забыла, что и как нужно делать.
Она… вот же чёрт… даже покраснела до ушей, когда его пальцы бережно расстегнули на ней куртку и задрали майку, и она схватила его за руку, бессвязно бормоча: «Подожди, стой…». Но тогда вместо пальцев к её груди прильнули его губы, и она, бессильно обмякнув, смогла только застонать, ещё и ещё, выдыхая его имя, зарываясь пальцами в его волосы, исступлённо гладя по плечам. В мозгу билось: «Наконец-то, наконец-то», и всё происходившее было таким нужным и таким верным, что она просто не понимала, как могла жить без этого раньше и даже считать, что живёт. Да она вообще не жила!
– Я без тебя и не жил даже, – его шёпот обжёг ей висок, и она опять не удивилась – а как же иначе?
А потом она только стонала и всхлипывала, то приникая к нему, то отрываясь, вскидываясь навстречу и падая навзничь, вцепляясь ногтями в его взмокшую спину и целуя, целуя…
Было больно. Было сладко. Было горячо и горько, и с последним рывком, с последним хриплым вскриком наконец прорвались слёзы. Серёга водил по её щекам ладонью, осторожно стирая их и шепча: «Всё, всё…», а она могла только вздрагивать в его руках и прижимать его к себе изо всех сил, чтобы он оставался с ней и в ней.
А потом она сразу уснула.
А проснувшись, сперва испугалась, что всё это было во сне, и вскинулась, невидяще глядя перед собой – но его ладонь легла ей на затылок, и она блаженно зажмурилась, окунувшись в его знакомое тепло.
– Привет, принцесса на белом коне… ничего, что титул теперь пониже? – прошептал Серёга, касаясь губами её шеи.
– Привет… самое то, только коня вот нету, – откликнулась она, вздрагивая от удовольствия.
– Как нету, а Юлий?
– Какой ещё Ю… тьфу ты, вот трепло…
– Я не трепло, я интроверт, очень молчаливый, и ранимый, и даже застенчивый... – Он обиженно захлопал глазами.
– И в каком же месте, интересно, ты застенчивый?
– В этом вот точно нет. Ох…
– Да я уж поняла…
Они шептались, смеялись, щекотали друг друга, как маленькие, а потом опять только стонали и вскрикивали, и, снова вместе, поплыли в сон, пока Жучка, очнувшись, вдруг не спросила:
– Серый, а что теперь?
И он, не уточняя, ответил сразу:
– Я разбил свою гитару, Варь.
– Я знаю… – она судорожно вздохнула, сжав его ладонь. – Мне Махно рассказал.
– Ты нашла Пашку? Где?
– В технаре, через сайт… неважно. Расскажи мне… Про гитару.
– Я её разбил, потому что мне тогда померещилось, что… тоже неважно. И теперь ко мне больше не приходят песни.
Жучка рывком повернулась и села. Внутри у неё всё заледенело, и она могла только смотреть на Серёгу, не в силах сказать ни слова. Голос у того был совершенно спокойным и очень тихим, и взгляд из-под длинных ресниц тоже был совсем спокойным:
– Просто строки крутятся в голове, обрывками – и всё. Музыки больше нет. Песни ушли.
– Серый! – крикнула она надорванно. – Они же вернутся! Ты же не можешь… – Она осеклась.
– Без них? – легко проговорил он недоговоренное. – Могу. Я без тебя не могу.
Она неистово замотала головой:
– Они ж для тебя… песни для тебя – всё!
Серёга поймал её за руку и потянул на себя:
– Ты – моё всё.
– Нет, нет, – твердила она, не слушая, упершись ему в грудь, – это от той отравы и от лекарств больничных… Чёрт, я щас пойду и урою этого козла! Пусти!
– Ш-ш-ш… Тихо, принцесса.
– Давай пойдём и купим другую гитару, – сбивчиво выпалила она, хватая его за плечи, – такую же, как была. Давай! Ты будешь…
– Нет, – прервал он твёрдо. – Не буду. Варь, я пока… не хочу. Потом. Ты, наверно, права, это пройдёт…
– Конечно, права! – горячо подхватила Жучка, вскакивая. – Вот увидишь!
Серёга смотрел на неё снизу вверх, непонятно улыбаясь, и сердце у неё больно повернулось в груди.
Она могла драться за него с любым противником… со всем миром. Но сейчас своим противником был он сам. И она ничего не могла с этим поделать.
Только стиснуть зубы и ждать.
* * *
Эти несколько дней, проведённых ими в крохотной квартирке Серёгиной бабушки, стали для Жучки самыми счастливыми в жизни. И самыми болезненными.
Они с Серёгой почти не отрывались друг от друга, как сиамские близнецы, и хохотали по этому поводу. Они спали, переплетясь руками и ногами, мылись одной мочалкой, не умещаясь в ванне и опять же хохоча из-за этого… и даже ели одной вилкой из одной тарелки. Серёга порывался готовить сам и спалил до углей пару яичниц, да и Жучка как-то угробила целую сковороду котлет, потому что, поставив её на плиту, слишком надолго на Серёгу отвлеклась. Тогда они стали заказывать пиццу на дом и ели её руками из коробки, лёжа на ковре перед телевизором.
Телевизор, впрочем, они почти не включали после того, как на каком-то канале в каком-то ток-шоу промелькнул Орлов, вполне себе импозантный и самоуверенный. Жучку передёрнуло, и Серёга поспешно нажал на кнопку «Off», а потом даже вилку из розетки выдернул.
Вместо этого они сидели в Интернете, зависая на разных сайтах, в социальных сетях. Жучка с удивлением и некоторой обидой обнаружила, что у Серёги, оказывается, есть аккаунт в Живом Журнале, где он размещал свои стихи и песни, а также несколько тысяч читателей. Она обвиняюще ткнула в него пальцем, заявив: «Темнила хренов!» и долго дулась – минут пять, до тех пор, пока он не начал её щекотать. Страница в Живом Журнале, впрочем, не обновлялась с лета, и Серёга заявил, что возобновлять её не хочет.
Зато он часто читал ей наизусть чужие стихи. Он сказал, что стихи предназначены именно для того, чтобы их читали вслух, на бумаге – это совсем не то, и Жучка уходила в сон под Баратынского, Лермонтова или Лорку.
Ольга Васильевна позвонила им на другой день после их вселения в бибиревскую квартиру и попросила, чтобы они теперь звонили ей сами в определённое время, дипломатично обосновав это: «Так будет удобней» вместо «Не хочу вам мешать». Поэтому они созванивались по вечерам. В первый же вечер Серёга выхватил у Жучки мобильник и решительно заявил:
– Мам, я тебе тогда не сказал, а сейчас говорю – ты никакая не гусыня! А я никакой не лебедь. Вот ещё!
Он чуть отнял трубку от уха, и Жучка услышала тихий смех Ольги Васильевны:
– А кто же я? А ты?
– Ты орлица! – так же решительно провозгласил Серёга. – Ну или львица! А я… а я…
– Жираф? – с готовностью подсказала Жучка, хотя у неё сразу защипало в глазах и в носу – вот кто сентиментальная гусыня!
– Прости, мам, я тебе через минутку перезвоню, – быстро сказал Серёга и, отложив телефон, повернулся к Жучке со зловещей ухмылкой. – Жираф, значит?..
Перезвонили они через полчаса.
Дела Ильи Александровича Ольга Васильевна решительно отказалась обсуждать по телефону, сразу сказав: «Это не телефонный разговор», когда Серёга спросил об отце. Из чего Жучка сделала вывод – что-то происходит. В Интернете о предпринимателе Королёве писали крайне невнятно и скупо, что тоже наводило на определённые размышления.
Надо было позвонить Королю и всё это обсудить, но Жучка без конца откладывала это на завтра.
Девочка-страус.
И её сиамский близнец – мальчик-жираф. Весь вечер на ковре, как она объявила Серёге во время вечернего поедания пиццы. Тот поперхнулся и заржал почище коня Юлия.
В общем, всё было так, как она и мечтать не смела, но все счастливые минуты рвались в клочья, когда Жучка видела, как Серёга иногда замирает, глядя перед собой. Внутрь себя. Как его пальцы сжимаются, словно держа гриф гитары. А потом беспомощно разжимаются и опускаются.
Иногда, думая, что она спит, Серёга включал её плейер и слушал, сосредоточенно наморщив лоб. Однажды, всё-таки поймав её тревожный взгляд, он виновато улыбнулся и, снимая наушники, пробормотал:
– Я ни одной песни не узнал. Как будто не мои.
И, увидев, как она закусила губы, притянул её к себе.
Ещё он не хотел выходить из дома. Вообще. Наотрез отказывался, когда она предлагала:
– Нам что, плохо вдвоём?
Было хорошо, очень, но…
Но было в этом что-то такое больное, что однажды Жучка не выдержала, сорвалась и заорала, как оглашенная:
– Гулять!
Серёга иронически вздёрнул бровь:
– А где же тогда поводок? Ошейник?
Но, поглядев ей в лицо, вздохнул, буркнул: «Прости», и отправился искать джинсы.
Снаружи выпал снег, щедро засыпав дворовую помойку, отходы собачьей и человечьей жизнедеятельности и убогие лысые кустики, напомнив, что скоро Новогодье. Жучка скатала снежок и исподтишка запустила Серёге в спину. Но он на провокацию не поддался. Худое лицо его было замкнутым, губы плотно сжаты.
У неё ёкнуло в груди, и она чуть было не сказала: «Ладно, чёрт с ним со всем, пошли домой», но вместо этого крепко взяла его за локоть, и они отправились вдоль по заснеженной обледенелой улице, названия которой даже не знали.
«Гензель и Гретель», – вспомнила Жучка, суя Серёге в карман замёрзшую руку, и он тут же переплёл её пальцы со своими.
Они дошли до конца квартала. Прохожих почти не было. Серёга запрокинул голову к темнеющему небу, ловя губами редкие снежинки. Мимо пронеслась ватага детей, волоча за собой разбитые санки и толстого рыжего щенка на поводке. Жучка поглядела на Серёгу, и оба заулыбались.
Из кафе на углу неслась разухабистая музыка. Какая-то цыганщина. На крыльце курили трое парней – один из них был в строгом чёрном костюме и галстуке-бабочке, который, впрочем, уже съехал набок и забавно торчал. Дверь кафе распахнулась, выпустив наружу особо громкий аккорд, взрыв хохота и раскрасневшуюся девчонку в белоснежном пышном платье, не скрывавшем, однако, явной беременности.
– Серёжа! – звонко крикнула девчонка, и Серёга оторопело моргнул. – Ну ты где? Меня сейчас красть будут!
– Я вот им украду! – грозно пообещал жених и, схватив невесту в охапку, прикрывая её полой пиджака, ринулся внутрь.
– Свадьба… – непонятным голосом сказал Серёга, смотря им вслед.
– Давай зайдём туда, погреемся, – решительно предложила Жучка, тронув его за рукав.
– Да там же всё занято… – вяло отмахнулся он, но потом, помедлив, повернулся к ней и заглянул в лицо: – Ты что, замёрзла?
– Ага! – поспешно согласилась она.
Он вздохнул:
– Ну пошли тогда…
* * *
В кафе было людно, шумно, пьяно и весело. В общем галдеже никто не обратил на них никакого внимания. Замотанная официантка собирала со столов грязную посуду. В углу маленького банкетного зала стоял синтезатор, на котором упоенно бренчала девчушка в облегающем блестящем платье, успевая при этом ещё и петь. Ей так же упоенно вторил черноволосый смуглый парень с гитарой наперевес.
– Я московский озорной гуляка,
По всему Тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою лёгкую походку.
Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне при встрече,
Для зверей приятель я хороший,
Каждый стих мой душу зверя лечит…
– О! Есенин! – изумлённо выдохнул Серёга Жучке, наклоняясь к её уху. – В таком месте. Здорово…
– Вообще-то это поёт группа «Дилижанс»! – крикнула она в ответ и махнула рукой, увидев, как он недоумённо заморгал.
Какая-то толстая тётка в лиловой кофте с люрексом и слишком короткой и узкой юбке, открывавшей лайкровые коленки, затащила их в хоровод, выплясывывший вокруг жениха и невесты, и они подчинились даже без сопротивления.
Эта слишком громкая бесшабашная музыка, наверняка резавшая Серёге уши, разожгла в крови у Жучки первобытно-весёлое пламя, отчаянный лихой азарт, так похожий на боевой.
Серёга растерянно
