— А нам больше ничего не осталось, кроме дерзости и смелости, — без эмоций сказал штабс-капитан, пожал плечами, снял с головы кожаную фуражку с красной звездой, взглянул на её верх, словно прицениваясь, небрежно уронил перед собой и пустил на головной убор красного командира струю слюны.
— Ад! — прошептал в ужасе есаул.
Солдаты пронесли убитого матроса — командира бронепоезда.
Штабс-капитан скользнул взглядом по запачканной кровью тельняшке.
— Матросики со мной в Питере соседствовали после февральской революции. Дикари! Кудрявый гимназист у них командиром был. Как мальчишка-молокос матроснёй командовал, стариков убивать водил — не знаю. Ох и наслушался я тогда матросских «поэтических» разговоров, революционной «словесности». Очень богат и звучен наш язык, скажу я вам!
= 6 =
Положение у красных сложилось самое бесперспективное. Николаевская группа войск Саратовской Красной армии была окружена и отрезана от Саратова.
На срочном совещании на станции Урбах командарм Саратовской Красной Армии Загуменный зачитал приказ об отходе Николаевской группы войск.
Первый полк под командованием товарища Топоркова выдвинулся в авангард. Левый фланг охранял второй полк под командованием товарища Кутякова, правый фланг и арьергард доверили бригаде Чепаева.
Штаб Захарова — человек пятнадцать командиров и технических работников, среди которых Лида была единственной женщиной — в сопровождении эскадрона из бригады Чепаева отступали в сторону станции Шипово.
По сведениям тыловиков с поезда, прорвавшегося из Шипово в Деркул, где располагался штаб Николаевской группы войск, станцию Шипово захватили белоказаки, а Семиглавый Мар удерживают красные. Захаров намеревался обойти Шипово и соединиться со своими на станции Семиглавый Мар.
Лида сидела с Захаровым в открытом автомобиле, остальные штабисты ехали на трёх подводах следом.
Один взвод кавалеристов шёл дозором впереди, остальные конники следовали арьергардом.
До станции оставалось не более пяти вёрст, она хорошо была видна невооружённым глазом, как вдруг раздались артиллерийские выстрелы, на территории станции поднялись чёрные кусты взрывов.
Захаров приказал остановить машину и встал, вглядываясь в творящееся впереди.
Прискакал кавалерист из дозора, доложил:
— Товарищ командир, с западной стороны станцию обстреливает батарея. Если на станции красные, значит, стреляют белые. Наши пошли в разведку.
— Что обстреливают — слышим. А определить и нам не удалось, — скептически усмехнулся Захаров. — Скачи к своим, пусть разведают, кто в деревне, кто стреляет.
Захаров задумался.
— Занять Шипово белые не могли, силёнок мало для атаки на хорошо укреплённый пункт. Значит, артиллерия — белоказаков? Откуда?
Захаров подумал ещё немного, склонился к уху Лиды и тихо, чтобы не слышал шофёр, заговорил:
— Вот что, Лида. Обстановка непонятная, всякое может быть.
— Ну что может быть? — как испуганный ребёнок, убеждающий себя в безопасности, возразила Лида.
— Лида, давай рассуждать объективно. Расположения белых войск мы не знаем. Не исключено, что наткнёмся на крупный отряд. Нас могут рассеять, ты можешь оказаться одна… Я, как командир, должен предусмотреть и такой вариант. Если ты вдруг попадёшь к белым, требуй встречи с самым высоким чином. Представься согласно документам. Расскажи легенду, которую мы с тобой разрабатывали в Балакове. Последний раз ты из Балакова пробиралась в Самару, чтобы продолжить службу у штабс-капитана Максимова, но заболела сыпным тифом… Побольше реальных подробностей, иногда они подтверждаются самым неожиданным образом. Вернулась в Балаково, потому что была очень слаба после болезни. Тебя мобилизовали, направили служить машинисткой в Николаевск, а потом на Уральский фронт. Всё реально. Теперь вот что. Естественно, от тебя постараются получить нужную информацию о красных войсках…
— Я ничего не скажу! — горячо пообещала Лида, помня разговор с Захаровым о структуре войск и военной тайне.
— Как раз наоборот, ты можешь рассказать всё, что знаешь.
— Но как же, а военная тайна? — удивилась Лида.
— Всё равно войска будут отведены и переформированы. Так что никакой тайны ты не разгласишь. И — самое главное. Козырь, так сказать, на всякий случай. Если придётся разговаривать с офицером, можешь сообщить, что по разговорам в штабе, атаман Толстов собирается увести своё войско в Персию.
— На самом деле? Всех казаков? — поразилась Лида.
— Да, это достоверные сведения.
Пушки, обстреливающие станцию, вдруг замолчали.
Захаров глянул вдаль.
Одна выстрелила. Приближающийся свист… Вихрь взрыва, громадный столб земли метрах в пятидесяти впереди машины, адский грохот, ошмётки земли посыпались сверху …
— Гаубица, недолёт, — обеспокоено проговорил Захаров и оглянулся. Лошади отряда, следовавшего за машиной, перепугано шарахнулись, но строй удержали.
— Рассыпаться! — закричал Захаров и замахал руками в разные стороны. — Рассыпаться!
И не зря закричал. Потому что вновь донёсся звук выстрела, приближающийся свист, грохот и столб земли, но уже позади машины…
И вновь выстрел… Приближающийся свист…
— Вилка! — закричал Захаров и толкнул Лиду к двери. — Прыгай! Накроет!
Захаров выпрыгнул из автомобиля…
Лида не успела прыгнуть. Страшный взрыв поднял нос автомобиля. Лиду подбросило в воздух, на грудь как из ушата плеснуло чем-то тёплым… С силой ударило о землю…
4. У белых
=1=
Полковник Сорокин вышел из штаба. Голова раскалывалась, в ушах звенело, за грудиной давило, в правый бок словно шилом тыкали. Всего-то сорок восемь лет, а здоровье ни к чёрту!
Тихо, ни единого выстрела. Даже аэропланы не летают. После вчерашнего боя это молчание казалось зловещим.
Полковник не любил тишины перед боем. В такой тишине он чувствовал уныние могилы. Молчание — это смерть или... подготовка к убийству.
Серое ненастное утро дохнуло в лицо влажным холодным туманом. Как лягушку тронул.
Мерзкая погода!
Офицеры, сидевшие на бревне у завалинки деревенского дома, где располагался штаб, встали, расправили плечи, вздёрнули подбородки, повернулись лицом к командиру батальона.
Когда ломалась погода, на Николая Сергеевича всегда «накатывало».
Несколько дней шли нудные дожди, на марше кони с трудом вытягивали из размокшей глины орудия. Вчера было неожиданно жарко, а сегодняшнее утро не предвещало хорошей погоды.
И как раскалывается голова!
С погодой чёрт те что, с головой чёрт те что. И с Россией — чёрт те что.
Через пару часов поднимется воющая человеческая буря, двинется в атаку Рабоче-Крестьянская Красная армия.
Краснопузые отходили несколько дней и закрепились перед рощицей, чудным образом поднявшейся в степи.
— Какие войска спрятаны в роще, прощупать не удалось. Выставили плотное охранение, — доложил начальник разведки есаул Лебеда. — Но косвенные признаки говорят, что у красных до двух батальонов пехоты и две-три сотни конницы. Если идти в лоб, на поле перед рощей их пулемёты скосят нас вчистую. Пулемётов у них много. На левом фланге нас разделяет река. Свой берег красные держат крепко. Пулемёты, артиллерия. Но с артиллерией у красных не густо. На правом фланге паровое поле, грязь до колен. Быстрое передвижение невозможно ни коннице, ни пехоте. За паровым полем степь пересекают две длинные балки. Красные закрыли их пулемётами. Незаметно подвести силы к передовой по ним не удастся.
— Перевес в пехоте, но «недовес» в коннице, — с серьёзным лицом пошутил Сорокин. — Займём оборону перед деревней, а за деревней сосредоточим необходимые для наступления силы. Точнее, для контрнаступления. Завтра-послезавтра гегемоны совдепии обязательно пойдут в наступление.
Полковник задумался, кивнув в подтверждение своих мыслей, и завершил:
— У них смысл жизни: только вперёд — даже ценой собственной жизни! Вот эту цену мы им и назначим при встрече.
И вот момент встречи настал. Сегодня, как предполагал полковник Сорокин, хамско-пролетарские войска комиссародержавия попрут в наступление. И Сорокин готов встретить незваных гостей ружейным «горохом», крупнокалиберными «пирожными», готов шинковать краснопузых казацкими сабельками. Ждём-с!
Полковник сморщился, потёр ладонью загривок, задрал голову кверху, пытаясь расслабить закаменевшие, мучительно ноющие мышцы шеи и затылка.
Адьютант встревоженно глянул на бледное, с пожелтевшими глазами, лицо полковника.
— Коня! — глухо приказал полковник.
Адьютант знал, что печень у полковника Сорокина нестерпимо болит и голова раскалывается, когда предстоит бой, про какие комиссары в своём гимне поют: «это есть наш последний и решительный бой».
Ни в «последних и решительных», ни в лёгких боях полковник Сорокин зря не рисковал. Когда в недавнем бою тачанки красных подкатили на сто шагов и били в упор, Николай Сергеевич, сжимая рукой бок и морщась от боли в печени, приказывал солдатам стрелять прицельно, а пулемётчикам — бить короткими очередями. Сам лёг за пулемет вместо убитого пулемётчика. И все считали, что именно так и надо. А когда полковник шёл в атаку в первой цепи солдат, с мрачным лицом постукивая стеком по голенищу и не вытаскивая револьвера из кобуры, всем казалось, что так руководить атакой ему удобнее.
— На войне нет места неврастении, — любил говаривать полковник. — Чем более офицер хладнокровен и расчётлив, тем больше у него шансов спасти бойцов и победить. Перед атакой человек должен подобраться, подобно зверю, готовящемуся к прыжку. Каждая жилка в его теле должна натянуться, чтобы в нужный момент выстрелить победным действием.
Штабные офицеры в сопровождении конвоя выехали к позициям, оборудованным на восточной окраине села. Вестовые увели коней в укрытие. Офицеры тесной группой, как гуси за вожаком, шли за полковником.
— Смир-р-рна! — загорланил из окопа фельтфебель, увидев высокие чины.
Фельдфебельский крик больно ударил полковнику по мозгам. Сорокин недовольно махнул рукой.
Солдаты беспокойно поглядывали на господ офицеров.
— Командиров рот ко мне! — негромко приказал полковник.
Офицеры штаба остановились на бугре, не дойдя шагов десяти до окопов, поглядывали то на подготовленные позиции, то на раскинувшийся перед позициями луг. Видимость никудышняя, шагов на триста, не более. Дальше, в глубине тумана, спряталась небольшая рощица. За рощей и в роще скрываются вооружённые подонки хамско-пролетарской Совдепии.
Утреннее солнце расплывчатым пятном проглядывало сквозь мутную пелену, окрашивало пространство в неприятный желтоватый цвет.
Полковник вспомнил, как в тринадцатом году с германской стороны на них пустили облако хлора. Такое же жёлтое. Противогазы спасли не всех. А у выживших здоровья явно поубавилось. Как у него, например.
Солнечное пятно, словно испугавшись начальства, и вовсе исчезло. Начался мелкий, почти невидимый дождь.
Пахло сырой землёй и свежескошенным сеном. Голоса людей, лязг оружия словно отсырели: туман и накрапывающий дождь приглушали звуки. А может у него в ушах образовались серные пробки?
Однажды в детстве у Николая Сергеевича образовалась в ухе серная пробка. Слышать он стал значительно хуже. Вызвали доктора.
