в грязь упасть во время боя, те в могилках сами в грязь превратились.
Солдаты поднялись, отряхнули мокрые животы и колени, подняли винтовки. У всех лица были дочерна закиданы грязью.
Один сожалеюще потрогал лопнувшую гимнастерку и неглубокую рану на спине, вытер о штаны испачканные в крови пальцы.
— Чуть не достал сабелькой краснопузый меня…
Поручик Зузанов озирался и будто впервые видел зелёный островок травы, который защищал от красной конницы их сборный пехотный взвод. Всё вокруг было словно мелко вспахано. С той стороны, откуда шла кавалерийская лава, плотно друг к другу лежали мёртвые кони и мёртвые люди. Всюду валялись расстрелянные гильзы, патронташи, осколки стали, грязные, окровавленные тряпки. И трупы, трупы…
— Сколько мы их накосили! — ужаснулся Росин.
— Они наших тоже вряд ли щадили, — вздохнул Зузанов.
— Куда теперь? — спросил Росин. — К своим?
Он махнул на запад, в сторону деревни, на околице которой они готовились к бою.
— Туда — всё равно что к красным в лапы идти, — сомневаясь, покачал головой Зузанов. — На юг надо идти. С той стороны наша власть от Чёрного моря чуть ли не до Царицына. А может и до Уральска. Рано или поздно — на своих выйдем.
— Как же мы по красной территории пройдём? В степи не в лесу — от края и до края всё видать. На конный отряд напоремся — и пиши отходную.
— Подумать надо. Отряд! — громко скомандовал поручик Зузанов. — За мной шагом марш!
Росин, подхватив «Гочкис», быстрыми шагами догнал Зузанова. Семёныч трусил следом налегке — патроны кончились, пустые диски он бросил за ненадобностью.
Солдаты, поправив одежду, кинули на плечи винтовки, устало побрели за офицерами.
По полю носились лошади с пустыми седлами.
На изрытой снарядами земле в причуд¬ливых позах лежали тела солдат. Красные и белые лежали тесно, будто обнимались. Многие изуродованы.
Кисло воняло порохом.
— При случае пополните боекомплекты, — приказал солдатам Зузанов. — Ну и, если съестное найдёте, тоже не побрезгуйте взять. Теперь мы на подножном корму.
— Да уж не побрезгуем, — отозвался один солдат.
Почти на каждой квадратной сажени валялись трупы и раненые. Раненые внезапно начинали шевелиться, проползали несколько шагов и вновь замирали.
Солдат сидел, держась за голову, раскачивался и стонал. Красный солдат или белый, определить невозможно. Большинство солдат с той и другой стороны одеты в одинаковую форму. Только у белых на плечах пришиты тряпичные погоны, или нарисованы чернильным карандашом, который быстро выцветал от солнца и пота. Красные носили фуражки и «будёновки» с красными звёздами.
Сидящего солдата вдруг стошнило кровью.
Мужчина в интеллигентных очках — видать, спешносостряпанный прапорщик, не нюхавший пороха, в испачканной — будто плавал в грязи — офицерской гимнастёрке, сидел, безнадёжно облокотив руки на широко расставленные колени, и негромко повторял одно и то же матерное ругательство.
— Всем надеть фуражки с красными звёздами! — приказал Зузанов. — Пойдём как красный отряд. Нам с тобой нужны какие-нибудь комиссарские тужурки, — сказал он Росину. — Ты будешь «товарищ командир отряда», а я твой «товарищ комиссар».
Зузанов перешагнул через тело офицера, красное лицо которого было размозжено прикладом. Тёмная кровь и белесоватые мозги затекли в фуражку. Чешуёй дракона светился залитый кровью золотой погон.
Шедший рядом с Зузановым Селиванов перешагнул через убитого красноармейца, череп которого был наполовину снесён, видимо, выстрелом с близкого расстояния. Селиванов наклонился, поднял лежавшую рядом с разбитой головой фуражку, вытряхнул из неё кровавую массу, хлопнул пару раз фуражкой о бедро. На ходу сбросил старый, вылинявший картуз и надел фуражку красноармейца. Сбоку по виску и по щеке потекла чужая кровь и белый сгусток мозга. Селиванов вытерся рукавом, как мужики отирают пот.
Зузанов почувствовал приступ тошноты и неприязненно покосился на Селиванова.
— Справный картуз, — пожал плечами Селиванов. Снял фуражку, вытер рукавом чужую кровь с головы и вновь нахлобучил фуражку. — А что в крови… Мало, что-ль, мы её пускали? Тут всё в крови. Воздух кровью пропитан! Смерть промеж нас ходит, кажного второго в темечко целует.
Подпоручик Росин вдруг осознал, что воздух и вправду какой-то… со специфическим запахом и неприятным привкусом. Как на бойне. Он едва сдержался от брезгливого передёргивания.
— Подберите себе красноармейские книжки! — приказал Зузанов солдатам. — Смотрите, только, чтобы по возрасту подходили.
Два казака несли на шинели хрипящего в беспамятстве товарища. Одно ухо его вместе с частью щеки ссечено, из обрывка рукава торчала сочащаяся алой кровью, отхваченная выше локтя рука. Кожа вздернулась на полвершка, выпустив наружу белую кость.
— Не жилец он, — тронул за локоть казака Селиванов.
— Куда ж его? — растерянно спросил казак. — Станичник наш…
— Положьте тут, — буднично, словно казаки несли дрова, распорядился Селиванов. — Бог приберёт. А вы себя сберегите, чтобы за станичника отомстить. С ним пропадёте.
Чуть в стороне солдат, зажимая рану на ноге левой рукой, торопливо крестился, выдавливал сквозь сцепленные зубы молитву, яростно перемежая святые слова матерщиной.
К нему подошли, потрогали раненую ногу.
— Кость не задета…
Замотали рану порванной на полосы исподней рубахой. Поставили на ноги, сунули под руку вместо костыля винтовку без штыка, прикладом вверх.
— Сможешь — иди с нами. Останешься тут — порешат тебя красные.
Раненый красный командир с обритой головой в ладной шинели и щегольских высоких сапогах сидел в серой траве, скаля зубы от боли. Два солдата остановились рядом.
— Хорошие сапоги.
— Справные…
— Тебе не подойдут, малы будут.
— Повезло тебе…
Чуть дальше — белый офицер. Густая красная кровь изо рта. Ужасное, покрытое густым слоем крови в комьях, лицо.
Сверкают на солнце обоймы, гильзы и чугунные обломки снарядов.
— Гляньте, Мизинов сидит! Мизинов, фельдфебель из второй роты! Здорово, Леонтий Иваныч! — радостно закричал солдат Гриднев.
Разбросав ноги врозь и осторожно поддерживая живот, как поддерживают животы беременные бабы, прислонившись спиной к издыхающей лошади, сидел фельдфебель. Лошадь лежала на спине, раскорячив вверх ноги. Одна нога изредка подергивалась, шевелила копытом воздух.
Лицо у фельдфебеля землисто-серое даже сквозь густой загар. Фельдфебель сурово смотрел на приближающихся солдат.
— Я вот что… — выдохнул фельдфебель, когда солдаты подошли к нему, — кончусь скоро.
Фельдфебель убрал в сторону прикрывающую живот полу шинели и бережно поднял окровавленную рубаху. Живот у него был рассечён от края и до края, кишки выползли на колени, внутренности содрогались под ударами сердца.
— Понятно, — буркнул сникший враз Гриднев.
— Патрон на меня… надо стратить, — сказал фельдфебель, с трудом облизывая сухие губы.
— Ты что, Леонтий Иваныч! — Гриднев испуганно попятился и перекрестился. — Грех на душу, живого человека убивать!
— Не живой он уже, — подошёл Селиванов, заботливо прикрыл выползшие кишки рубахой, затем шинелью, и перекрестил фельдфебеля.
Фельдфебель протянул Селиванову солдатскую книжку.
— Отпиши моим, что, мол, без мучений…
Селиванов спрятал книжку в сапог и жестом попросил у Зузанова револьвер.
— Давай, браток, я тебе подмогну, — заботливо произнёс он. — Положи голову-то…
Фельдфебель откинул голову на тело лошади.
Селиванов прикрыл голову фельдфебеля шинелью, вложил в рот дуло револьвера и выстрелил.
Зузанов отвернулся.
Селиванов обтёр дуло о штаны фельтфебеля и вложил револьвер в кобуру поручика.
— Спасти их от смерти никто не сможет, — глухо пробормотал Селиванов. — Обречены они умирать в мучениях.
Там и сям лежали на поле убитые и раненые с запекшимися, окрашенными кровью, губами. Кругом трупы, трупы и трупы. Развороченные внутренности, запекшаяся кровь, раздробленные черепа.
— Все поле стонет. Жутко!
— Да-а… Бой был страшный, на злость... Кишки на руку наматывали, бились до последнего...
— Да-а… Такое вот крошево…
— Охо-хо-о… Побили нас…
— Говорят: побили — научили.
— Земля от крови парная: хорошо родить будет, — глядя в небо, заключил со вздохом Селиванов.
Жирное чёрное вороньё каркало, кружило над полем. Некоторые садились в шаге от раненых и ещё живых, с хриплой руганью делили мёртвую добычу, раздирая куски мяса и волоча по земле размотанные петли сине-серых кишок.
Неторопливо прошла репьястая собака со слипшейся от крови мордой.
— До войны, бывало, проходишь мимо трупа — зажимаешь нос, приходишь в ужас. А на войне черствеет душа, мертвых не замечаешь, — вздохнул Росин.
Спотыкаясь о мёртвых, натыкаясь на раненых, брела заседланная лошадь. За ней волочились вывалившиеся из вырванного бока кишки…
Пока прошли поле боя, сборный взвод поручика Зузанова за счёт легкораненых и контуженных солдат разросся до отряда человек в сорок.
Солдаты срывали погоны. У кого погоны были нарисованы, меняли на гимнастёрки, снятые с красных. Все одели фуражки с красными звёздочками.
Зузанов снял с убитого красного командира кожаную тужурку, с другого — «спринцовку-будёновку» с красной звездой на лбу, с третьего — чёрные кожаные галифе с рыжей кавалерийской врезкой между ног.
Подпоручик Росин нашёл кожаную тужурку, но штаны менять не стал, побрезговал.
Оба командира вооружились маузерами. Зузанов приказал Росину бросить пулемёт.
— Мы с вами — красный отряд, — инструктировал Зузанов солдат. — Обращаться друг к другу «товарищ боец». Я — комиссар отряда. Обращаться ко мне «товарищ комиссар». Подпоручик Росин — командир отряда. Обращаться к нему «товарищ командир».
— А кто из вас главней?
— Оба главные.
— Телеги какие-то! — воскликнул один из солдат.
К краю поля со стороны скрывшейся за взгорьем рощи двигались пять фурманок. На каждой сидело по два солдата.
— Раненых собирать, похоже, едут, — предположил Селиванов. — Порешить их надо, а самим — на телеги, и в степь.
— Что думаешь? — спросил Зузанов у Росина.
— Если наберём наших раненых, то и людей спасём, и самим легче передвигаться. Сопровождаем, мол, раненых. А сами — в тыл, на переформирование, как остатки разбитых отрядов.
— Слушай сюда! — приказал Зузанов. — Идём к красным санитарам, убираем их без стрельбы — ножами, штыками. Грузим телеги нашими ранеными и степью уходим на юг. Мы — остатки разбитых отрядов, идём на переформирование, а заодно сопровождаем раненых в госпиталь.
…Минут через пятнадцать красные санитары лежали среди убитых в бою, а солдаты сборного отряда бродили по полю в поисках своих раненых.
— Тяжелораненых не берите, всё равно умрут в дороге без медицинской помощи. Соберите раненых в ноги и тех, которые идти не могут, но не тяжёлые.
Зузанов и Росин ехали на пойманных лошадях впереди повозок, стараясь выбирать дорогу между трупами, чтобы не давить их. Руками тех, кто поработал здесь саблей, можно было гордиться. Прекрасно отработанными ударами некоторые черепа были срезаны блюдцами и открыты, как крышки коробок, держащиеся на лоскутах кожи. Росин понял, как в древности делали из черепов кубки — перед ним на поле валслись готовые кубки.
Следовавшие
