КРАЗов. Дым на весь порт. Наконец, наша колонна трогается с места и с ревом выкатывает за ворота порта. Пару раз в пути останавливаемся — глохнут моторы, — и каждый раз опять одна и та же церемония завода с помощью единственного целого аккумулятора, ну, и мата, конечно. Утром я в изнеможении валюсь на койку, не обращая внимание на ворчание потревоженных «сокамерников».
Так, вот, и началась моя нигерийская эпопея. Надо было привыкать к своему положению «шестерки», на все готового служки при «господах». Начались и первые сюрпризы акклиматизации. Таскаясь каждый день на машинах и резко меняя температуру (из холодной комнаты в жару и наоборот), я быстро простудился (впрочем, не я один: здесь все через это прошли). С каждым днем становилось хуже: слабость, температура 35°, «проливной» насморк, потливость, головные боли, а потом, к тому же, радикулит: не могу залезть в машину. Доктор, которому я показался, ничего не нашел, и, вроде, даже как-то засомневался, не сачкую ли я, но потом смилостивился и дал витамины и бюллетень на три дня. Это была неплохая передышка. Днем, когда все разъезжались по объектам, можно было посидеть в тени навеса на крыше, наблюдая за движением машин по шоссе, или послоняться по двору: за пределы виллы удаляться не рекомендовалось. Или просто лечь «в койку» и не двигаться...
Эта первая пара недель была самой тяжелой и в моральном отношении. Стало ясно, что, приехав сюда, я совершил очередную глупость. Во-первых, все вокруг тут чужое, и совершенно ненужное тебе в твоей жизни. Все эти надменные физиономии начальников, которые тебя в упор не видят, насмешливые взгляды спецов, которыми они окидывают тебя в ответ на мои наивные вопросы, тупые рожи работяг — зачем мне все это? И потом, все это скопище черных вокруг: рахитичные младенцы, роющиеся в кучах мусора, пацаны в рваных майках и шортах с их неизменной просьбой на устах «Mister, I want some bread», женщины в цыганских юбках и невообразимого вида платках, скрывающих их голые причудливой формы черепа, покрытые короткой мерлушковой порослью волос. А чего стоят эти таинственные болезни, подстерегающие нас, белых, на каждом шагу, эта жуткая кормежка, — щи, котлеты с рожками, а на третье компот, — это постоянное отсутствие воды на вилле: ее привозят раз в день и хватает только на первые два часа... Потом, когда через месяц получил первую зарплату, стало легче: жизнь стала обретать какой-то смысл.
Кроме меня, на вилле обретались еще две переводчицы, обе из Москвы. Одна, с гладкой прической и страстным взглядом красивых — еврейских(?) — глаз, была, видать, тертой бабой: уже на второй неделе закрутила роман с каким-то шоферюгой лет на пятнадцать ее моложе. Другая, тоже не первой молодости (как оказалось, она была всего на год младше меня) и с виду весьма неказистая, вела себя очень скромно и никого к себе не подпускала. Впрочем, на нее никто и не посягался: уж больно странной у нее была внешность. Она была вся какая-то угловатая: уже не девочка, но еще не женщина. Как позже выяснилось, наши друзья-англичане прозвали ее «афро» за прическу в этом стиле. Она так начесывала волосы¸что вся голова ее была похожа на пушистый темный одуванчик. Я попытался познакомиться с ними поближе, но успеха не имел: свой брат переводчик у них не котировался.
Из спецов все были, в основном, москвичи. Жили они вместе и других к себе не подпускали. У меня было с ними завязалось знакомство на почве обучения языку, но после двух-трех занятий наше общество распалось: на учебу времени явно не хватало. Кромк того, начались мои регулярные поездки в Лагос. По контракту, наша сторона обязалась закупать «мелочевку» в Нигерии. Сюда входило все, начиная от лекарств и кончая всякими гайками и шурупами. Авторемонтникам закупали сверкающие никелем шведские комплекты автоключей, сварщикам электроды фирмы Бош и прекрасные сварочные аппараты, электрикам арматуру, которую они в Союзе в глаза не видели, радистам — рации фирмы «Моторола». Чего только наши спецы не утянули с собой домой. Я и то привез какие-то скоросшиватели...
Вот я и ездил со всеми нашими «закупщиками» по фирмам, магазинам, складам... Языка среди наших почти никто не знал, так что за каждой гайкой ездили с переводчиком, т.е. со мной. И так каждый день, то на рафике, то на уазике, то на ладе или санитарной машине. Ездить мне нравилось, по дороге можно было увидеть много чего интересного. Многое и узнавалось, конечно, по Индонезии и Асуану. Это была все та же колониальная культура: те же свежевыбеленные «казенные» дома, те же лавчонки, доверху набитые всякой всячиной, те же развалы старья на тротуарах улиц, те же блошиные рынки — «ряды» — с их бесконечными рядами японской, но редко, а в основном, тайваньской и гонконговской радиоаппаратуры (предмет вожделения наших спецов), белья, стиральных порошков, туалетной бумаги. Лагос поразил меня своими лагунами, вторгающимися в город наподобие петербургских рек и каналов, только пошире, повольнее, и лихо закрученной эстакадой шоссейки, взметнувшейся вверх над прибрежной частью города. Приятно было катить по этому бетонному корыту, нажимая на газ и с завистью поглядывая на пежо, тойоты и датсуны, легко обгоняющие нашу неказистую ладу или натужно ревущий уазик. По одну сторону корыта мимо проплывают красные черепичные крыши старого города, по другую, куда ни кинешь взгляд, — широченный простор лагуны. Но вот беда — добраться до этого чуда немецкого строительного гения было невероятно трудно: в город с нашей стороны вела всего одна дорога, по которой днем и ночью неслись бензовозы, доверху груженые фуры и масса всяких других машин. Перед въездом в город все они скапливались, как в горлышке бутылки, застревая там на целые часы. Подъезжаешь к концу такой колбасы из автомашин, растянувшейся на пару километров, и начинается великое стояние, или «трафик» по-ихнему. (Трафик по-английски означает, в частности, уличное движение, а вот «трафик джем», это и есть пробка. Но из последнего выражения отбросили «джем», что собственно и передает «затор», и оставили первый компонент, придав ему значение «пробка». Стоишь, ждешь, чертыхаешься с непривычки, с нетерпением выглядываешь из машины, ищешь лазейку, чтобы объехать, наконец, влезаешь куда-нибудь между здоровенных бензовозов или фур, постепенно обрастаешь с двух сторон машинами и все — считай на пару часов засел. Потом выясняется, что где-то впереди поперек шоссе легла на бок какая-нибудь длиннющая фура, перегородив дорогу. Пока наладят объезд, пока то да се... Вот и стоишь, вернее движешься вперед толчками, как паралитик: вокруг шум, гвалт, пыль столбом, а над всем этим сборищем палящее солнце в зените. Между машинами снуют торговцы. Торгуют здесь всем: запчастями для автомобиля, кока-колой, пивом, копченой рыбой, скрученной в кольца, резиновыми ковриками, сигаретами, крысиным ядом, китайскими фонариками, газетами и порнографическими журналами, арахисом и орехами кешью в бутылках из-под виски, «пальмухой» в темных бутылках, которые женщины носят на голове в огромных ведрах. Чего здесь только не носят на голове! Можно подумать, что голова у местного населения для этого и создана. Носят целые ларьки, набитые всякой всячиной — тут и рубашки вперемежку с сигаретами и обувь, и огромные груды темных очков в металлической оправе. Однажды, смотрю: у обочины стоят две пожилых, тощих нигерийки и у каждой на голове по старой швейной машинке «Зингер».
Как-то мы попали в «трафик» в районе лагосской свалки. Стоим. Вокруг необозримое море бочек, скелетов раскуроченных машин, груды железа, строительного мусора... Смотрю: то тут, то там из-под всего этого дерьма начинают вылезать жуткого вида негры, — ободранные, в лохмотьях, волосы спутаны в толстые грязно-желтые колбаски, у баб за спинами копошатся дети, — и вся эта армия медленно, но верно движется на нас. В рядах автомобилистов начинается паника, в гудках начинают превалировать истерические ноты, одна за другой машины выдираются из колонны и кто куда по проселочным дорогам, а то и просто по полю. Трафик вмиг рассосался, и мы тоже рванули подальше от этого места... А я сидел и думал: «Боже мой! Только потому, что ты родился здесь, а не где-нибудь в Москве или Нью-Йорке, ты обречен на такое!...».
Вообще, надо сказать, эти поездки за пределы нашей стройплощадки для меня всегда были делом желанным. Приятно было, устроившись рядом с водителем в уютной ладе или, пусть даже примостившись у носилок в салоне «скорой помощи», нестись куда-то, ни о чем не думая, любуясь пробегающим мимо пейзажем, наслаждаясь тишиной.
После целого ряда пертурбаций, меня оставили в Дирекции, которая находилась здесь же на стройплощадке, т.е. при начальстве. Нельзя сказать, чтобы я был этим очень доволен. Мне хотелось куда-нибудь в город — Лагос или Ибадан, — поближе к «цивилизации», — но там все места были забиты «своими». С другой стороны, я был рад, что не попал в какую-нибудь глухомань «на трассе» (мне это пришлось отведать позднее). «Трассовики» жили в железных вагончиках, или «балках», как они их называли, выезжая каждый день на трассу, где варилась и укладывалась «труба». Условия жизни были суровыми, по моим представлениям, хотя для них они были теми же самыми, что и в Союзе — где-нибудь в Нижне-Вартовске или Ухте — разве что по-жарче. Там не было ни душа, ни кино, обед привозили на трассу в жестяных кастрюлях. Зато полная свобода! Начальство к ним редко заглядывало, а те, кто приезжал, на многое смотрели сквозь пальцы. Главное, чтоб не пили на работе...
На стройплощадке я поселился с главным механиком Сергеем Ивановичем, тем самым, с которым меня свела судьба с первых дней моего приезда в Нигерию. Нам дали комнату в бараке, построенном для начальства и ИТР, и это тоже, судя по всему, было редкой удачей. Комнатушка была на двоих со своим собственным душем (правда, воду привозили раз в день). Серг. Ив. был мужик властный, и любил по любому поводу качать права, видимо считая, что его здесь недооценивают. На меня поначалу смотрел свысока, как специалист на переводягу и как член КПСС на б\п. Это был высокий мужчина лет пятидесяти пяти, весьма интеллигентной внешности: крупный орлиный нос и пронзительный взгляд черных выразительных глаз. Видимо, прожив всю жизнь за широкой спиной супруги, делать он ничего не умел, да и не хотел, взвалив все заботы по хозяйству на мои хрупкие плечи. Зато мог достать практически все. Приносил домой продукты со склада, какие-нибудь там резиновые коврики, лишнюю смену белья. Одним словом, добытчик. Однажды притащил домой медицинский автоклав из нержавейки.
- Будем мясо жарить, - важно произнес он в ответ на мой недоумевающий взгляд. И действительно, очень хорошо даже тушили мясо и жарили папайю, которая здесь шла заместо картошки. Вначале мы не знали, как это делать. Папайи было вокруг навалом, она росла прямо у барака, но есть ее можно было только в зрелом виде, а это бывало не часто. Потом кто-то из трассовиков подсказал, как надо делать. Голь на выдумки хитра! Опять же экономия. Берешь незрелую, жесткую как репа, папайю, чистишь ее с превеликим трудом, нарезаешь кусочками, и на сковородку (т.е. в автоклав, в нашем случае). Через десять
