Полночный рассвет

глаза кому угодно.
--Дурочка ты,--устало говорю я.—Он бандит, и ты бандиткой станешь. Еще аззаку есть начнешь.
--Да ты просто завидуешь...
Так, приехали. Спасать надо Вейнару… Нет, надо было ему еще шрам поставить. Каков подлец, а! Еще и пышки из-за него спалила.
Кстати, вовремя опомнилась, пышки уже не такие вкусные и хрустящие, но есть можно. Я забираюсь в кресло с ногами и ведерной кружкой шоколада, включаю любимую комедию, как два жулика спасали императорского наследника, и что из этого получилось. И, как назло, опять беспокоит устройство связи. Наверное, Вейнара, думаю я, но радостный крик застревает в горле, когда хранитель Серебряного зала официально заявляет: «Я намерен поговорить с вами о ваших картинах»
Неужели мои творения кто-то хочет купить? Есть! Есть! Я подпрыгиваю чуть не до потолка. Шоколад и надкушенная пышка остывают на стеклянном столе, сумка закидывается на плечо, дверь запирается, а ураган, проносящийся до ближайшего портала к Серебряному, при внимательном рассмотрении оказывается вполне пристойной уллмаркой, о чем могут поведать два сбитых с ног рагнарца. Я не со зла, честно.
Хранитель—арбант с собранными в гребень волосами и размазанным узором на лице наносит сокрушительный удар:
––Юкина Тэй, мы вынуждены снять с выставки все ваши картины. Вот, забирайте.
Оперевшись о стену, я изо всех сил трясу головой, надеясь вытряхнуть услышанное из ушей или прояснить голову. Так, наверное, себя чувствовал древнеуллмарский воин, когда какой-нибудь гад находил тоненькую щелочку в его хитиновой броне и загонял туда отравленное лезвие.
Неплохие же картины, в самом деле. И Нирасха не против, а у нее очень развито чувство прекрасного, и я видела, как люди подходили, смотрели, и вряд ли с целью посмеяться над убогой.
––За что вы меня так жестоко?––я не спешу сложить в сумку снятые со стены картины, еще на что-то надеюсь.
­­––Неактуально. Вот эти уллмарики под деревом, летящие шима…Пастораль, еще овечек на лугу нарисовать осталось.
Не поняла? Чем ему уллмарики не нравятся? По-моему, он придирается.
--Но это же красиво!--возражаю я, борясь с желанием огреть его сумкой.
––Надо жить искусством для народа, вот, берите пример. Эта картина отображает многовековые страдания народа Уллмари.
Я поворачиваюсь  к огромной, вдвое больше моих картин, пафосной раме с завитушками и неумеренной позолотой. Вставленная в нее картина поражает. В плохом смысле… Нельзя назвать искусством для народа противную зелено-алую размазню… Тот, кто создал сие непотребство, всячески желал показать оригинальность, поэтому налепил поверх краски кусочков ткани, бусинок, камешков и осколков стекла.
––Если это и страдания, то от силы наркоманская ломка, ибо на трезвую голову такую дрянь не создать.––зверею я.––А имперские мотивы, если хотите, вот они. Картины к легенде об Этельреде Тарамоку, уллмарской защитнице.
Хранитель взирает на картину—ту самую, где Июмир несет на руках раненую Этель—как на личное оскорбление. Может, ему сугубо арбантарские переживания покоя не дают?  По крайней мере он долго и нудно расписывает мне, чем плоха картина, чем плохи краски, а особенно старательно перебирает недостатки Этельреды, Июмира и вообще того времени. Более того, смеет приписывать те недостатки, которых нет. Этель чуть ли не предателем оказалась. Июмир—скользким типом.
И в довершение хранитель-арбант изрекает то, что в присутствии Юкины Тэй озвучивать не стоит.
––Все равно легенда далека от актуальности. Ее давно смешали с космической пылью, а народ хочет происходящих событий!
Будучи воспитанной леди, я не размениваюсь на пошлую перебранку, а сразу прикладываю арбанта шипастым кулаком.  Пока хранитель прижимает к щеке сложенный вдвое платок, я укладываю картины в сумочку и зло пинаю непотребное творение, так что оно срывается на пол, и рама раскалывается надвое. Сверкнувшая на раме раззолоченная табличка просто обжигает глаза—на ней выдавлено: «Эльстар Рёксва». Названия картины мелкими буквами не разобрала.  
И так понятно, где источник всего зла.



Все, больше меня в Серебряный не пустят, и вообще, нельзя будет в приличном обществе показаться. По этому поводу меня  грызет тоска. Рисовать не хочется, на собрания клуба ходить смысла нет. Фильмы смотрю уже без удовольствия, даже с раздражением. По утрам едва разлепляю глаза. Коммуникатор безмолвствует, изображая из себя брошь на шарфе, и единственный раз подает голос. Когда я в особенно серый и унылый день сижу, вытаращившись в стену, обо мне вспоминает Ксавия.
--Юкина, куда запропала?
--Настроения нет,--отвечаю я.
--А заработать хочешь? Тут один умник приходил смотреть творения в Серебряном, навел справки о понравившихся художниках и просит оформить концертный зал.
--Ничего не получится,--обреченно говорю я.--Наверное, я бездарь, если даже с Серебряного сняли...
--Твои картины сняли?--возмущается Ксавия.--Да у них совести нет, что ли, или чувство прекрасного пропало?
--И то, и другое. Похоже, любитель аззаки и там купил место.
--Да ну его, подходи. Я тебе, кстати, фильм «Нашествие варваров» обещала...
И тут я чувствую, что попалась. Новые фильмы и повод помахать кисточками—именно то, что нужно страдающей душе. Так что я быстро собираюсь, укладываю в сумку герметичные контейнеры с красками, обматываюсь первым попавшимся шарфом и выдвигаюсь к Серебряному, ворча на Ксавию—надо ж было ей найти столь неподходящее место. Так что я не подхожу, а подкрадываюсь—высовываю из-за угла одно ухо, потом один глаз, а потом, не видя опасности, показываюсь сама.
Ксавия с немаленьким рюкзаком за плечами и в практичном сером костюме беседует с рептилоидом, наполовину высунувшимся из необычной капсулы. Лобовое стекло в форме полумесяца, два ряда хищно загнутых стабилизаторов и кольцо красноватых огоньков под днищем.
--Портал временно закрыт,--объявляет рептилоид,--никто, кроме приближенных, в загородную резиденцию попасть не может. Так что я вас доброшу на капсуле.
Я уже думаю, не ошиблась ли, но Ксавия закидывает рюкзак в капсулу, садится сама и тащит за рукав меня.
--Какая еще резиденция,--шиплю я, вырываясь.--Ты же обещала, что мы концертный зал разрисуем.  
--А там все в одном. Доберемся—посмотришь.
Собственно, до самой резиденции и смотреть-то не на что. Темно-зеленая масса и редкие обрывки облаков.
Зато сама резиденция... Начать с того, что она, как клумба, стоит на летающей медузе, обсаженная множеством цветов и деревьев с полупрозрачной листвой. Сама по себе пятиугольной формы и выстроена из гладкого розового камня. В окнах второго этажа вставлены красивые витражи.
Капсула лихо разворачивается у самой двери, при этом у меня в сумке явно перемешиваются аккуратно уложенные краски, а у Ксавии в рюкзаке и вовсе что-то надрывно звенит.
Арбантка выпрыгивает из капсулы и оценивающе осматривает стены.
--Ну, где вам тут красоту навести?--при этом она разминает руки, точно собирается здесь все разнести.
Дверь разъезжается в стороны, и рептилоид заходит, а мы следуем за ним. Спускаемся по шикарной лестнице резного камня и оказываемся в довольно большом пятиугольном зале, совершенно пустом и с белыми стенами.
––А вот и мы!––вопит Ксавия, и эхо прокатывается по залу от стены к стене.
––Рад видеть!––С лестницы спускается…нет, снисходит зулин.
Я таких изящных не видела никогда—невысокий, но очень стройный, руки кажутся чуть длиннее из-за подвернутых рукавов вышитой темно-серой рубашки, но это его нисколько не портит. Тонкая шея, украшенная двойной цепочкой. Зачесанные назад каштановые волосы. Несколько длинноватый нос, раскосые зеленые глаза…
––Хъервар Тронтлан, к вашим услугам. Поэт и музыкант.
––Меня вы знаете, а это Юкина Тэй, я рассказывала…
Ну что она там про меня наговорила? Ведь с нее станется…
––Леди Тэй, я видел ваши картины. К сожалению, когда я пришел на выставку на прошлой неделе, их  место заняли какие-то крашеные тряпки в золоченых рамах.
––Спасибо, я польщена. Позвольте показать, на что мы способны.
И я принимаюсь за работу, сквозь зубы ругая подлеца Рёксву. Стены зала при ближайшем рассмотрении выглядят более чем печально, даже проломлены были кое-где, правда, уже заделаны и заглажены. Стенная роспись получается странной: горящие рыбы в морских глубинах, дерево с ехидными голубыми глазами вместо листьев, уходящий вдаль звездный коридор, изломанный под причудливыми углами. Незаметно скосив глаза на Ксавию, понимаю, что не одна я схожу с ума. Арбантка поставила в углу полку в виде спиральной лестницы с оплавленными очертаниями, сейчас работает над третьей колонной-барельефом из полюбившегося уже стеклоподобного материала, и первые две у нее тоже странные, по крайней мере глазастые веточки присутствуют. Страшно подумать, что она учинит, когда примется за небольшой фонтан, в котором силовое поле может придать струящейся воде самые причудливые формы…
––Ксавия, зря мы в это ввязались.––ворчу я, отчаянно пытаясь изобразить что-нибудь приближенное к реальности, но выдавая бабочку с крыльями, переходящими в метеоритный дождь.––За такой бред нам руки пообрывают.
––Не пообрывают,--отмахивается она изящной рукой в кольцах и еще не застывшей стекловидной массе, которой температура тела не дает прореагировать с воздухом.––Мне нравится, что мы сотворили, надо заканчивать, получить награду и исчезнуть отсюда. А то я с ума сходить начинаю…--полушепотом добавляет она.
Признаться, я тоже чувствую что-то…странноватое, но пока оно находится за пределом восприятия. Будто слышу стрельбу, но из-за стены… Хотя о чем это я, никогда, кроме фильмов не слышала стрельбы. То ли дело Этель…А я—трусиха.
Уже и не особо воспринимаю, что расцветает на стенах, срываясь с моей кисти, и вообще не замечаю ничего происходящего вокруг.
––Вот это да! Ничего более потрясающего в жизни не видел.––стоящий на лестнице Хъервар улыбается на все стороны и даже хлопает в ладоши.––Мне в самый раз психоделическую музыку играть… Закончу ремонт, и можете приходить на концерт. А к вам, леди Тэй, особая просьба. Сколько угодно готов дать за картину по легендам Зулины. Сделаете?
––Да ладно, не надо ничего, напишу и так отдам, а могу и на стене изобразить. Но…зачем? Они несовершенны и неактуальны.
Хъервар даже бледнеет от такого.
––Кто сказал?
––Хранитель Серебряного,––отвечаю я совсем уже убитым голосом.––Потому и снял картины с выставки, заменив их на отвратительные непотребства, которые и картинами называть стыдно. Так правильно, я никогда бы не смогла ему заплатить, как подлец Рёксва.
–– Эльстар Рёксва?–– Хъервар сжимает кулаки.––Этот позор всей Зулины и проклятье на головы честных жителей Империи? Будь проклято имя его!—и исступленным шепотом:––Леди Тэй, прошу вас…  Картина должна напоминать мне об Ирдрин, лучшей из народа зулинов, и вдохновлять на спасение несчастной страдалицы.
Хм…надо же, как интересно. Неужели он Ирдрин знает? И каким образом он собрался ее спасать?
––Да ради Ирдрин я ее подарю.
Хьервар помогает нам сесть в капсулу—Ксавия ставит рюкзак на колени, я подкладываю сумку под локоть—а рептилоид берется за управление.
Внизу ничего не меняется, те