина, и он увидел в ее старческих, почти человечьих глазах слезы. Потом положила голову на передние лапы, вытянулась, вздрогнула, точно от озноба, и затихла.
24
Наступила осень. На редкость солнечная, сухая; казалось, что "бабье лето" решило задержаться на два срока. Настроение было прекрасным. Уже полгода Ильин регулярно получал пособие по безработице, выполнял частные заказы и почти не испытывал стеснения в средствах. Жил в свое удовольствие: подолгу гулял по набережной, поглядывая на глупых, размалеванных девок, предавался пространным размышлениям, вел дневник, запломбировал три зуба, написал несколько коротких рассказов. Иногда на улице он встречал знакомых и на вопрос: "Как дела?" - честно отвечал: "Спасибо, хорошо". Находились и такие, кто спрашивал: "На кого работаешь?", и Антон Сергеевич с удовольствием говорил: "Исключительно на себя! Время слепых влюбленностей прошло".
Ильин встал поздно. Умылся, побрился, с аппетитом позавтракал, взял гитару, лег на диван и, немного размявшись, стал играть, представляя себя музыкантом в итальянской траттории. Неаполитанские песни звучали особенно нежно, изысканно, красиво; недавно, на день рождения знакомый владелец музыкального магазина подарил Антону превосходные, американские струны, и его любимица зазвучала еще ярче и нарядней. Ильин так увлекся игрой, что не заметил, как с работы на обед пришла жена. Она немного подождала, и когда прозвучал заключительный аккорд бессмертной "О соле мио!" нарочито-серьезно сказала: "Страна корчится в трудовых конвульсиях, а Антоша на гитаре наяривает. Молодец! Хоть бы борщ поставил разогреть!"
Антон Сергеевич уже давно не читал газет и не смотрел телевизор. Но не потому, что так советовал профессор Преображенский, а потому, что ему были противны все эти лицемерные интервью политиков, идиотские откровения пошлых поп-звезд, бесконечное пережевывание происходящих одна за другой аварий, катастроф и трагедий. Впрочем, он делал исключение для одной из московских газет, которую по субботам покупала Катерина. Хотя еженедельник изрядно "пожелтел" время от времени в нем все же появлялись профессионально написанные материалы.
- Ну, я пошла, - сказала Катя. На ужин почисть картошку. Да! Чуть не забыла... Вот твоя газета.
Ильин отложил гитару и принялся за чтение. Внимание привлек конкурс на лучшую историю о любви. Главный приз - поездка в Рио-де-Жанейро! "Круто! - подумал Антон. Но это не реально! Скорее всего, прокукарекают, а потом забудут". Антон прочитал несколько материалов, потом снова перечитал объявление о конкурсе и задумался: "Послать что ли пару рассказов. Тем более есть из чего выбрать. Все равно лежат без дела". Ильин нашел дискету с текстами, оделся, и пошел к приятелю в рекламное агентство, расположенное рядом, на соседней улице
- Андрюха, распечатай вот эти два рассказа. А я пока за пивом схожу.
Распечатанные на белой финской бумаге рассказы выглядели внушительно и симпатично. Антон еще раз перечитал их и отправил заказным письмом в Москву.
Вскоре открылась новая газета - однодневка перед очередными губернаторскими выборами, и Ильина позвали работать фотокорреспондентомом. Началась обычная газетная беготня, и он забыл про свое письмо.
25
…Знаешь, за что я тебя люблю?
- Говорят, если знаешь за что, то это не любовь.
- Прекрати. Ты невозможен, но я обожаю тебя! И представь себе, мне ничего от тебя не надо. Понимаешь? Ничего! С тобой мне просто легко, и хорошо.
- А как же твой юный ухажер, о котором ты мне рассказываешь каждый раз с таким увлечением? Разве можно любить сразу двоих?
- Знаешь, я и сама иногда задаю себе этот же вопрос. С ним мне тоже хорошо, но как-то одномерно, что ли. А с тобой все по-другому. Словно оказываешься в каком-то совершенно другом мире, сотканном из бесчисленного количества неожиданных, непостижимых ощущений, которые никогда, никто, кроме тебя не может мне дать. И каждое мое ощущение наполнено непонятным, таинственным смыслом. А в ненастный, осенний день хочется прижаться к тебе, как к большой, теплой печи и греться, греться... Хочешь честно?
- Давай!
- Я чувствую, что заряжаюсь от тебя энергией.
- Серьезно? И надолго ее хватает?
- Зря смеешься. Надолго.
-Ах ты, милый мой вампир, заряжайся же скорей! Выпей меня до дна...
Антон Сергеевич оторвался от рукописи, привычно посмотрел в окно на голые, почерневшие от дождя ветви старого вяза и ему почему-то вспомнился далекий шестидесятый год, Потсдам... Советская школа, размещалась в мрачном, трехэтажном доме, в бывших кайзеровских казармах. Все школьники - дети советских офицеров. Учеников ежедневно привозят из разных военных городков.
Пятый класс. Урок истории древнего мира. На доске цветные плакаты. Афины, белоснежный Акрополь, статуя Зевса, атлетически сложенные греки, согбенные, несчастные рабы, с грубоватой, рельефной мускулатурой, ярко-синее море. Все залито щедрым солнцем, и Антон предполагает, что в Греции, наверное, такая же жара, как в Ташкенте, куда он ездил летом к бабушке, жившей в подвале кирпичного дома на улице Сталина.
- Древние греки были сильными, мужественными, свободолюбивыми людьми, - рассказывает учительница. Они занимались литературой, искусством, зодчеством, так как имели много свободного времени, а всю тяжелую, черную работу делали многочисленные рабы. "До чего же счастливые люди, эти греки!", - думал Антон. А учительница продолжала: "Древние греки выжимали ногами виноград и делали из этого сока вино". И Антошка, не знавший вкус вина, ощущал во рту сладчайшую влагу изумительного ташкентского винограда "дамские пальчики".
После урока, пока не унесли плакаты, он подошел к ним вплотную и стал жадно рассматривать мастерски изображенные картины древнегреческой жизни. Потом посмотрел в окно, где сквозь пелену осеннего дождя виднелись серые здания прусских казарм, и ему стало тоскливо. Стало обидно, что он никогда не сможет жить в Древней Греции...
Ильин с сомнением посмотрел на свою рукопись с корректным описанием любовной сцены, похожей на осточертевшее "мыло" и подумал: "Даже если э т о где-то и
