издан буклет Мемориального музея в Шевченковском проулке. Там напечатана плохой чёрно-белой печати невзрачная фоторепродукция с этого большого исторического полотна.
Были также в 1980-е годы забытые к счастью шевченковедами около сорока эскизов Ф.С.Красицкого в Архиве-музее имени Максима Рыльского, что на территории Софии Киевской в её исторических кельях, может быть о них и до ныне не вспомнили. Эскизы эти ценны тем, что не оставляют никакого сомнения в том, над чем собственно работал, какую творческую задачу решал один из лучших живописцев Украины. Совершенно очевидно, что своей основной целью талантливый потомок Шевченковского Рода поставил раскрытие преступления, так и оставшегося и по сей день никому не ведомым и безнаказанным…
Следует отметить, что при всей наружной видимости любви к Великому Кобзарю, его почитание на Украине имеет внешний характер. Скорее всего Т. Г.Шевченко украинские сепаратисты до сих пор так и не могут простить дневник и прозу, писавшиеся на русском языке. Это немного ни мало более 1000 печатных страниц написанных собственноручно Кобзарём по-русски, где-то половина его творческого наследия.
Наверное поэтому, к 175-летию со дня рождения Шевченко был вместо надлежащей реставрации разобран Мемориальный исторический дом Шевченко, что в Киеве на Подоле, на Куренёвке, по ул. Вышгородской, а на горе, что в берёзовой роще над этим Мемориалом был к юбилейной дате 9 марта 1989 года зажжён пятисотлетний зелёный дуб, под которым в 1859 году Т.Г.Шевченко начал писать свою «еретическую» поэму о Богоматери – «Мария», которую завершил уже в Петербурге. В дупло векового дуба была залита горючая смесь, и только по счастливой случайности, или же скорее, по Воле Божией, её удалось погасить местным жителям; обрушилась только одна из ветвей могучего стража столетий, а могла сгореть и вся Тарасова роща.
В то же время – в 1989 по проекту архитектора К.Юна (исполнитель Л.Блувштейн) планировалась ликвидация Мемориальной усадьбы Ф.С.Красицкого, что на той же Куренёвке, у той же ул.Вышгородской. Мемориал потомков Шевенковского Рода спасла высокая липа, посаженная Лесей Украинкой, только из-за этого исторического дерева, да из-за наличия «скрыни» - родового сундука, данного в приданное сестре Кобзаря – Катерине, на которой к тому же спал маленький Тарас, удалось его отстоять, хотя и не полностью. Часть мемориальной территории усадьбы была задействована под общеобразовательную железобетонную школу, что построили напротив дома Ф.С.Красицкого.
В том достопамятном году не повезло и Лесе Украинке. Дом, где она жила долгое время по ул.Саксаганского, 115-а безжалостно снесли, срубив при этом мемориальные деревья, и только на том основании, что на этой улице уже есть её музей – и пусть жила там Леся и менее по времени, зато там уже развернули музейную экспозицию…
Чтобы тщательнее разобраться в причинах событий, последовавших сразу после смерти Т.Г.Шевченко, естественно следует призадуматься над тем, кто и с какой целью их выстраивал в той последовательности, как они имели место быть в Петербурге и на Украине, - серьёзно и впервые поставить вопрос о том, кому был нужен и выгоден именно такой ход событий, кто и когда и с какой личной и общественной целью финансировал кипучую деятельность по захоронению Т.Г Шевченко на Смоленском кладбище в Петербурге и по последовавшему вскоре после него перезахоронению Великого Кобзаря на Чернечьей горе близ Канева над Днепром.
Сразу скажем, что практически участвовали во всём, что касалось похорон и увековечивания памяти Кобзаря те же самые лица из «украинськой громады», которые почти постоянно присутствовали в его мастерской и в день его смерти, или же какою-то неведомою нам доселе причинной связью были связаны с ним в последние дни его жизни . Собственно четыре фигуры маячат перед нами за гробом Т.Г.Шевченко - это М.М.Лазаревский, А.М.Лазаревский, П.А.Кулиш и Г.Н.Честаховский. Они сами утверждали по смерти Великого Кобзаря, что общались с ним вплоть до его трагического конца. Рассмотрим же во временной последовательности их действия.
Прежде всего конечно, нужно остановить внимание на П.А.Кулише, ибо сама идея перезахоронить Кобзаря согласно его «Заповиту» принадлежала ему и была им высказана в поминальной речи над гробом Шевченко на Смоленском кладбище:
«…Боявся еси, Тарасе, що вмреш на чужини, миж чужими людьми. Отже ни! Посеред ридной великой симьи спочив ти одпочинком вичним…Ти-бо, Тарасе, вчив нас не людей из сього свиту згоняти, не городи й села опанувати: ти вчив нас правди святой животворящой. От за сю-то науку зибралися до тебе усих язикив люди, як дити до ридного батька…
Дякуемо Богу святому, що живемо не в такий вик, що за слово правди людей на хрестах розпинали або на кострах палили. Не в катакомбах, не в вертепах зибралися ми славити великого чоловика за його науку праведну: зибрались ми серед билого дня, серед столици великой, и всею громадою складаэмо йому нашу щиру дяку за його животворне слово!....
Бажав еси, Тарасе, щоб тебе поховали над Днипром-славутом: ти ж бо його любив и малював и голосно прославив. Маэмо в Бози надию, що й се твое бажання виконаемо. Будеш лежати, Тарасе, на ридной Украини (заметим не в Украини, но даже у Кулиша - «на Украини»), на узбежжи славного Днипра, ти ж бо його имъя з своим имъям навики зъедночив…» (П.О.Кулиш, «Слова над гробом Шевченка», «Основа»,1861, березень, стр. 5-6).
« …Сошлись к нему на похороны люди разных наций и званий, потому что в Шевченке публика видела поэтического деятеля народной свободы. Так как я знал, что Шевченка будут хоронить не одни украинцы, то и не приготовил надгробного слова, которое должно было быть на языке украинском; но в церкви я узнал, что многие приготовили украинские речи и стихи, а меня начали просить, чтобы я сказал что-нибудь… Тогда я обдумал небольшую речь и первый говорил над гробом Шевченка. Вы удивитесь, когда я скажу, что великорусские посетители остались ещё больше довольны моим словом, чем украинцы. Они никак не воображали, чтоб украинский язык мог выражаться с таким достоинством о предметах высоких. Тут стояли враги мои Панаев и Некрасов, но и те очень хвалили мою речь общим знакомым. Многие плакали, а при выходе из церкви люди, мало знакомые со мной, теснились ко мне, чтобы пожать руку и поблагодарить. Дело в том, что я взял темою свободу мысли и идею народности и высказался так решительно, как в небольшом кружке близких людей. Моя речь будет напечатана., а если не позволят, то она есть в Полтаве: я послал Пильчикову для прочтения братии….Киевляне просят перевезти его прах в Украину, принимая на себя все издержки; а здесь тоже собрано более тысячи р. ср. для той же цели» (П.А.Кулиш, Письмо к М.И.Гоголь 9 марта 1861 г.).
«В самый день смерти Тараса Григорьевича все бывшие вечером на панихиде собрались к другу его М.М.Л-му, где тотчас же было приступлено к подписке на увековечение памяти Шевченка, и положено: 1) перевезти тело его на Украину, согласно его завещанию; 2) поставить ему памятник ….9) кому- либо из ближайших друзей его ежегодно посещать его могилу на Украине.
Разумеется, всё это было высказано как желания, исполнение которых обусловливается количеством сбора по подписке; до сих пор исполнен лишь первый пункт…
В апреле получено разрешение на перевезение тела Шевченка на родину: все приготовления для этого сделаны заботливым другом поэта (?!); гроб выкопан из земли, переложен в другой, свинцовый, и поставлен на особые рессорные дроги, которые должны были довезти тело на Украину: Гр.И.Ч-ский и Ал.М.Л-ский уже готовы сопровождать его…»
(«Основа», 1861, червень, стр.13-14, 30-31).
Удивительно, что и в журнале «Основа» члены «украиньской громады» и «благодетели» Шевченка из ложной скромности, каковая за ними ранее не замечалась, пожелали остаться инкогнито, это : М.М.Лазаревский, А.М.Лазаревский и Г.Н.Честаховский, отчество которого в виду его малой известности было искажено.
Как пишет Зосим Недоборовский, ему «как домовладельцу» и «Григорию Николаевичу Честаховскому, как эксперту, в качестве художника, для оценки художественных произведений, оставшихся после покойного, было официально поручено присутствовать при описи, которую проводил полицейский офицер Китченко: «В комнате царил полный беспорядок; бумаги лежали на полу разбросанными…. приступили к описи, и по приведении всего в известность, за исключением платья, всё было нами взято и отдано Михаилу Матвеевичу Лазаревскому. Михаил Матвеевич в то время служил старшим советником петербургского губернского правления» ( Зосим Недоборовский, «Киевская старина»,1893, февраль, стр. 192-193).
Согласно воспоминанию Н.Белозерского: «Покойный Мих.Матв.Лазаревский сообщил мне, что когда разрыли могилу Шевченка в Петербурге для перевозки тела в Украину, то вскрывали и гроб: тело в течение двух месяцев нисколько не изменилось, но покрылось плесенью» (Н.Белозерский, «Киевская старина»,1882, октябрь, стр.75).
Как мы убедились вся информация о последнем дне жизни Шевченко, о его смерти, о посмертном освидетельствовании его тела и имущества и помещения, где он скончался, наконец и о состоянии его тела, после вскрытия его гроба на Смоленском петербургском кладбище, о собрании в квартире его «друга» «украинськой громады» и её решении о перезахоронении Кобзаря и сборе по подписке в первую очередь исключительно на это дело, - замыкается на Михаиле Матвеевиче Лазаревском, из непонятных нам соображений пожелавшим остаться неизвестным.
Свидетельство его о плесени на теле Шевченко, нисколько не изменившемся, может иметь два негативных смысла: первый говорит нам о неприятии тела Кобзаря русской землёю, второй – об отсутствии святости его останков. Впрочем именно от братьев Лазаревских имеем свидетельства о «рассеянной жизни» Шевченко в Петербурге, о «его одушевлённых беседах за обеденным столом у М.М.Лазаревского, у которого столовался Шевченко, большею впрочем частию вертевшихся на событиях дня», о «жалобах» Кобзаря «на постоянное приобретение новых знакомых, спешивших знаменовать своё знакомство с поэтом дорогими обедами у разных Дононов» (Петербургский ресторатор).
Ф.М. Лазаревскому принадлежат «воспоминания» о «сближении» в Оренбурге Шевченко с поляками: «Они очень ухаживали за Тарасом, что подчас сильно тяготило его, хотя по наружности он с ними был на дружеской ноге. Бывало не вижу его два-три дня; спрашиваю: «где ты пропадал так долго?» - «та оци проклятущи ляхи заманили меня до себе, та й не выпускали», - отвечал он».
А. Лазаревский вспоминал, что « мы с братом «столовались» без водки, что давало повод Т.Г-чу, выпивая водку, замечать: «хто пье, той кривиться. А кому не дають, той дивиться» и при этом бросать лукавый взор на дывящихся…Иногда Т.Г-ч при этом представительствовал за
