нигерия

«полоса отчуждения земли» — «право на путь», если буквально. Здесь в деле были замешаны экономические аспекты строительства, в чем я был вообще полный профан. После этого на меня стали смотреть как на обычного «гуманитария», и мне стоило больших трудов исправить положение в лучшую сторону.
Особенно трудны были «планерки», на которых местное начальство отчитывалось перед нигерийцами в проделанной работе. Здесь переплетались проблемы финансирования, поставок и взаимодействия с нашими субподрядчиками. На первом этапе строительства мы просто рыли траншею, варили трубу на главной площадке в трехтрубные секции, которые наши трубовозы отвозили на участки, где они варились в цельную «нитку». Все остальное — изоляция, укладка трубы в траншею, испытания, строительство насосных станций — производилось с помощью субподрядных компаний, которых в Нигерии было пруд пруди и все хотели заполучить от нас какой-нибудь контракт. Проект строительства осуществлялся англичанами, которые работали под неусыпным оком так называемого «Контроллера» — независимой компании, нанятой для этой цели нигерийцами. Деятельность Контроллера охватывала все аспекты строительства, начиная от замеров параметров траншеи и кончая проверкой качества сварных швов. Если что-то не соответствовало нормам и международным стандартам, они останавливали работы и не давали «добро» до тех пор, пока мы не исправляли положение. Некоторое время я работал с этими «контроллерами» из компании «Текинт», которая называла себя «анонимным обществом» и даже не имела официального адреса на своих бланках. Я переводил инспекторам, проверявшим качество сварных швов. Проверка осуществлялась с помощью особого рентгеновского аппарата, который загонялся внутрь сваренного участка трубы и фотографировал швы изнутри. На снимках все было отлично видно и если шов по ширине или другим параметрам не соответствовал стандартам, браковалась вся партия труб, сваренных в эту смену. Наши отчаянно спорили, доказывая правоту, но инспектора бывали непоколебимы. Стыки приходилось вырезать, и трубы заваривались заново. Как наши крыли тогда инспекторов — ведь мы «гнали трубу», соревнуясь с конкурирующими итальянскими и американскими фирмами, строящими другие ветки продуктопровода, — считая их придирки «происками капитализма». Но, как оказалось впоследствии, они сослужили нам хорошую службу — ведь, труба качала нефтепродукты под давлением, и если бы не их строгость, нам не миновать было бы беды во время испытаний. Да и наше соревнование с американцами обернулось для нас «боком». Мы всех опередили, первыми сварив трубу на участке Лагос-Ибадан, и очень гордились этим. Но, как оказалось, это была «Пиррова победа», потому что сваренная труба пролежала рядом с вырытой траншеей целых восемь месяцев, ржавея под палящим солнцем и проливными тропическими дождями в ожидании изоляции, проводить которую мы не могли, так как вовремя не заказали специального изоляционного покрытия.
Работать с Текинтом было интересно: среди инспекторов попадались англичане, хотя в основном это были итальянцы, плохо говорившие по-английски. С одним из таких инспекторов-англичан я познакомился поближе. Звали его Тед Дэвис. Это был молодой парень, лет тридцати. Невысокого роста, безусый, быстрый в движениях, он казался на вид совсем мальчишкой и, видимо, понимая это, вел себя высокомерно и без панибратства, что впрочем вполне соответствовало его положению. Чувствовалось, что он не из простых. Не с кем из своих он особенно не общался, хотя выпить был не дурак. Жил он отдельно и был весьма любвеобилен: у дверей его домика часто дежурили заказанные из Лагоса нигерийки. Молоденькие, изящные, в своих высоких парчовых тюрбанах, скрывавших их покрытые мелкой порослью головки, и национальных нарядах, босоногие, с растоптанными ступнями ног, они молча сидели в ожидании возвращения «клиента» с трассы и не удостаивали вниманием проходивших мимо наших работяг: русские у местных проституток спросом не пользовались. Да и что с нас взять. Мы уже одним своим видом отбивали у них всякую охоту иметь с нами дело. Кроме того, здесь, в Нигерии, у наших спецов дом и улица как бы поменялись местами. Если в Союзе они одевались, выходя на улицу, и раздевались, приходя домой, то здесь все было наоборот. Придя  домой, они стаскивали с себя свои пропитанные потом робы и, как были в трусах и майках, выходили на улицу погреться на солнышке после холода комнатных кондиционеров. Некоторые тут же забивали «козла» на импровизированных столиках, а кто просто дремал, сидя у двери в барак на скамейках. Дело дошло до жалоб со стороны нигерийцев: русские, мол, пытаются своим видом совратить наших жен. По этому поводу проводились собрания, но положение не менялось: люди ассоциировали дом с теплом.
Мне очень хотелось сойтись с кем-нибудь из англичан — не давал покоя мой давний зуд покрасоваться своим, как мне казалось, отличным английским и лишний раз сорвать комплимент по поводу необыкновенного произношения, — но это было небезопасно. Да и сами англичане неохотно шли на контакт: видимо, получили соответствующие инструкции, а может быть неинтересно было. Но с Тедом я все же познакомился. Свела нас, как это часто бывает, бутылка (ничто так не спаивает, как совместная пьянка).
Я жил тогда с Витьком, моим последним товарищем по комнате, пока он не дождался приезда жены и не переехал в отдельный номер в только что отстроенном японском сборном доме, оставив меня в одиночестве доживать последние месяцы перед отъездом на родину. Эти два японских сборных дома — каждый на 30 квартир — были предметом нашего всеобщего восхищения и зависти тех, кому не удалось забить там жилье. Среди которых был и я. Там было все, как в настоящей гостинице: столы, стулья, встроенные шкафы, настоящие кондиционеры, отдельный душ и кухня с электрической колонкой и газовой плитой. И что самое удивительное, их собрали прямо у нас на глазах за каких-то пару месяцев два японских спеца, приехавшие к нам на площадку по контракту. Это было невероятно. Как, впрочем, все, что имело приписку»сделано в Японии», начиная от фантастически красивых часов фирмы «Сейко» и кончая гигантскими бульдозерами «Комацу», закупленными нами для расчистки трассы после того, как выяснилось, что привезенные из Союза бульдозеры выходят из строя после первого тропического ливня. Я видел «Комацу» в деле: сильные, упрямые машины желтого цвета валили вековые тиковые деревья, как спички, а бульдозеристы управляли ими, сидя в застекленных кабинах, надежно укрывавших их от тропического солнца...
До того, как Витек переехал в это чудо японской техники, мы жили с ним, как и полагалось переводчикам, в узком и низком бараке, построенном на площадке для советских спецов. Помню, у нас была небольшая комнатушка на двоих с двумя кроватями, тумбочками, железным, вихлявшим из стороны в сторону столом и таким же шкафом асфальтового цвета, железные дверки которого закрывались с грохотом, пугавшим тараканов, и «кондишином», под мерный гул которого нам так хорошо спалось. (Сейчас смотрю на фото этой комнатки, где на стене над моей кроватью красуется огромная страница календаря гэкаэсовской компании, экспортирующей МАЗы и УАЗы, три фото с сыном и его рисунок новогодней елки с написанным его рукой поздравлением, и как-то щемит на сердце). Напротив нашей комнатушки находилась такая же другая, между которыми была устроена душевая кабина и, если мне не изменяет память, туалет. Вода в душ подавалась из стоявшей на крыше бочки, и хватало ее в аккурат на одно подмытие каждого из четырех жильцов блока.
Витек был молодой парень из Волгограда, попавший на стройку (не без блата конечно) прямо после окончания местного института иностранных языков. Это был уже начавший понемногу заплывать жиром здоровячек, с бабьей ряшкой, которой он постоянно пытался придать мужественный вид, свирепо вращая глазами и выпячивая нижнюю челюсть. Он был такой с виду простой, общительный, «без затей». На его полном, безусом лице всегда блуждала неопределенная, лукавая ухмылка, как будто он хотел сказать тебе «ну, мы-то с тобой знаем, в чем дело». У него была одна неприятная физиологическая особенность, которая поначалу меня даже как-то отталкивала: его лицо, плечи и спина были все усеяны кровавыми головками крупных прыщей, которые, постоянно лопаясь, покрывали майку и рубашку ржаво-бурыми разводами сукровицы. Удивляло и то, что он, в общем, не очень стеснялся своего непривлекательного вида.
- Это не заразно, - сказал он, перехватив мой внимательный взгляд, - просто, плохой обмен веществ.
На том и порешили. Его подселили ко мне, когда предыдущий «сокамерник» — тощий, мрачного вида переводчик из Москвы, командированный сюда Союззагрангазом на три месяца, — благополучно отбыл на Родину. Витек оказался весьма компанейским и, главное, легким в общении парнем. Ко мне он относился уважительно, понимая разницу в годах и образовании — все же я уже с десяток лет прослужил преподавателем вуза. Большой любитель пива и вообще спиртного, он любил устраивать у нас дома небольшие «закусончики» с пивом или бутылочкой виски, любил поговорить, поделиться со мной своими планами на будущее и последними новостями на амурном фронте (как ни странно, он имел большой  успех у местных дам).
Однажды он мне здорово помог, можно сказать, из-под огня  вынес на своих плечах. Дело было в день Советской армии.  Был у нас  на строительстве некто Лайкин, представитель Аэрофлота в Нигерии: большая шишка на местном небосклоне. Мы с Витьком  имели честь его «знать в лицо», так как регулярно ездили с пятницы на субботу в Лагос встречать наших спецов, прибывающих рейсом  из Москвы. Самолет прилетал поздно ночью, и пока то да се — таможня, знакомство, погрузка, — на площадку мы приезжали под утро, выпивали с вновь прибывшими по чарке водки, съедали по куску ароматного черного хлеба с колбасой или селедкой и дрыхли до двенадцати на зависть нашим коллегам из Гендирекции — суббота была рабочим днем. Этот Лайкин видать был важной птицей — в аэропорту его все боялись и слушались. Повидимому он занимался не только Аэрофлотом... Он был москвич и наши московские начальнички пригласили его разделить с ними праздничную трапезу. Нам с Витьком тоже была оказана честь быть среди приглашенных — в обмен на наше участие в подготовке к торжеству. Пьянка раскручивалась по обычной схеме: было закуплено мясо ( овощи и специи были «принесены» из кухни), на улице перед входом в барак устроен мангал, на шампуры (привезенные из Союза) нанизано мясо впремежку с луком и помидорами, холодильник забит кока-колой, фантой и спрайтом, в морозилке делались кубики льда. Лайкин привез с собой хорошую водку и пару банок шпрот — в качестве презента. На кухне в столовке специально для нас варился картофель (который мы с Витьком должны были регулярно доставлялть к столу), нарезалась колбаса, откуда-то на столе появился настоящий черный московский хлеб, из кассетника на шкафу во всю гремела «Абба» — все шло путем. Вначале в ход пошло что-то заграничное — не то Джонни Уокер, не то Реми Мартин (которые наши