нигерия

с открытым воротом и ладно сидящая на узких бедрах габардиновая или джинсовая юбка. Было в ней масса очарования: грациозная, несколько экзальтирующая жестикуляция, легкая танцующая походка, живая мимика в общем-то некрасивого смуглого лица, в котором все, казалось, было не на месте. Широко расставленные карие глаза были красивы каждый по отдельности, но вместе, да еще за стеклами сильно увеличивающих очков (она была близорука), светились каким-то лихорадочным блеском (тайного безумия?). Густые брови удивленно приподняты, нос торчал «картошкой», по-девически пухлые губы кривились в смущенной, а подчас и недоверчивой улыбке, обнажавшей ряд крупных белых зубов и резче выделявшей опускающиеся к уголкам рта скорбные складки. В ней было много и жеманства: в вычурных, ломаных движениях, в каких-то особых ужимках, прищуре глаз, словно она подзадоривала тебя выкинуть какое-нибудь «коленце», в быстрых, искрящихся улыбках, которые она бросала на собеседника, сопровождая ими очередную колкость. Она любила «подколоть», но мягко, как бы кусая и жалея одновременно.
У нее были широкие плечи гимнастки, худые некрасивые руки с четко обозначенными бицепсами, чахлая грудь с выступающими ключицами, узкая талия и стройные ноги...
Однажды она произвела настоящий фурор у наших мужчин, появившись в Дирекции в прическе в стиле «афро»: темные, взбитые пухом волосы обрамляли голову наподобие одуванчика, делая ее похожей на Анжелу Дэвис...
Голос у нее был вкрадчивый, с пришепетыванием и музыкальными интонациями, которые преследовали меня, как навязчивая мелодия. Говорила она быстро с какой-то смесью наивности, доверчивости и стремления понравиться в голосе...
Наше знакомство состоялось еще в мою бытность жизни на вилле... Они приехали после меня, но держались обособленно — все же Москва. Жили мы тогда рядом, на одном этаже, но общались только по необходимости...
Как-то начальство решило отпраздновать день рождения Верочки, куда среди прочих был приглашен и я...
Помню этот стол. Во главе —  сам замдиректора (он же парторг), по одну сторону от которого сидели  начальники отделов вперемежку с переводчицами во главе с его «прихехе», по другую — тасованные по рангу спецы с женами и без оных и прочие, среди которых был и я... Неожиданно для себя я, вдруг, «высунулся» — произнес цветастый тост в честь именинницы, сравнив ее с оправой драгоценного камня (то бишь, ее шефа-парторга) , а  «хорошая оправа и камень красит» или что-то в этом духе. Тост оценили и меня заметили... Потом мы дружно пили, закусывали (халява, сэр! — тогда, правда, этого слова еще не знали), дорвавшись до копченой колбасы и черного хлеба. Слегка набравшись, я нашел какую-то свободную комнату на втором этаже и прилег на широкой двуспальной кровати...
Проснулся от чьих-то прикосновений: кто-то осторожно ощупывал мне ногу, продвигаясь вверх к ширинке. Я подумал, что это Верочка, но рука оказалась мужской. Это был один из москвичей-итээровцев. Почувствовав, что я проснулся, он молча навалился на меня и стал целовать куда попало — то в ухо, то в шею, то в щеку, то в нос, стараясь преодолеть мое сопротивление. Я так же молча боролся, пытаясь вырваться из его цепких объятий, но он придавил меня телом и, шепча что-то невразумительное, продолжал целовать. Его настойчивые поцелуи на минуту расслабили меня и, тут же воспользовавшись этим, он впился мне прямо в губы. Я чувствовал, что во мне что-то делается: я не хочу, но и не могу отказать ему. Его язык протиснулся мне в рот, и он лихорадочно гладил член, пытаясь одновременно расстегнуть ширинку. Что-то во мне сломалось и, неожиданно для себя, я с готовностью подставил ему рот, чувствуя, как с его поцелуем в меня что-то словно вливается, какая-то нега парализует волю к сопротивлению. Некоторое время мы лежали, прижавшись друг к другу. Потом он расстегнул мне джинсы и, стянув их вместе с плавками, сгреб ягодицы руками и прижал мои чресла к своим. Я чувствовал, как мой член трется о заросли его лобка, потом о живот, о грудь, потом... я почувствовал, как он обхватывает его губами, погружая в жаркую топку рта...  Я чувствовал, как язык его трется о головку, щекоча края, а губы, сжимаясь, движутся вдоль, имитируя влагалище...
Это было нестерпимо приятно. Я гладил его вспотевшую лысину, уши, шею, я тянул его голову назад, к себе, я тоже хотел целовать его... Видимо почувствовав это, он стал, не отрываясь от меня, перемещаться по кровати, и вскоре мы лежали крест-накрест и я уже ловил губами головку его твердого члена. Мы стали плавно двигаться, я снизу вверх, он сверху вниз, я вверх, он вниз, пока, наконец, я не почувствовал, что все — не могу — оргазм рвался наружу... Страстные судороги изогнули мое тело и я, вырвав член из его рта, выстрелил струей теплой спермы, услышав со смятением ее шлепок о пол...
- Ну что ты, не надо было... Я бы взял,... - переместившись ко мне, шепнул Олег мне на ухо и мне в нос пахнуло жуткой смесью запахов: табака, водки, закуски и полуразложившейся смегмы, слизанной с моего члена... И мочи...
Мне стало дурно и я, давясь от приступа тошноты, рванулся с кровати.
- Куда ты? - тихо воскликнул Олег. - Еще не вечер. Давай полежим немного.
Обхватив руками, он повернул меня на спину и принялся кусать соски, пытаясь мне задрать наверх ноги. Я чувствовал, как его член мягкой головкой тычется мне в анус.
- Нет, не хочу, оставь, - громко зашептал я. - Не хочу.
Я извивался под ним, как уж, пытаясь выскользнуть из его цепких объятий, борясь и с ним, и с самим собой. Это сопротивление озадачило его и, отпустив меня, он откинулся на спину. А мне только этого и надо было... Соскочив с кровати, я стал спешно натягивать джинсы.
- Ты что, с ума сошел, Олег! А если кто войдет?
- Да, никто не войдет, все пьют и веселятся внизу, - недовольно отозвался Олег, но преследовать меня не стал. - Ты на меня не сердишься?
- Да нет. Все было хорошо. Так неожиданно, - сказал я, зажигая свет и оглядываясь в поисках зеркала. Мы были в комнате именинницы. Олег, развалясь, лежал на кровати. Его член (каким он уродливым показался мне сейчас: длинный, кривой, с блестящей головкой) покоился на паху в полустоячем положении и из него сочилась сперма.
- Ты меня вот так бросаешь, - с упреком в голосе сказал он, бросив выразительный взгляд на член. - Хоть бы помог кончить.
- Сам себе помоги, - бросил я в ответ и, тихо открыв дверь, вышел из комнаты.
Внизу, кроме именинницы, уже никого не было. Она сидела в кресле перед включенным телевизором, задумчиво дымя сигаретой.
- А где Олег? - не взглянув на меня, спросила Вера.
- Наверху, - не найдя ничего лучшего, ответил я. - Спит.
- Угу, - сказала она и оглядела меня с головы до ног.
- Ну, я пойду, спасибо за вечер.
- Угу, - опять сказала она и, положив сигарету в пепельницу, встала. - Я тебя провожу.
Мы вышли на улицу в душную нигерийскую ночь. Впереди, по шоссе с ревом проносились огромные фуры.
- Несутся, как оглашенные, - тихо сказала Вера. - Покоя от них нет.
Мы прошли по дорожке к калитке. В двух шагах от нас, прямо на обочине, разместился ночной торговец: яркий свет лампы выхватил из ночи его полуголую фигуру человека, склонившегося над нехитрым костерком, на котором жарилось что-то страшно вонючее — не то рыба, не то буйволиное мясо — а рядом стояла тележка, доверху забитая темными, резными бутылками кока-колы.
- Будь осторожен, - сказала Вера, придвигаясь ко мне и кладя мне руку на грудь. - Здесь все про всех все сразу узнают.
- Да-да, - машинально ответил я, накрывая ее руку своей. «Поцеловать?» мелькнуло в голове. Вера, видимо почувствовав мое намерение, быстро отодвинулась  и слегка подтолкнув меня в сторону шоссе, молча повернулась и пошла назад.
Я вышел на шоссе. Машины сгрудились одна к одной, как рыбы в садке. Полыхали галогенные фары, то тут, то там раздавались визгливые крики сирен. «Наверно, опять фура впереди перевернулась», подумал я, лавируя между тупорылыми радиаторами.
Вилла встретила меня мрачным молчанием. Все уже улеглись. Я тихо разделся и, как был в плавках, вышел выкурить сигарету на лоджии. Проходя темным коридором, я услышал шорох: две фигуры — мужская и женская — разлепили объятия и, взявшись за руки, стали на цыпочках спускаться вниз по лестнице на первый этаж. Остроносый профиль переводчицы Марины проплыл по стене.
«Вот, стерва, меня отшила, а сама туда же. Да еще с парнем, который ей в сыновья годится...»
Я остановился и прислушался. «Значит, Марина ушла, и наверно надолго. А Таня»?
Их комната была на отлете и, проходя мимо, я слегка толкнул дверь, которая без скрипа приоткрылась. В комнате было темно, и только мерное гудение кондиционера нарушало тишину. Ночной сумрак разбавлялся светом уличного фонаря. Таня лежала на спине. Простыня закрывала ее всю до подбородка. Острия сосков груди проступали сквозь нее двумя маленькими горными пиками. Ее голова была в бигудях.
В ее позе было столько спокойствия и какой-то девственной чистоты, что я, умилившись, подошел к кровати и сел на пол.  «А что если потянуть за простыню и открыть ее»? Не успел я подумать об этом, как Танины глаза открылись и она, сев на кровати и закрыв руками голую грудь, в ужасе уставилась на меня.
- Ты как здесь оказался? - грозным шепотом начала она. - Ты...
- Я... нечаянно. Ты так красиво лежала, - пытался оправдаться я. - Прямо... как царевна Несмеяна.
- Давай, давай отсюда, - продолжала шептать Таня, видя, что я не агрессивен. - Ты же пьян! - Торопливо натянув на себя халатик, она проворно соскочила с постели и, сунув ноги в тапочки, грозно встала надо мною. - Вставай и давай отсюда. Сейчас Марина придет.
Ее нога, выглядывавшая из-под полы халата, была так соблазнительна, что я, не поднимаясь с ног, обхватил ее и прижавшись к прохладной поверхности бедра, принялся жадно целовать ее нежную, гладкую плоть, не обращая внимания на ее испуганные вскрикивания и попытки высвободиться.
- Дурак, - только и могла вымолвить Таня, пытаясь расцепить мои руки, - отпусти меня сейчас же...
- Ты необыкновенная, я тебя обожаю, я просто без ума.., - лепетал я, веря в то, что говорю. Я терся щекой о ее бедро, стараясь продвинуться поближе к белой каемке трусиков, но она ухитрилась вырваться из моих цепких объятий и отскочив от меня, как кошка, замерла у двери.
- Вставай и уходи.
- Если бы ты знала, что со мной только что было, ты бы не гнала меня... - Мне хотелось ей во всем признаться. - Меня чуть не изнасиловали.
- Да ты что! - на мгновение опешив, воскликнула она. - Врешь ты все.
- Ей Богу, не вру. Пойдем, посидим немного, я тебе все расскажу. Не гони меня. Мне так тошно...
Не видя другого способа избавиться от меня, она молча ждала меня у двери...
Мы вышли в коридор и поднялись на устроенную на крыше террасу.
Ночь была тихая, звездная. Легкий бриз шевелил темными кронами пальм. Мы уселись на скамеечке, устроенной у стены и я стал рассказывать. О себе, своей жизни, семье... Ее рука оказалась в моей, и вся моя жизнь, как бы переливалась через нее в ее душу. ... Она слушала, не перебивая меня и только (как мне казалось тогда) слегка пожимала мне руку в особо жалостливых местах моего рассказа. Потом кратко обрисовала свою жизнь: работа и учеба на вечернем отделении иняза, больная мать, тесная комнатушка на Столешниковом переулке («зато в самом центре», добавила она с