Огромным шприцом доктор промывал ему ухо.
Полковник вздрогнул, вспомнив неприятную процедуру, и негромко покашлял, проверяя, нормально ли он слышит. Слышал нормально.
Да, пахнет сырой землёй… В хорошие времена эти запахи непременно ассоциировались бы с урожаем или… с грибной охотой, например. А сейчас… Сыра земля… Многим сегодня она станет пухом…
Полковник знал, что юнкера и офицеры по старинной традиции переоделись в чистое платье и теперь, отчаянно гордые и смелые, ждут сигнала к атаке.
Дуновение ветерка донесло хорошо знакомый солдатам приторно-тошнотный запах разлагающейся плоти и добавило неприятных ощущений.
«Как в морге! — сморщился полковник. — Что ж они трупы не убрали?»
Погода как раз для самоубийства, неожиданно подумал полковник: скверненький дождишко сочится сквозь гнилой туман. И трупный запах.
Намедни красные прощупывали их позиции. Выскочил из рощицы эскадрон. Погарцевали перед окопами красные кавалеристы, размахивая сабельками, как томагавками. Грозно поматерились.
Пулемётчик первой же очередью снял двух красноиндейцев, остальные ретировались.
А сегодня, по данным разведки, безбожно-грязное комиссародержавие спустит кроваво-красную свору с цепи, в надежде смять всё белое, чистое, святое.
Как смердит мертвечиной! Что же они не убрали трупы?
Гражданская война. Русские убивают русских. Выживет ли Россия после такого братоубийства?
Полковнику пригрезилось, что сама земля русская, мать-Россия лежит перед ним навзничь, раскинувшись, как жестоко насилованная женщина. В коросте от пожаров, чёрная от дыма, осклизлая от человеческой крови, смердящая гнойными нарывами-взрывами. Бессильная, уже не содрогается под топчущими её жеребцами, не вздрагивает от звериного «Ура!», похожего на оргазменный рёв овладевшего самкой животного, безразличная к ружейным и пушечным залпам, рвущим её плоть.
— Господин полковник, что играть оркестру перед боем? — подбежал неуклюжий, толстенький капельмейстер, небрежно козырнув на ходу.
— Может, мазурку? Бодрящая, заряжающая музыка… — морщась от головной боли, разминая загривок ладонью, пробормотал полковник.
— Николай Сергеевич, предлагаю играть гимн-марш донских гвардейцев — свадебный марш Мендельсона, — предложил начальник штаба, капитан Миронов. — Торжественно, воодушевляюще. У нас ведь сотня казаков в запасе. Пусть проникнутся чувствами перед рубкой.
(прим.: Каждый лейб-гвардейский полк имел собственный гимн-марш. Свадебный марш Мендельсона Александр II присвоил в качестве гимна полка донским гвардейцам)
На правом фланге перед позициями не спеша выдвигался оркестр. Серебряные трубы блестели даже под дождём.
— А может традиционно, «Белую акацию»? — предложил кто-то. — Как гимн белого движения.
— «Акацию»? Пусть начнут с «Белой акации», а потом сыграют мазурку и марш Мендельсона. Времени, я думаю, хватит, — пошёл всем навстречу полковник. Зачем говорить «нет», когда всем можно сказать «да».
Капельмейстер козырнул, будто муху отогнал, и вразвалку побежал к оркестру.
Все знали: красные не будут стрелять в оркестр, красные щадят музыкантов. Когда дело дойдёт до атаки, музыканты, отыграв своё, уйдут за линию окопов.
— Господин полковник, ротные собрались! — доложил адъютант.
Полковник повернулся к ротным командирам.
— Напоминаю, господа. Стрельбу открывать только по моей команде. В контратаке идти шагом, желательно, в одном темпе. И не стрелять. На ходу прицельно стрелять из винтовки сложно, а молчание для врага страшнее бесполезной стрельбы. С Богом!
Повеяло холодом.
Полковник поёжился, глянул вверх.
Небо с западного края потемнело до черноты. И вдруг прорвалось плотным, как занавес, ливнем. Который, впрочем, скоро перешёл в ровный, по-осеннему нудный дождь.
— Господа красные идут! — проорал подбежавший вестовой.
Полковник усмехнулся: вестовой назвал красных господами. Легче смердящего шакала назвать благородной ланью.
Он вытащил «цейсс», чтобы убедиться, что «Рабоче-Крестьянская» выползла из логова тумана и «пошла».
Полковник представил эти рожи — низколобые, испуганно-озлобленные. Рожи собранных из тюрем, притонов и ночлежек воров и дезертиров, в лучшем случае — рожи обыкновенного хулиганья из подворотен. Морды питекантропов. Морды бабуинов.
Разве могут каторжане быть строителями свободы и всемирного освобождения?
Зелёное от вымытой дождём травы поле словно ожило, стало морщиться, выбрасывая из недр серую массу, составленную из несчётного количества бегущих и идущих маленьких серых фигурок. Тысячи фигурок растеклись тонкой плесенью на теле земли, но ползли единым организмом, очень сильным организмом, сильнее стада буйволов, слонов, а может динозавров.
Бабуины Рачье-Кобелячьей Красной Армией валили валом, неисчислимой толпой. Прямо на ждущие их пулеметы. Как полковник и предполагал. Великолепная мишень.
Краскомам не жалко пушечного мяса.
Передние бабуины скользили по грязи и падали. И тут же вставали, потому что сзади напирали новые и новые.
Несмотря на то, что грязи, как говорят солдаты, по нижнюю губу, такая масса, достигнув окопов, сметёт любые пулемёты, любую оборону.
Дымился туманом мокрый луг. Дымились люди, колыхавшиеся в тумане, как приви¬дения.
В бинокль уже можно различить лица наступавших. Сплошь какие-то чухонцы, обмокшие грязью и дождём.
Полковник за последние годы видел всяких краснопузых. Видел взбесившуюся солдатскую толпу, рвавшую офицеров на части в декабре семнадцатого. Воевал с рабочими отрядами в обязательных черных кожанках. Это народ смелый, но глупый. Рабочие ходили в атаку в полный рост и натыкались на пулеметы, рвавшие их в клочья. Воевал с матроснёй, обпившейся «балтийского коктейля» — спирта с кокаином. Эти особо напористы, но тоже глупы показной отвагой, кидались тельняшками на колючую проволоку и кинжальный огонь пулемётов. Но самая опасная погань — китайцы, латыши и та же чухна. Эти трезвы, хитры и опасливы.
Полковнику докладывали, что как раз сегодня на них может пойти отряд из Прибалтики.
Вон красный командир с маузером. Любят они маузеры! В кожаной, с красной звездой «спринцовке» на голове, в кожаной куртке и чёрных кожаных галифе с яркой, кавалерийской «врезкой» между ног ярк-красного цвета. Будто кровью обмочился.
Ещё командир. У обоих явно офицерская выправка. Военспецы из бывших. Рядом с тем и другим — горбоносые кучерявые очкарики в кожанках.
Полковник знал, что в красной армии к каждому офицеру приставлен комиссар-еврейчик, чтоб следить за благонадежностью военспецов, и в случае чего расстреливать их на месте. И правильно. Ты или красный, или белый. В беспощадном горниле войне невозможно найти спасительный тенёчек и отсидеться, обмахиваясь газеткой с фронтовыми новостями. Каждый должен определить, хочет он ходить на большевистскую службу и получать за усердие воблу, или умереть за свободную Россию. Откажется военспец воевать за Совдепию — комиссар его расстреляет.
«Впрочем, белые «покрасневших» офицеров тоже в плен не берут», — подумал полковник.
Разглядывать «грязноармейское» бабуинское войско стало тошно, полковник убрал «цейсс» и покосился на своих офицеров.
Капитан Миронов закрыл глаза и едва заметно шевелил губами. Наверное, молится. Боится.
Полковнику стало неловко. Он отвернулся и, одернув китель, неторопливо пошёл вдоль траншеи.
Да, наступавшая масса красных впечатляет. На стороне красных пере¬вес потрясающий: ползут кишащей икрой. Сюда бы артиллерию! Но, к сожалению, у его батареи ограниченный запас снарядов. И, вероятно, красные об этом знают. Придётся беречь на крайний случай. А этот случай, без сомнения, наступит. Сеча предстоит грандиозная.
Сеча между русскими и… русскими. Гражданская война. Кровавый бедлам. Красные идут на белых.
Белые защищают Отечество, веру, традиции, культуру, свои дома… Красные ломают традиции, отнимают чужие дома, воюют за победу Мировой Революции.
Нет, красные воюют не за победу их революции, они воюют за власть, как таковую.
Полковника всегда удивляли лозунговые слова Интернационала: «…разрушим до основанья, а затем…». Комиссары всё низвергают, поджигают, всё опрокидывают. Но на смердящих развалинах рано или поздно придётся что-то строить. Смогут ли комиссары возвести нечто путное на разрушенном до основанья? Нет, созидатели не рушат до основанья.
Россия погибнет под большевистским игом. Это иго горше татарского. Комиссары уничтожают веру, разрушают культуру, ломают традиции, на которых стоит Россия. Пока царствуют комиссары, нет и не может быть России.
И задумываться над вопросом «Что делать?» здесь не надо. Ответ ясен. Можно с умными лицами философствовать о «братоубийстве», о «пролитии русской крови». Но когда на тебя прёт орда, желающая оплевать твою веру и культуру, перечеркнуть твой опыт и образование, отнять у тебя отчий дом и жену, заставить детей отречься от родителей, растоптать тебя и твоих близких — естественно желание взять в руки винтовку системы господина Мосина, стрелять и колоть тех, кто рушит твой мир. В этом суть белого движения.
Ну, а касаемо «русской крови»… Эта орда для полковника — ни русская, ни чухонская, ни китайская. Это — бизоны, мамонты, бездушная материя, желающая смерти всего окружающего. И тут уж — кто кого.
Далеко ухнули пушки красных. Снаряды со свистом и жужжанием пролетели над головами, взорвались непонятно где, не причинив никому вреда.
В тумане над густой жидо-чухонской пехотной массой метались красные флаги. Сквозь тонкие звуки духового оркестра, исполняющего «Белую акацию», издалека донёсся агрессивный марш под названием «Интернацио¬нал», исторгаемый грубыми мужскими глотками.
Полковник Сорокин часто слышал, как поют идущие в атаку. Его орлы пели про белую акацию, дроздовцы пели про черный «форд». Красные подбадривали себя «Интернационалом» господина Евгения Потье, а порою имели наглость петь белогвардейскую же «Акацию» на свои паскудно-хамские слова: «…и как один умрём в борьбе за это». Бог вам, как говорится, в помощь. Исполнения желаний в полной мере. Чтобы все… «как один».
Полковник непроизвольно подпевал про себя оркестру:
Слышали братья,
Война началася!
Бросай своё дело,
В поход снаряжайся.
Смело мы в бой пойдём
За Русь Святую
И, как один, прольём
Кровь молодую!
И вдруг с удивлением услышал, что красные поют уже не «Интернационал», а горланят-подпевают его оркестру переделанные под белую песню погано-красные слова:
Слушай рабочий
Война началася
Бросай своё дело
В поход собирайся
Смело мы в бой пойдём
За власть Советов
И как один умрём
В борьбе за это
«Вот убогие, — возмутился полковник. — Даже слов придумать не смогли — наш текст чуток подправили!».
Слушать, как поет враг, не особенно приятно. Для того солдаты и поют с древних времён.
Полковника не страшила «красная икра» серого цвета, наползающая на позиции его полков. Пехота, скрытая в окопах, встретит красных, остановит их, заставит залечь в поле. А за деревней ждёт эскадрон казаков — те ещё рубаки. И сборный кавалерийский полк — в нём всякие бойцы, и хорошие и плохие. Уланами или драгунами их, конечно, не назовёшь… Поэтому снисходительно —
