Наконец, кулеш дошёл.
Повар залез на подмосток кухни и скомандовал:
— Становись в колонну по одному! И чтоб без скандала! Кулеша всем хватит. Давать буду понемногу, но с добавкой!
— Давай сразу помногу, без добавки! — возмутился кто-то из толпы.
— Не дам, — отрезал повар, — потому как не хочу, чтоб вы передохли сегодня. Изголодались, нажрётесь жирного да горячего, от заворота кишок передохнете. Получил пайку, становись в хвост очереди и ешь неторопясь, пока снова не получишь. Говорю, всем хватит!
И вправду, раза по четыре становился народ в очередь. А каши хитрый, а может — заботливый повар клал каждый раз чуть больше столовой ложки.
Слизнув кулеш в очередной раз, Семёныч остановил Лиду:
— Хватит, дочка. Не жадничай. А то и вправду, как бы заворот кишок с голодухи не случился.
К кухне подошёл поручик Зузанов.
— Господин поручик, кулеша дозвольте предложить! — с улыбкой позвал повар. — Со дна — погуще. Оно ж известно — остатки завсегда сладки.
Он пошкрябал по дну, по бокам, под крышкой котла и прямо в ковше протянул подпоручику. Подпоручик вытащил из внутреннего кармана ложку, сел на подножку, принялся неторопливо жевать, напряжённо о чём-то думая. Поев, прошёл в гущу расположившихся вокруг кухни солдат, поднял вверх руку, приглашая к вниманию.
— Такие дела, братцы, — начал Зузанов. — Кораблей здесь не будет, плыть нам некуда.
Солдаты возмущённо, разочарованно, измученно зароптали.
— По данным разведки местного гарнизона, следом за нами движется передовой отряд красных. Завтра-послезавтра большевики придут сюда.
— Что же делать-то? — воскликнули в толпе.
— Есть два пути, и ни к одному я вас не принуждаю. Каждый пусть решает за себя. Согласно силам, разумению и по каким другим причинам.
— Какие пути?
— А пути очень простые. Первый — больным и ослабевшим сдаться красным. И надеяться на милость победителя. Ежели во главе отряда комиссар — сдавшихся расстреляет. Если командир… может и пощадить.
— А второй путь?
— А второй путь… У кого силы есть, пойдут вслед за войском атамана Толстова до форта Александровск.
— Сколько до форта?
— От Жилой Косы до форта Александровска берегом моря около тысячи верст. Чуть южнее Жилой Косы будет ещё одно рыбачье поселение — Прорва. Дальше нас ждёт пустыня без жилья, без корма, без воды. Понимаю, пускаться в такой длинный путь в зимнее время без теплой одежды, не имея запасов продовольствия для измученных людей, для истощённых лошадей и верблюдов — скорее погибнуть, чем выжить. Но я знаю, что сдаться красным для меня — гарантированно быть расстрелянным. Поэтому я ухожу. Небольшой гарнизон, который стоял здесь, выходит сегодня вечером. Они поделятся с нами кое-какой одеждой, фуражом и продовольствием…
Семёныч подвёл сильно хромающую Лиду к хате, в которую направляли больных и раненых.
Положив голову на порог полуоткрытой двери, лежал солдат. Голова в тёплом воздухе, остальное на морозе. Солдат в дрёме жевал зажатый в кулаке хлеб.
Семёныч перешагнул солдата, заглянул внутрь. На полу, на лавках вдоль стен и под лавками, на широком, грубо сбитом из досок столе стонали и бредили обмороженные и мечущиеся в жару тифозные. В заразной духоте гнили оттаявшие руки и ноги.
— О, Гос-споди, пронеси мимо нас пагубу злу и немоготу телесну… — перекрестился Семёныч, увидев неимоверную тесноту и учуяв нездоровую вонь. И попросил: — Братцы, пустите в тепло раненую женщину.
— Иди по мне, — простонал лежавший внизу, — только дай спокой.
Ступая по людям, Семёныч провёл Лиду внутрь. Некуда было не то что лечь, но и присесть.
Семёныч заглянул в громадную русскую печь, потрогал рукой золу, удовлетворённо кивнул. Снял с Лиды наброшенный на плечи рваный полушубок, бросил в жерло печи, указал:
— Залезай внутрь.
— Как же…— растерялась Лида.
— Вчера прогорело всё. Там не горячо. Больше негде от мороза спрятаться.
Семёныч помог Лиде забраться в печь.
Чихнув, Лида повернулась испачканным в золе лицом к Семёнычу.
— Ну, дочка… Не поминай лихом, ежели что. Прости, коль обидел где ненароком. Думаю, не свидимся боле. Дай тебе бог жизни полегче. Тебя, может, красные не расстреляют, мы с поручиком, может, добредём живыми куда… Поручик меня вестовым берёт к себе. Прощевай покеда. Все мы под богом ходим, покуда он грехи наши терпит.
Семёныч часто заморгал, не стесняясь, шмыгнул носом, утёр тылом кисти глаз.
— Ну что ты, Семёныч! — Лида притянула старика и прижалась лицом к его щеке. — Ты меня выходил, спас. Низкий поклон тебе от меня…
Семёныч троекратно, по русскому обычаю, поцеловал и мягко отодвинул Лиду.
— Пойду я. Хорошее прощание — быстрое прощание. Храни тебя бог!
— И тебе, Семёныч, бог в помощь. Я за тебя молиться буду.
Перекрестив Лиду, по стонущим телам Семёныч вышел на улицу.
Всю ночь Лида маялась от зуда. В тепле и духоте она вспотела. Согревшиеся вши, словно оголодавшие, грызли грязное человеческое тело. Лида ожесточённо скреблась, била себя кулаками. В конце-концов, стала засыпать зудящие места золой. Это немного помогло и она уснула.
Проснулась утром от шума.
— Дохла нету? — спросил кто-то с акцентом.
Лида подняла голову. Дух спёрло от вони гниющего мяса, закружилась голова.
Выглянув из печки, Лида увидела стоящего у двери киргиза, держащего в руках багор.
Застонали, заругались:
— Уйди, стерва… Уйди, гад… Вестник смерти! Живые мы!
Кто-то кинул в киргиза сапогом.
Киргиз зацепил багром лежавшего у порога мертвого, уволок на улицу.
Лида полежала некоторое время неподвижно. Вши, удушённые золой, поутихли.
«Надо бы выбраться на улицу, узнать насчёт еды. Узнать, ушли ли наши», — вяло шевелились в голове мысли. Да и… приспичило её после вчерашней каши.
Но выбраться из печи она не успела.
Дверь широко открылась, грубо отодвинув лежавших вплотную раненых, отчего одни громко застонали, другие зло выматерились. Через порог переступили два командира в полушубках, в портупеях с саблями и маузерами, с красными полосами наискось кубанок. Один повыше ростом и помоложе, другой пониже, коренастее и старше.
— Фу-у, ну и вонища! — замахал рукой перед лицом тот, что повыше, молодцеватого и уверенного вида.
«Красные!» — обрадовалась Лида.
— Тут у них типа санитарной избы, товарищ Мезенцев, — пояснил коренастый. — Что с ними делать — ума не приложу!
— А ничего с ними делать не надо! Пусть отдыхают в своей санаторие, — хохотнул высокий и обратился к раненым: — Господа беляки! Красная армия не держит на вас зла. Мы не будем вас расстреливать, как воевавших против нас. Мы оставляем вас здесь. Лежите спокойно, ни об чём не волнуйтесь, надеюсь, сами все передохните!
— Не оставляйте! Не оставляйте меня! — заголосила из печки Лида. — Я не белая, я красная!
Красные командиры с удивлением смотрели, как из печки вылезает нечто, густо перепачканное золой.
Не удержавшись, Лида упала на пол. Хорошо, что внизу лежали люди. Она застонала от боли в раненой ноге. Застонали и те, на кого она упала.
— Это что за пугало огородное, кикимора болотная? — сначала удивился, а потом рассмеялся высокий. — То, что ты не белая — это видно. Но и не красная. Ты — грязная! Из какого болота, чудо-юдо?
— Я жена красного командира Захарова. Он командовал Николаевской бригадой Саратовской особой армии… В августе.
Высокий удивлённо поглядел на Лиду, затем на спутника.
— Был такой в Особой саратовской… — подтвердил коренастый командир. — Только, по-моему, он неженатый был.
Коренастый с сомнением посмотрел на чумазое существо, вылезшее из печки.
— Был? — Лида заплакала, размазывая густую сажу по лицу. — Как… был…
Её давили рыдания.
— Да нет… Я в том плане… Был командиром. Я живого его видел. А где он сейчас — не знаю. Тогда он неженатый был, — вернулся коренастый к сомнениям.
— Мы в августе повенчались. В Озинках. Перед боями с белоказаками, — немного успокоилась Лида.
— Повенчались? — удивился коренастый. — Он же большевик, в бога не верит.
— Зато меня любит, — сердито ответила Лида. — Я его уговорила. Мы тайно венчались.
— Ну, женщины… Они кого угодно на что угодно уговорят, — хохотнул высокий.
Лида вытащила из печи свой рваный, осыпающийся золой полушубок.
Покосившись на извлечённое из печи, красные командиры сморщились: даже на фоне общей вони, которая витала в избе, отогретый в печи полушубок издавал непереносимое зловоние.
— Ладно, разберись, комиссар, на всякий случай, — решил высокий командир. — А вдруг и вправду, если это вонючее пугало отмыть, оно на жену какого-нибудь командира будет похоже…
***
Историческая справка
В форт Александровск с войском атамана Толстова вышло около пятнадцати тысяч казаков, членов их семей, солдат, беженцев. Через месяц кошмарного пути в форт пришли три тысячи.
***
Эпилог
Опираясь на клюку и сильно хромая, ко входу в Балаковский военкомат прибрела женщина с вещмешком за плечами.
Устало опустилась на крыльцо рядом с молоденьким часовым.
Сгорбилась и замерла, словно пригревшаяся под весенним солнцем старая ворона.
А весеннее солнце и вправду хорошо грело.
Женщина взглянула на солнце и по детски счастливо, но по стариковски скромно улыбнулась.
— Шла бы ты, тётка… Тут военное заведение, а не дом призрения для бродяжек, — недовольно высказался солдатик-часовой. — На солнце спину погреть можешь и вон там под забором.
— Заведение… — пробормотала женщина. — В заведении водку пьют… А ты комиссариат охраняешь… Племянничек.
— Поумничай мне!
Солдатик смущённо кашлянул.
— Кто у вас сейчас военкомом? — устало спросила женщина, не взглянув на солдатика.
— Так это… Товарищ Захаров, кто же ещё? — важно ответил солдатик.
— Товарищ Захаров?! — ошарашенная женщина вскочила и, вскрикнув от боли, схватилась двумя руками за бедро. Клюка загремела по каменным ступеням.
Солдатик, прислонив винтовку в угол двери, помог женщине встать. Раз бродяжка обрадовалась, услышав про товарища Захарова, значит это не простая бродяжка.
Жестом женщина попросила подать ей упавшую клюку.
— Что ж ты винтовочку-то бросил, служба? — сквозь гримасу боли насмешливо спросила она солдатика, пристраивая подмышку клюку. — Тоже мне, часовой.
Солдатик метнулся на крыльцо, схватил винтовку.
— А ты не умничай, тётка, — рассердился он. — Я ей помогаю, а она…
— Да не умничаю я, — примирительно улыбнулась женщина. — Учу тебя немножко. Нельзя часовому винтовку бросать. А вдруг я понарошку хромую играю?
— А ну иди отсюда, тётка! — окончательно рассердился солдатик. — Ишь, порарошку она…
— Ну, не серчай, не серчай… Пусти лучше меня к товарищу Захарову.
— А вот этого нельзя! — язвительно отрезал солдатик. — А вдруг ты… агент?
— Да не агент я, — добродушно, как ребёнку, возразила женщина. — Ну, доложи тогда… Мол, Лида Мамина просит принять её.
— А отчество твоё как?
— Ивановна. Можно и без отчества. Товарищ Захаров примет меня, не беспокойся!
— Посмотрим… Ходют тут разные… Учат…
Солдатик ушёл.
Через пару минут вернулся. Независимо, с оттенком превосходства бросил в сторону бродяжки:
— Не знает
