отряд двигался всё медленнее. Солдат валил тиф. Может от того стрелка, которого порешил Назаров, или от его больной старухи заразные вши к солдатам попали. Может на постоялых дворах тифозных вшей подхватили.
Число больных с каждым днем увеличивалось. Лихорадящие солдаты в полубеспамятстве шли рядом с телегами, цеплялись обмороженными руками за борта, потому как везти их было не на чем. Ни постоялых дворов, ни колодцев больше не встречалось. Горячечные больные целыми днями не пили. Здоровые солдаты обессилели до того, что едва поднимали и ставили на ноги упавших тифозных. А которые теряли сознание — оставались на дороге. На привалах обессиленные больные наскребали снега, грязными руками месили из муки со снегом тесто, зарывали кусок в золу, через некоторое время выковыривали из костра обуглившийся снаружи и сырой внутри кусок, совали в рот.
Лиду везли в телеге.
Семёныч, осмотрев рану, вздохнул и покачал головой:
— Пуля наружу не вышла. Вытащить её нечем. Как бы антонов огонь не приключился.
Он по нескольку раз в день перевязывал рану, истратив на бинты всю свою нательную рубаху. Рана гноилась, однажды с гноем вышел кусочек кости.
— Костоеда, — удручённо констатировал Семёныч, рассматривая исторгнутую раной косточку. — Кость гниёт.
Но, не смотря ни на что, воспаление стихало. Лида начала было поправляться, да одолел слабый организм тиф. Затрясла Лиду лихорадка, провалилась она в беспамятство.
В бреду тянула руки к подпоручику Росину, звала нежным голосом Серёжу… Очнувшись, жадно пила, и снова проваливалась в забытьё.
— Где мы? — спросила Лида, очнувшись из очередного забытья.
— К Гурьеву подходим, — вздохнул Росин. — Да только… Ушёл из Гурьева атаман Толстов. Красные там.
Лида вроде даже обрадовалась.
— Оставьте меня в Гурьеве, — попросила. — Помру я в походе…
И снова обеспамятела…
= 6 =
Атаман Толстов, не заходя в Гурьев, повёл войско по северо-восточному берегу Каспийского моря на Жилую Косу, предполагая в дальнейшем отходить на форт Александровск, а оттуда морем на Кавказ.
За армией потянулись многочисленные беженцы. Всего выступило в поход до пятнадцати тысяч человек.
От Гурьева до Жилой Косы — двести вёрст. От Жилой Косы до форта Александровска берегом моря — около тысячи верст. Пускаться в зимнее время в такой длинный путь без теплой одежды, не имея запасов продовольствия для людей и корма для лошадей — гибельная авантюра.
Ситуация сложилась безвыходная: впереди пустыня, позади красные. С той и с другой стороны — смерть.
Атаман Толстов двинулся на юг.
Все способное носить оружие мужское население Гурьева и окрестностей вместе с семьями потянулось за атаманом Толстовым.
В городе осталось множество пленных красноармейцев. Предоставленные сами себе бывшие красноармейцы бродили где хотели без всякого присмотра. Пленных не кормили, не одевали, так как сами жители нуждались во всём. Одетые в лохмотья и разутые, питались пленные, чем найдут и тем, что давали казачки за их услуги по хозяйству или в виде милостыни.
После ухода большинства казаков, пленные подняли восстание и захватили Гурьев.
***
Поручик Зузанов не стал заходить в красный Гурьев, чтобы отдохнуть, пополнить запасы продовольствия, достать лошадей или верблюдов. Он повёл отряд в обход, по следам войска атамана Толстова.
Возвратный тиф, ужасная болезнь, каждый день валила совершенно здоровых людей. Что страшно: здоровые, сильные люди, к коим болезнь-то, кажется, не приступится, вдруг сильно плошали и умирали в два-три дня, а иногда и в несколько часов.
Обойдя Гурьев, поручик Зузанов остановил отряд на отдых в разграбленном ауле.
— Где мы? — прошептала Лида растрескавшимися от лихорадки, покрытыми коростой губами.
— Гурьев прошли, — ответил Семёныч, заливая ей в рот воду из ложки.
— Далеко? — всполошилась Лида, прислушиваясь к подвыванию степного бурана за оконцем киргизской землянки.
— Вчера ещё. Вёрст тридцать уже как.
— Я же просила… Оставить меня красным… — тихо заплакала Лида.
— Ну как мы, белый отряд, зашли бы в красный город… — терпеливо, как ребёнку, разъяснял простую истину Семёныч.
— Не выживу я в походе… — тихонько плакала Лида. — Куда мы идём?
— До форта Жилая Коса, а оттуда морем на Кавказ. Так тепло…
Лида выбила дробь зубами: её опять начало знобить.
— А до Косы далеко?
— Вёрст двести…
— Серёжа, согрей меня… Я замёрзла…
Лида опять начала бредить и впала в беспамятство.
Остановка в киргизском ауле затянулась на несколько дней. Всё время дул сильный ветер при сильном морозе. Для обессиленных и больных солдат переход в такую погоду был равносилен смерти.
Такой ветер при морозе в тридцать градусов в этой местности дует в начале каждого года. Эти ветры киргизы называли Бис-Кунак, пять гостей, потому что дуют они пять дней.
— Сатана крутит, бунтует против святой власти, — ворчали казаки, знающие местную погоду. — Тут и скотина одуреет, не токма человек.
Едва ветер стих, Зузанов приказал выступать.
Люди в отряде устали, много больных, пешком им тяжёлых путь не одолеть, кормиться было практически нечем. Посоветовавшись с офицерами, Зузанов приказал выслать пешие отряды в сторону от движения, чтобы найти киргизские кибитки и забрать у них верблюдов, баранов и всё нужное для похода.
Через несколько часов добытчики привели в отряд достаточ¬ное количество верблюдов, запряжённых в арбы и сани, небольшое стадо баранов. Теперь весь отряд мог ехать.
Но едва отряд прошёл несколько вёрст, киргизы открыли стрельбу из засады. Солдаты стали отстре¬ливаться, но у многих затворы винтовок не работали.
Киргизы всё же отступили. Когда вечером отряд остановился на привал, поручик Зузанов вызвал офицеров, сделал им разнос за то, что у солдат оружие в небоеспособном состоянии, и приказал всем чистить оружие.
Порезали бара¬нов, первый раз за много дней хорошо поели.
На следующий день Зузанов опять послал солдат в набег. В этот раз «добытчики» привезли четыре мешка пшеницы и небольшие каменные жернова. Несмотря на работу до пота, пшеницу размолоть до хорошего качества не удавалось. Мука скорее походила на грубые отруби.
Силы у больных и обмороженных солдат таяли ото дня ко дню. Крайне измотанные люди после двадцати-тридцати вёрст дневного перехода не могли нести службу и засыпали на посту.
Караван медленно брёл по проторенной войском атамана Толстова дороге. Верблюды высокомерно взирали на лежащий на обочине раздетый донага труп с перерезанным горлом. Отставшего путника подкараулили киргизы.
К вечеру отряд дошёл до лагеря казацкой сотни. У засыпанных снегом костров сидели скрючившиеся, залепленные снегом мертвецы. Там и сям выбивался из-под снега то конский хвост, то развевалась ветром из-под края сугроба грива, то торчали ноги в сапогах. Сотня замёрзла в дни, когда дул проклятый Бис-Кунак.
Солдаты принесли Зузанову вещмешок, набитый деньгами. Это оказались дензнаки Сибирской республики правителя Колчака. Зузанов приказал выбросить их. Запасливый и предусмотретельный Семёныч забрал мешок и положил его в арбу под голову Лиды.
На всем пути не было ни жилья, ни деревца, ни клочка сена, ни жилого дома.
Отряд двигался без плана и маршрута, по пути, отмеченному трупами коней, брошенным добром, буграми засыпанных снегом и песком человеческих тел. Шли от ночлега к ночлегу, доколе хватало сил у людей и животных. Изредка к отряду прибивались отставшие от войска атамана Толстова солдаты, чудом не замёрзшие в одиночку.
По утрам у серых кучек золы оставались сидеть мёртвые. Полумёртвые же с трудом вставали, брели дальше.
Тиф отпустил Лиду. Она начала выздоравливать.
С жадностью оголодавшей собаки, почти с рычанием Лида ела непроваренную, вонючую баранину, жир которой моментально застывал у неё на руках и на лице, и который потом нельзя было стереть ни снегом, ни тряпками.
Семёныч принёс снятые им с мёртвого штаны, заставил надеть поверх окровавленных, штанина на которых была разрезана от колена почти до пояса. Теперь можно было перевязывать рану, не снимая штанов на морозе.
Воспаление от раны стихло, но образовался свищ, который постоянно подтекал вонючим гноем. Лида, хоть и с трудом, сильно припадая на больную ногу, стала передвигаться.
С мёртвого казака Семёныч снял полушубок, принёс Лиде. Правда, один рукав пришлось разрезать, потому что с окоченевшего, превратившегося в ледяную глыбу трупа по другому снять одежду было невозможно. Но и с разрезанным рукавом, одетый поверх шинели полушубок хорошо согревал.
Принёс Семёныч рукавицы, шапку и башлык — одним словом, экипировал подопечную. Ухаживал он за Лидой, словно за дочкой. И звал её дочкой.
Лида оживала, а подпоручик Росин потерял всякий интерес к жизни, с Лидой почти не разговаривал, шёл и жил, словно механическая машина, без эмоций.
Он пустыми глазами наблюдал, как Семёныч изредка снимал Лиду с телеги и держал на руках, помогая ей справлять естественные надобности.
— Ты, дочка, не стесняйся меня, старика, — приговаривал Семёныч. — Ты для меня сейчас как ребёнок малый, беспомощный. А я для тебя — как родитель. Родители, сама знаешь, своих дитяток и обтирают, и моют, и одевают… А на тех, кто вокруг, не гляди: им не до тебя. Сейчас всем ни до кого — лишь бы в живых сохраниться.
— Тебе же есть дело до меня! — возражала Лида.
— А это я не ради тебя, я ради себя стараюсь, — посмеивался Семёныч. — Не было бы тебя, я за свою старую жизнь и не держался бы, не маялся. Свернулся бы калачиком под телегой на привале, да уснул вечным сном приятным. А ты вот меня мучаешь, уснуть не даёшь, в этой жизни держишь.
— А поручик Зузанов? Он хлопочет, отряд собирает, охрану проверяет, больше всех надрывается.
— И поручик Зузанов за себя хлопочет. Он понимает, что в одиночку и даже маленькой группой нам не выжить. И ему не выжить. Вот и держит отряд кулаком единым. Вокруг себя держит, чтобы самому не погибнуть.
— Обманываешь ты меня, Семёныч, — сердилась Лида.
— Может и обманываю, — посмеивался Семёныч. — Да пока эвон сколько народу помёрло да помёрзло, себя только оберегавших, а мы живы. Ты жива, я жив, поручик Зузанов жив. Потому что друг дружке не даём покою, умереть не велим, пинками жить заставляем.
Семёныч покосился на подпоручика Росина, явно не замечавшего Семёныча и Лиду в ситуации, когда даже при минимуме воспитания надо бы отвернуться, и тяжело вздохнул.
Неожиданно пересеклись с небольшим караваном верблюдов, принадлежащим какому-то татарину. Он вез из Кунграда на Уил рис, сабзу и сапоги.
Совершенно удивились, когда татарин согласился взять за товары сибирские деньги, прибережённые Семёнычем. Купили у караванщика несколько больших мешков риса и два мешка удивительно крупной и сладкой сабзы (сушёного кишмиша). Нескольким солдатам, у которых обувь совсем развалилась, купили новые сапоги.
Разгулявшийся по степи ветер неделю не мог успокоиться. Снежная пыль, подхваченная ветром, носилась по голой степи, и не за что ей было зацепиться, чтобы намести сугроб. Верблюды тащились еле-еле. Больные и обморожен¬ные лежали на сохранившихся санях. Рядом шли те, которые ещё могли идти. Отряд настолько растянулся, что шедшие в голове не видели
