прикажете? Предупредите заранее, что мне можно вытворять, а чего – нет.
Тимофей в лёгком замешательстве смотрел на неё. Она играет или сердится? Так и не поняв, хмыкнул, пожав плечами.
– Ну, хорошо. Не хочешь нормально разговаривать и не надо. Ты можешь хоть сколько-нибудь одолжить мне до 20-го числа?
– Денег? – у Лены мгновенно изменилось выражение лица: оно стало более взрослым и растерянным.
– Да. Денег. – Он вздохнул и пожал плечами. – Теперь ты знаешь ситуацию, и я, думаю, поверишь мне, что прошу их не из корыстных соображений и что верну их, как только получу.
– А ... – она хотела что-то сказать или спросить, но слова застряли где-то на полпути, и Лена замолчала.
– Чтобы просуществовать оставшиеся несколько дней, нужны деньги. Не помешали бы. – Терпеливо пояснил Тимофей. – Да мне много и не надо, я привык к жёсткому режиму.
– Всё понятно, но...
– Могу оставить что-нибудь в залог. Хотя бы часы, они неплохие.
– Тим, я не об этом, нужны мне твои часы! Не издевайся надо мной! Разве у нас тебе плохо?
– У вас я не знаю, как себя вести. Очень трудно быть хорошим и вашим, и нашим. – Глаза у него сузились. Он сосредоточенно и выжидательно смотрел на неё. Его несколько утешил испуг в её глазах, когда она переспрашивала упавшим голосом: "Денег?". Но, пожалуй, большего от неё не добьёшься. А, хотелось бы услышать, что она думает по этому поводу!
– Но у меня нет денег. То есть они есть, но очень мало. Катька вчера собрала всё в общую кассу. Так легче хозяйствовать.
– Значит, я опоздал. Жаль.
Тимофей выпрямился, оглядел дворик. Лена в очередной раз выстраивала стаканы, уставившись на поднос. Руки её потеряли ловкость, казалось, она боится сделать лишнее движение, чтобы не выдать себя. Она подняла на него виноватые глаза, но Тимофей стоял, задумавшись, глядя куда-то в пространство, и её взгляд, проблуждав по его лицу, вернулся к зрелищу подноса с посудой.
Лена взяла поднос в руки; ложки и стаканы дружно звякнули от толчка. Тимофей поглядел на Лену: кончики волос колечками лежали на плечах, на косточках ключиц.
– Кстати, прошу тебя, если уж такая сложилась ситуация, – он опять устремил взор в пространство, – не делай глупостей – мне и без того как-то по себе.
– По-моему, я не делаю глупостей. – Глядя на стаканы, сказала она. Чуть запнувшись, не удержалась, чтобы не уколоть его. – И тебе не так уж и плохо.
Тимофей поддал ногой камешек, засунул руки в карманы брюк, пожал плечами.
– Знаешь, что, милая Леночка, – он обречённо вздохнул, видя, как она вздёрнулась на это его обращение к ней, на его слова и тон, – ты, может быть, этого не понимаешь, но!.. Какое бы соглашение вы не составили со мной: отдашь деньги потом и так далее – я всё равно попал в несколько, так сказать, зависимое положение. И несмотря на то, что я прекрасно знаю, что отдам деньги, ощущение зависимости от этого знания не уменьшается. Чего ты от меня хочешь в данной ситуации, я ещё не понял и, судя по всему, не пойму. Ты стремишься всё ото всех скрыть, ты боишься своих подруг. Я понял, что нам лучше забыть друг о друге, это с одной стороны, а с другой стороны – ты злишься на меня, на то, как они м-м-м ... ведут себя со мной. Мне исчезнуть или надуться индюком на всех подряд? Но я не могу воротить нос от твоих подруг или фыркать на них как какая-нибудь девица! Это было бы ненормально в любом случае. А они ничего плохого мне не сделали. Логически мне надо, конечно, исчезнуть, но ...
– Я всё прекрасно понимаю, я ничего от тебя не требую. Я вымыла посуду, мне надо идти.
– Лена, ты усугубляешь ситуацию. Обижаешься на меня из-за их... ну... внимания и в то же время пихаешь со мной в поездку. Испытываешь, да? – Он, было, засмеялся, глядя на её напрягшуюся фигурку. – Ты расстроилась? Ну, прости. Я больше не буду тебя воспитывать. Кончаем дурить, хорошо? Заплывём сегодня куда-нибудь подальше и скроемся! Пусть всё будет как прежде. С одним маленьким изменением: ты будешь носить мне бутерброды, а фрукты я достану. Идёт?
Она дёрнулась, разворачиваясь к нему, поднос опасно накренился, посуда поехала в одну сторону. Тимофей ухватил поднос с другой стороны.
– Разобьёшь ведь!
– Пусть! – она резко двинула подносом в Тимофея, Тимофей машинально ухватился за него. Лена отпустила свой край – мелькнуло улыбающееся странной недоумевающей улыбкой лицо несчастного, ничего в себе непонимающего, готового зареветь ребёнка – и она быстро пошла в сторону душа. – Лена! – растерянно позвал он, подавшись за ней. Содержимое подноса, в который уже раз, подняло трезвон. Пока Тимофей переключал внимание на поднос, потом с подноса на округу, Лена скрылась за душем.
***
Из-за цветника слышался говор и смех Кати и Ирочки, из домика вышли нарядные девушки. И вскоре Тимофей с Милой, Алёной и Ирой катили весёлой компанией в автобусе в центр города. А через два с половиной часа нагруженные двумя огромными пакетами с продуктами и небольшим мягким чемоданом они вернулись домой. Обед был готов, о чём им сообщила Сонечка, лишь только они вошли в калитку, а остававшиеся дома девушки, Катя, Ира и Лена, ушли на море, так как не ожидали, что они вернутся из поездки так рано. Ещё нет и двенадцати!
Алёна поставила пакет на стол и в изнеможении плюхнулась на скамью под навесом – обычное место сбора во всех случаях жизни их двора.
– Что будем делать? – спросила она, оглядывая девушек и Тимофея, стоявших по другую сторону стола.
Ирочка с не меньшим наслаждением тоже почти упала на скамью.
– Боже мой! – воскликнула Мила, смеясь. – У меня в голове и в ногах сплошная круговерть!
Говоря это, она покачнулась, взмахнула руками для сохранения равновесия и ухватилась за первое, попавшееся под руку, чтобы не упасть, то есть, за Тимофея. От неожиданности его повело вбок, и уже вместе они рухнули на скамью. Мила засмеялась: "Ну и уморилась же я!" – и ткнулась лицом Тимофею в плечо, а грудью в локоть. Рука её, обнимавшая его для стойкости за шею, крепко сжала её, и через мгновение Мила уже сидела прямо. Всё! Она не виновата, что её так качнуло!
Чемодан Тимофея выпал из его руки при столь бурном приземлении на скамью и шлёпнулся на землю. Тимофей покосился на Милу и, чуть заметно усмехнувшись, с полуулыбкой наклонился за чемоданом. Медленно двигаясь, ухватил его за ручку и водрузил на скамью.
Девчонки не спускали с него глаз, с удовольствием следя за каждым его движением. Он не спешил: пусть поглазеют, а ему есть время подумать, какую маску нацепить на лицо. Но то, как они смотрели на него, приятно щекотало нервы.
– Жара. – Слабо улыбаясь, сказала Алёна, обмахиваясь платочком. Итак, Мила сравняла счёт: один – один. Со стороны Алёны массаж, а у Милы – крепкое объятие. Боевая ничья. Хотя нет, какая уж тут ничья! Милка – наглая, попробуй, переплюнь такую особу! В автобусе притиснулась к Тимофею и всю дорогу ворковала и перехихикивалась с ним! Алёна промокнула платочком лоб, подбородок...
– Вывод один. – Сказала Щукина, делая вид, что ничего особенного не произошло. – Мы не самоубийцы, чтобы в такое пекло куда-то тащиться. Девчонки пусть жарятся там одни, а, может быть, они вот-вот вернутся. Предлагаю отдохнуть, пообедать, а потом – на пляж. Идёт?
Её внимательно выслушали и дружно согласно закивали головами. Из дома вышел молодой мужчина, тот, что проводил здесь свой медовый месяц, и у которого ещё не было детей. Он приветливо помахал рукой группе под навесом и крикнул Тимофею, что сегодня вечером футбольный матч, наши играют с Бразилией. Телевизор стоит в крытой веранде!
– Во сколько начало? – крикнул в ответ Тимофей.
– В семь вечера!
Тимофей кивнул в знак того, что понял, и тоже махнул ему рукой.
***
Прошло почти полтора часа, а девушки всё не возвращались с пляжа. Остальные девушки, засидевшиеся дома, беспокоились, сердились, поругивали подруг. Ведь знают, что они уже вернулись из поездки! Думай теперь, что делать – то ли ждать, то ли нет, а вдруг они уже возвращаются? Обедать без них или не обедать?!
Тимофей уединился, валялся в гамаке с закрытыми глазами, тоже волновался и сердился, но больше почему-то печалился. Может быть, эта заворожившая его дриада из вредности торчит на пляже в самую жару, – а вредность, как это ни печально, в ней есть, – предпочитая сгорать и голодать, но дать повод для беспокойства, и держит двух других девушек. И все они там маются под палящими лучами солнца. Хватит их солнечный удар!
Предполагал Тимофей и худший вариант развития событий, а именно, что им там весело. Вполне вероятно, что у них там, на пляже, образовалась весёлая, тёплая компания. Например, каратисты свели, наконец, с девушками знакомство. И теперь милым красавицам не до обеда и прочих жизненных мелочей. Жаль, жаль, если это так.
Но, видно, скудная вегетарианская диета, жаркое южное солнце и одиночество при громадном скоплении людей сделали Тимофея таким сентиментально-расслабленным и ручным. Жалость по поводу весёлой ситуации на пляже носила какой-то отвлечённый характер. Он просто-напросто стал жалеть себя, и был уже согласен, пусть вредоносная Леночка веселиться там на пляже. Пусть! Пусть! И пусть юные красавицы таскают его за собой, нежат и лелеют. Посмотрим, как она в таком случае будет веселиться! Видел он её веселье сегодня у колодца! Вот пусть и поревнует! А поводов для такого опасного чувства, судя по всему, будет всё больше и больше – зачем ему дёргаться, предпринимать какие-то шаги, совершать какие-то действия? Зачем ему-то ревновать её? Никакого смысла. Отдамся судьбе и баста!
Как-то очень плавно жалостливое состояние сошло на нет, и он размечтался о том, как Лена ревнует его и как она страдает, и какие в душе её бушуют приятные для него чувства, как они, такие таинственные и всепоглощающие, охватывают всё её существо... Он с удовольствием мысленно рисовал эти чувства, не задумываясь, что охватывают они в данном случае не её, а его самого, наполняя душу тревогой и сладостными грёзами, как он поймает эту ревнивицу и прижмёт её к себе всю без остатка, не так, как прошедшей ночью. Будет она сопротивляться или нет? Как глаза его утонут в её глазах, как его руки будут ласкать её узкое, гибкое, рельефно струящееся тело. Тимофей от таких дум весь подобрался на гамаке. Спасаясь, он открыл глаза – над головой слабо, почти незаметно, шевелились листья, своей плотной массой отгораживая его от лучей солнца. Он вздохнул. Славные девушки, преследуя его своим вниманием, не дадут ему такой возможности – остаться наедине с его дриадой. Их закуток до смешного ненадёжное место. Удрать бы с ней куда-нибудь. Хотя бы на часок!
Но она может и заупрямиться – такая вдруг пугливая, нежная, сладкая девочка. Он заулыбался, вспомнив, как она сердилась на него ночью на вокзале, а под утро спала на его плече, обняв его руку. Он сидел тихо и рассматривал её руку с тонюсеньким запястьем, хрупкие пальчики, её колени, скрытые подолом платья, скрещённые ноги с изящными щиколотками... Спала крепко, безмятежно, а, проснувшись, ужасно смутилась и долго не решалась на него взглянуть.
Тимофей разнежено закинул руки за голову, и, как частенько в подобные по высоте минуты, мозг подсунул ему шпильку – а рыжий каратист, чёрт его возьми, уж очень хорош собой! И самое в нём отвратительное то, что он тоже разглядел его дриаду и
