нигерия

5. Нигерия, или Роковая Женщина
«В Нигерии, как в забытьи
В объятьях жаркой южной ночи».


С Нигерии, пожалуй, и начинается моя вторая половина жизни. Когда я туда намылился, мне было почти тридцать семь, многие из моих коллег уже защитились, некоторые получили доцентство, кое-кто выскочил на заведование кафедрой. Мой бывший руководитель уверенно пер на защиту докторской, вокруг подрастало новое поколение преподавателей. Всем, кто имел со мной дело, было ясно, что, как ученый я не состоялся. Да и в других отношениях, тоже похвастать было нечем.
Дом, при всем его внешнем благополучии (благодаря стараниям жены!), разваливался прямо на глазах у всех. Подточены были сами устои — семью нам с Л., как мы ни старались, сколотить не удалось (плохо, значит, старались). Надо было разводиться и начинать новую жизнь или просто начинать новую жизнь, не разводясь. Надо было что-то делать, а главное, надо было решиться на что-то! Тут, ведь, смелость нужна была. А смелым я никогда не был. Тише едешь, дальше будешь. На том и стою (до сих пор).  Нет, вот когда тебя за уши тянут, а ты еще при этом упираешься, вот это мне больше по нутру. И чтобы ни о чем не думать.
В Москву меня никто не провожал. Отчим был в больнице, мать дома — «на стугероне», Л. с сыном на юге: у нее, ведь, тоже отпуск раз в году. Никто, так никто, может, так оно и лучше: без лишних хлопот и разговоров...
В поезде, правда, стало как-то не по себе. Долго стоял у окна и глядел, как пролетают мимо темные перелески, лощинки, овраги, поросшие мелким кустарником. Все такое безмолвное, «под покровом ночи», как в немом фильме. В голове мелькнуло: вот бы сейчас нырнуть туда, в эту темень,  как в омут с головой, найти там какую-нибудь теплую норку, забиться в нее, свернуться калачиком и затихнуть, заснуть,... а утром проснуться и ничего нет: ты снова дома и все тебе рады...
В Москве накатились новые приступы страха: не заболеть бы, не сорвалось бы. Потом приехала Л., прямо с юга, загорелая, посвежевшая, красивая… и совершенно чужая (может, она и не ко мне тогда приехала: ведь мы остановились у наших асуанских друзей). Потом — Шереметьево, слезы на лице жены, на мгновение мы опять, как когда-то, самые близкие и родные друг другу, а в следующее мгновение ее фигурка уже далеко, за огромными стеклами вокзала, вот она машет мне рукой на прощание...
Задраивается дверь салона и сразу наползает страх, аэрофобия, который меня всегда мучает при взлете и посадке. Вообще говоря, с выездом за кордон у меня связаны два ощущения. Одно «при переходе границы»: тут меня охватывает необыкновенная окрыленность и легкость, как будто тяжелые цепи спадают. Сейчас это чувство трудно понять: люди ездят куда угодно и как угодно, но тогда... это была, как потайная дверь в театре Папы Карло. Смотришь на людей, оставшихся там, за барьером и тебя просто аспирает от радости: все — проскочил. А другое — боязнь высоты. Садишься в кресло, и начинается мандраж. Последнее время (как мне кажется) я научился успокаивать себя кришнаитской мантрой, которая вдруг, сама собой, возникает в голове в критические моменты: харе кришна, харе кришна... А раньше чего только на пробовал: и отче наш читал, и Господи помилуй, и даже пытался гипнотизировать себя, повторяя бесконечное количество раз буддийское Ом мани падме ом, или просто входил в ступор, принимая мысленно позу смерти... Помогало плохо. Стоило взглянуть в иллюминатор, где по крылу периодически пробегала судорога, и страх возвращался...
В этот раз летел, в общей сложности, десять часов, с посадками в Вене и Триполи. Страшно почему-то было лететь над Средиземным морем: пароходики внизу такие маленькие, словно букашки в тарелке с медом... На мое счастье соседом оказался какой-то высокопоставленный чиновник из Москвы (летел с инспекцией на строительство). Он на мне опробовал свой английский и я с удовольствием помогал ему. Со своей стороны, он мне рассказал кое-что о контракте...
Оказывается, был тендер на строительство нефтепродуктопровода и наши выиграли его. Предстояло проложить трубу (закупаемую в Японии: у нас таких труб не производили) из порта Варри на юге Нигерии по побережью Атлантики до Лагоса, и вверх, вглубь континента до Ибадана и выше. У нигерийцев с транспортировкой нефти и ее продуктов — огромные проблемы: из-за отсутствия трубы они не могут сбыть столько нефти, сколько хотелось бы. Кроме нас в строительстве сети трубопроводов участвуют еще американцы и итальянцы. Вообще, в Нигерии орудуют все крупнейшие нефтяные компании мира: все, кому не лень, здесь делают деньги, и притом немалые. У нас единственное преимущество — мы, ведь, крупнейший поставщик оружия... Так и летели мы, за разговорами и вместе с ними летело время.
Перед Лагосом попали в страшнейшую грозу. Здесь уже было не до разговоров: самолет кидало как щепку в потоке воды, беспрерывно вспыхивали молнии, освещая на мгновение черноту небес. Мне показалось, что мы падаем. Вот и конец, думал я, и душа уходила в пятки. ... И вот, наконец, земля под ногами, пусть чужая, но твердая...
Сидим в ожидании конца таможенного контроля, сидим час, сидим второй. Таможенников в основном интересует наш груз для стройки: груда ящиков и мешков. У одного из вновь прибывших  они обнаруживают огромные запасы круп: гречу, пшено, рис...
- Вы думаете, в Нигерии нет злаков, - спрашивают его черные через переводчика (вот она, работенка-то наша!) и сами же  отвечают:  - У нас все есть. А потом с насмешливым видом начинают сыпать из пакетов на стол гречу, потом  туда же пшено, потом снова гречу, потом рис, и все в одну кучу... «И зачем это они везут все сюда»,  задаю я себе вопрос, и тут мне вспоминается Асуан и наш спец, который ходил на работу в дирекцию в сандалиях на голую ногу, вызывая возмущение местных ИТР: экономил на носках...
К нам подходят двое наших из местного начальства: один — пузан, другой — огромный детина моего возраста с несколько оплывшей физиономией и брезгливо оттопыренной нижней губой.
- Вот наш новый переводчик, рекомендую, - насмешливо разглядывая меня, произносит пузан. Я с готовностью приподнимаюсь, но они не делают никакого движения в мою сторону, просто разглядывают меня, как музейный экспонат. Потом высокий (как оказалось, гендиректор строительства) произносит вяло:
- Ну, что ж: не молодой и не свежий. И не удостоив меня больше своим вниманием, они проплывают мимо.
Наконец, багаж наш у нас в руках (редкая удача!) и мы устало бредем сквозь ночное марево (на улице + 25) к автобусам. Дико хочется спать, Куда нас повезут, мы не знаем, Мы вообще ничего не знаем, нам никто ничего не говорит. Едем долго и нудно по ночным улицам города, потом выезжаем за его пределы, в сплошную темень, в тропическую ночь. Через три часа, когда уже начинает светать, прибываем в Ибадан, в 200 км от Лагоса. Здесь, оказывается, есть место для ночлега. Подъезжаем к вилле, стучим, в дверях появляются заспанные россияне, впускают нас, расставляют раскладушки и молча уходят досыпать. Время около шести по местному времени, Кое-кто решает отметить приезд, раскладывает закуску, а я валюсь на раскладушку и забываюсь тяжелым сном. У меня все равно ничего с собой нет.
Весь следующий день я болтаюсь без дела и без места. Выясняется, что с жильем здесь большие проблемы: снимать очень дорого, а строительная площадка еще «в проекте». «Так что придется потерпеть...». Переезжаю на нашу «виллу» в 40 км от Лагоса (даже не в Лагосе, мелькает в голове со страхом). Местечко так себе, деревня, как деревня. Называется Икороду… Вилла — квадратный двухэтажный дом с лоджиями по всем фасадам — стоит прямо у шоссе неподалеку от дома, в котором живет «начальство». Меня подселяют к двум специалистам. Один — главный механик, мне с ним предстоит прожить бок о бок аж целых восемь месяцев, но я этого еще не знаю — высокий интеллигентного вида с повелительным взглядом, лысеющий (теперь уже лысый, если вообще жив еще) мужик (похоже, еврей). Другой — ворчливый с бегающими глазками и нервическим тиком мужчина — нач. отдела кадров, но уже бывший: похоже, не сработался и его поперли. Он тут же, не стесняясь нас, обрушивает поток ругательств в адрес гендиректора и вообще всего, что тут творится («я еще им покажу, я их всех на чистую воду выведу»). Он здесь всего пару месяцев, но уже «на вылет»: заболел малярией, потом пошли осложнения... Мы все молча выслушиваем, без комментариев. Вот только сообщение о малярии, которая «косит здесь всех подряд», и о том, что надо принимать таблетки каждый день все время, пока ты здесь, и то без гарантии и что они на печень, да и на все остальное тоже, действуют, повергает нас в уныние.
- Пейте джин, - сообщает он нам, доставая из-под кровати плоскую бутылку с желтой наклейкой, - это единственное, что помогает, - и не предложив нам, наливает себе в стакан.
«Да, пожалуй, Асуан, по сравнению с этим, был райским местечком», делаю я свой первый вывод.
Вечером мое первое задание: еду переводчиком в порт на разгрузку техники, прибывшей с сухогрузом «Максим Литвинов». Говорят, ему повезло: стоял на рейде всего 40 дней, а многие суда, стоят, по слухам, по несколько недель, а то и  месяцев.
По дороге делаем остановку.
- Будешь пальмуху, - спрашивает меня старшой, - гони найру.
Я вежливо отказываюсь, да и денег у меня нет: еще не выдали. Все остальные скидываются «по найре» и старшой исчезает в темноте нигерийской ночи. Через пару минут он возвращается в компании негра с огромной корзиной, уставленной темными длинными бутылками. Вручив ему деньги, он раздает всем по бутылке.
- Без этого здесь нельзя, - назидательно сообщает он мне, откупоривая бутылку и делая глоток. - Попробуй?
Я делаю глоток. Маслянистая, отдающая мылом и эфирными маслами жидкость обжигает рот. На вкус — типичная сивуха.
- Ну, как?
Я пожимаю плечами.
- Вроде ничего.
- Ее надо пить всю сразу, - поясняет он, - на следующий день — чистый уксус.
«Да и сейчас, тоже, не боржом», мысленно комментирую я.
- А главное, всего найра, - продолжает старшой, выдавливая апельсин себе в рот. - Виски-то кусается.
Еще не доезжая до места, мое первое испытание на профессионализм, и первая неудача. Сколько их еще будет! В воротах в порт в наш пазик заскакивает негр.
- Уич ваф! - кричит он нам, - Уич ваф?
- Чего ему надо? - спрашивает меня старшой. А я ничего понять не могу.
- Не знаю, что такое «ваф», никогда такого слова не слышал.
- Наверно, насчет причала, - откликается кто-то из нутра пазика.  - Скажи, что сикс.
- Сикс, - повторяю я механически, и тут до меня доходит: это же «воф», а не «ваф», что означает «верфь» по-английски! - Сикс воф! - говорю я ему, и негр исчезает. Да, опростоволосился.
- Ничего, привыкнешь, - успокаивает меня старшой, - здесь все переводяги по первопутку путаются.
Огромный Лагосский порт ночью — словно театр в момент спектакля. С одной стороны темный зал, здесь громоздятся здания складов и горы разгруженных контейнеров, с другой, у стенки — громады сухогрузов, расцвеченные огнями прожекторов. Здесь, как на сцене, кипит жизнь. На нашем  корабле сгружают наши, советские, КРАЗы и бульдозеры. Ни один из разгруженных КРАЗов не заводится: все аккумуляторы сели во время перехода в Лагос. Где-то достают аккумулятор и так, проходя от машины к машине, заводят всю партию