России.
Представим себе… что наш великий русский поэт Пушкин издал бы «Граматку», взяв за основу буквы чужого языка и на основе , к примеру украинского языка, стал бы изобретать слова не в традиционном для национального сознания стиле, - какова была бы реакция недалёких, национально «обмеженых» и «на всё досужих» патриотов? Только одна – уничтожить, и чем скорее, тем лучше, ибо справиться другими средствами с гением Пушкина попросту невозможно. И в каком-то своём примитивном и рабском смысле, далёком от религиозного и духовного понимания Истины, они были бы правы. Не было ничего на свете менее приемлемого для самого Кулиша и его «украинськой громады», чем объединение в едином общеславянском языке братских народов. Ну, куда Паньку до гениального Кобзаря...
Пушкинская трагедия «Моцарт и Сальери» предельно точно раскрывает эту неразрешиму для дюжинного ума безвыходную ситуацию. Как тут быть, вроде из одного украинского куреня, начал во славу Украины, а кончил яко «зрадник» з кацапами – «гнобителями ридной неньки Украины та йи мовы». Шевченко имел огромный авторитет, что было вдвойне опасно для развития «национального самосознания». Да и религиозные взгляды Шевченко и Кулишевой «украинськой громады» отличались в корне. Южнорусский Букварь для бедных в такой ситуации был вдвойне опасен, не подходил никак для наёмных работников украинских хуторов и для их владельцев в особенности.
А тут ещё к тому же и статья в «Северной Пчеле» подоспела, и, конечно же, Панько Кулиш в отличие от современных «шевченковедов» сразу же узнал её автора. По когтям узнал, а не по длинным ушам. При всём воображении трудно представить себе негодование П.А.Кулиша, только что издавшего в 1860 году «Кобзар», устраивавшего (правда только по его словам, которым не стоит верить) в былые годы молодому Шевченко поездку в Италию на средства своей будущей жены, одалживавшего бедному поэту немалые деньги во время ссылки и сразу после неё, ходившего за Кобзарём, как его тень везде и всюду, сносившего постоянно в письмах и прилюдно оскорбления от него!
И всё ради чего, - ради того, чтобы сей крепостной крестьянин уже и в столичном журнале обругал его последними словами, обозвав его историю Малороссии «выжимком», «настоящей макухой», а его самого - учителем «ненависти», «неистовым жёлчным полемистом», «сплетником». Чего только стоят эти слова: «Хвала вам и хвала, на всё досужий, П.А.!» А предисловие и послесловие из крыловской басни? А хитроумное обвинение в некомпетентности по поводу столь дорогого сердцу Кулиша «церковного просвещения»? – И от кого? - От явного еретика, не раз высказывавшегося с наглыми обвинениями против матушки церкви, возводившего без сомнения хулу на Господа и на панскую хозяйскую господу? А это язвительное сравнение просвещённого Кулиша с ренегатом Аскоченским – тогдашним символом казённого монархического обрядоверия?!
Нет, такое глумление над собой потомственному украинскому пану от продавшегося москалям и изменившего родному языку и национальности своей крепостному холопу никак нельзя было простить!
Непонятно о чём думал и на что рассчитывал Шевченко, когда писал своё письмо… Впрочем он вероятно, как Моцарт и Пушкин, ни о чём лукавом и мерзком даже и не подозревал. Нет, он знал, конечно, что его «приятель» узнает его руку. Но он не умел бояться. Когда служил без права писать и рисовать солдатом, даже тогда, имея возможность сладко есть и спать, обличил развратника офицера, рассказав об его измене жене, за что и был наказан годами муштры и откровенных издевательств. И никогда не жалел впоследствии об этом.
Не мог наш славянский Батюшка Тарас дать возможность образованному мерзавцу с помощью орудия «просвещения» глумиться над своим униженным народом! Прекрасно знал Кобзарь, что Кулиш не оставит его в покое, потому и рвался на Украину.
«Говоря о Малороссии и о своих украинских знакомых, поэт, видимо, оживал; болезненная раздражительность его мало-помалу оставляла и переходила то в чувство той тёплой и живой любви, которой дышали его произведения, то в самое пылкое негодование, которое он по возможности сдерживал…» (Н.Лесков, там же)…
А что оставалось Кулишу? – Только одно – убить Тараса с помощью рук наёмного убийцы. Не вызывать же зарвавшегося холопа, как благородного пана на дуэль? Если бы Кулиш так благородно поступил по отношению к «пшклентому быдлу», его бы никто из панов той же «украинской громады» попросту не понял.
Вот ровно через три дня Панько так-таки и доказал «Горожанину С…», что он действительно «на всё досужий». Кулиша в его стремлении отомстить Тарасу, конечно же , укрепляло то, что прежде Кобзарь не раз писал ему о его прежней, по цене дорогой «Граматке», хотя и с подвохом, но в целом положительно. Что же теперь-то случилось? Почему он стал так сразу и вдруг не нужен? – не потому ли, что Шевченко в сентябре 1860 года за офорт «Вирсавия» получил звание академика гравюры, а великая княгиня Елена Павловна купила его «Автопортрет», писанный масляными красками за 200 рублей?!
Как писал тогда «Русский художественный листок»: «Известный малороссийский поэт Т.Г.Шевченко выставил пять очень удавшихся гравюр и свой собственный портрет, написанный масляными красками. Мы слышали, что художник имеет цель разыграть этот портрет в лотерею, сбор от которой он назначил на издание дешёвой малороссийской азбуки. От чистого сердца желаем, чтоб сей слух подтвердился и чтоб задуманному Т.Г.Шевченко сопутствовал всякий успех».
Да, теперь Шевченко не нуждался и не зависел от кулишевых денег, при помощи которых было время Панько им мог управлять; сам издал на вырученные за свои работы деньги на тарабарщине «Букварь южнорусский» в угоду москалям, и нагло и открыто стал своему бывшему другу неприязненным конкурентом, и прилюдно поносит последними словами своего бессменного давнего и единственного благодетеля. Согласитесь трудно в такой ситуации, да ещё и имея деньги, устоять от желания отомстить.
И Панько пошёл до конца. Мало того, что он подослал убийцу, он ещё и после смерти со спокойной совестью лицемерил и выражал свою любовь к покойному Шевченко для того, чтобы забрать у Кобзаря его Славу и известность - у ненавистного украинскому пану русского народа и отвезти закадычного друга Тараса подальше, но не в Киев конечно, а на Чернечью гору, и «поховать его» вместе с его славой за сотни вёрст от древней столицы Святой Руси.
Данные современников о смерти Т.Г.Шевченко противоречивы. Наиболее точные сведения находим у сына старшего советника петербургского губернского управления М.М. Лазаревского А.М.Лазаревского: «…В половине 11-го Тараса Григорьевича посетил М.М.Л. с другим приятелем; они нашли больного сидящим на кровати без огня; ему было очень тяжело. На замечание М.М.Л., что, может быть, они его стесняют, Т.Гр. отвечал: «и справди так; мени хочеться говорить, а говорить трудно». Его оставили одного.
Почти всю ночь провёл он на кровати, упёршись в неё руками; боль в груди не давала ему лечь. Он то зажигал, то тушил свечу, но к людям, бывшим внизу, не отзывался. В пять часов он попросил человека (?!) сделать чай и выпил стакан со сливками. «Убери же ты здесь, - сказал Т.Гр. человеку, - а я сойду вниз. Сошёл Т.Гр. в мастерскую, охнул, упал, и в половине 6-го нашего дорогого, родного поэта не стало!» (А.Лазаревский, «Последний день жизни Т.Г.Шевченко», «Северная Пчела»,1861, 28 февраля, на 2-ой день по смерти Т.Г.Шевченко).
А вот что пишет друг Шевченко историк Н.И.Костомаров: «…25 февраля скончался Тарас Григорьевич Шевченко. Смерть его была скоропостижная. Уже несколько месяцев страдал он водянкою… Накануне его смерти я был у него утром; он отозвался, что чувствует себя почти выздоровевшим, и показал мне купленные им часы. Первый раз в жизни завёл он эту роскошь…На другой день утром Тарас Григорьевич приказал сторожу поставить ему самовар и одевшись стал сходить по лестнице с своей спальни, устроенной вверху над мастерской, как лишился чувств и полетел с ступеней вниз…Сторож поднял его и дал знать его приятелю Михаилу Матвеевичу Лазаревскому» (Автобиография Н.И.Костомарова, стр.277-288).
«...Он сказал, что его здоровье значительно поправляется и на будущей неделе он непременно заедет ко мне….Я простился с ним, взявши с него обещание придти ко мне на будущей неделе…» (М.И.Костомаров, Письмо к издателю «Русской старины», 1880, т.27, с.606)
Отметим, что даже после похорон Кобзаря, Н.И.Костомаров не обратил внимания на то, что в день смерти его друга в Академии был не академический сторож, наведывавшийся к Шевченко несколько раз в день и следивший за состоянием его здоровья, а «человек» М.М.Лазаревского, об имени которого сын его А.Лазаревский странным образом не считает нужным упомянуть, также впрочем, как он не упоминает имени приятеля своего отца, а родного отца своего он в статье, вышедшей в «Северной Пчеле» обозначает инициалами «М.М.Л.». Да и …«Т.Гр.» - «нашим дорогим, родным поэтом» становится в статье А.Лазаревского только сразу после смерти. Остаётся неясным и к каким «людям», «бывшим» у него «внизу» в мастерской после 23 часов Шевченко «не отзывался». Есть сведения, что в день смерти Т.Г.Шевченко академический сторож получил деньги на водку, а дежурить при поэте был оставлен слуга М.М.Лазаревского Иван Саенко, о котором А.Лазаревский упоминает как о «человеке», оставшемся в его воспоминаниях почему-то без имени.
Художественному воплощению исторического факта смерти Т.Г.Шевченко посвящена замечательная во всех отношениях, мастерски написанная, картина Фотия Степановича Красицкого, внука Кобзаря по его любимой старшей сестре Катерине. Профессор Киевского художественного института, ученик И.Е. Репина, Ф.С. Красицкий создал трагическое полотно, где изобразил момент падения Тараса Григорьевича (не упоминаемый А.Лазаревским?!) с лестницы из верхней комнатки, где он обычно спал и отдыхал, - в мастерскую. Рядом с мёртвым уже телом Шевченко на полу в мастерской изображён человек с зверским выражением лица, поправляющий под ним халат, из соображения придать телу пристойный вид естественной смерти. Направление свечи, освещающей страшного человека дымом и огнём, указывает на находящийся на втором плане вход наверх на лестницу – туда, где было совершено преступление.
Мастер цвета и света Ф.С.Красицкий в этой незаурядной во всех отношениях работе тонко проработал отношения светотени в тёплой охристой цветовой гамме. Уникальная картина эта странным образом пропала из Мемориального музея Т.Г.Шевченко, что в Шевченковском проулке в сотне метров от Майдана Незалежности в центре столицы Украины. Сначала её, может быть как особо ценную, зачем-то передали в Каневский музей, затем в Мемориальный музей Т.Г.Шевченко в Кирилловке, оттуда в село Моринци, и там её нынче нет, и куда делась неизвестно. К счастью был при советской власти
